Достичь смерти - Никоноров Александр

  Андигон не спал. При виде разнервничавшейся служки, так старательно выполняющей пожелания, ему становилось жаль девушку. Ее глаза метались во все стороны, чтобы заприметить любую деталь, способную издать шум или как-то помешать... Он решил пожалеть беднягу, оттого и прикинулся спящим. Будет прискорбно, если девушка подведет его. Придется убить ее или скинуть вниз, а не хотелось бы - уж больно она хороша.

  Стоя у люка и с улыбкой провожая визжащего человека, падающего вниз, императору не приходилось притворяться.

Это

ему нравилось.

  "В отличие от поганой дряни на башке! - гневался Андигон. - А как красиво - император блюдет обет, данный им в день кончины отца. Вот только я не блюду, а

вынужден блюсти

. И идти по стопам папаши не собираюсь".

  Как там говорили о нем? Элинтон, докладывал о всех слухах. Первое, что изменилось, это появление пристрастия к полынной смеси? Все правильно. День смерти отца изменил все. И он стал отличным поводом и отправной точкой. Точкой невозврата. Четырнадцать лет он совершал ненавистный ритуал лишь для одной цели - сбить с толку потенциального противника и собственных людей, каждый из которых мог оказаться предателем. Андигон всегда был убежден, что чем страннее замашки правителя, тем он загадочнее. А если у человека за плечами имеется загадка, то на поле софистики и дискуссии он будет находиться в заранее выигрышном положении. Почему? Потому что столь явное чудачество - давление. Ради этого можно потерпеть и злопахучее дерьмо на лысине, и отвратительных нарид, щекочущих ноги. Как хотелось ему смеяться во время этой процедуры еще тогда, в детстве, так и хочется теперь. Он терпел. Прошло столько лет, а привыкнуть к наридам так и не удалось.

  Будучи узником маскировки, Андигон так и не свыкся с каждодневными ритуалами. Сделать их частью своей жизни - одно. Осознанно тратить на них время, не жалея о нем - другое. Дел хватало и без этого маскарада. Оттого настроение императора менялось так же резко, как погода в южном Арисмале. Надобность и

служение

собственному образу выводили его из себя, и иногда за это платили человеческими жизнями.

  Но сейчас у него на душе царил штиль. Большая ванна в уединенной опочивальне успокаивала, горячая вода расслабляла, а вполне себе милая служаночка не раздражала и не давала поводов разозлиться. Просто прекрасно.

  "Как же ее зовут? - вспоминал Андигон. - Алика? Илька? Или так звали прошлую?"

  - Подбавь кувшин холодной. Только аккуратно!

  "Никогда не запоминает. Никого и никогда, - обиделась Элика, исполняя поручение. - Второй день, а все никак не обращается. Не то что Кантарт... Ну да, чего ж я захотела-то? Он и Сайку, вроде, так и не назвал по имени. Странная память у императора. Может перечислить каждый городок, каждую деревушку на собственных землях, сколько сражений выиграл, когда и при каких условиях, а ни родословной не знает, ни имен ничьих не запоминает".

  Правитель не считал нужным забивать голову лишним мусором в духе всех его бесконечных родственников или имени какой-то там девки. Еще не хватало! Его голова должна быть заполнена чем-то поважнее. А эти дурацкие имена ему никак не помогут все равно. Каждое лишнее имя, всякая

неуместная

новость, ненужное событие могли стоить нескольких исторических фактов, военных тезисов или выдержек из древних приданий. А если он забудет какого-нибудь побежденного? А если бы он забыл о легенде про

ша-эну

и летопись Ордена, сохранившуюся спустя три тысячи лет?! Нет уж.

  Хлопнула дверь.

  - Что?! - взревел Андигон и резко поднялся. Встревоженная Элика чудом успела отдернуть руки.

  В проеме стоял Элинтон - дядя Андигона и по совместительству его главный советник, однако что король Симдолара, что Удорор, король сурового северного Альфингейла, правители Аратамата - Государства Государств, - королева Лакиная, король Таладаса и вообще все, попавшие в список Реестра, упорно называли Элинтона не иначе как десницей Андигона. Дядя вырастил правителя, заменив ему отца и наставника. Советник считал, что ему позволялось больше, ибо помимо тесных служебных отношений с правителем его связывали в том числе и семейные узы. И сейчас он колебался не дольше пары секунд, прежде чем войти в душную, пропахшую полынью опочивальню мало того что без стука - без предварительного уведомления!

  - Мой император, - почтенно склонил голову Элинтон.

  Отличительной чертой приветствия дяди, как всякий раз отмечал Андигон, было умение поклониться и опустить голову крайне низко, но при этом не отрывать взгляд от глаз императора. Вряд ли кто-то еще отважился бы повторить подобное приветствие.

  - Назови имена тех двух смертников, пустивших тебя в мою опочивальню, дядя.

  Внутри Андигон оставался спокойным и даже немного встревожился внезапным визитом, но продолжал старательно изображать гнев. И гнев его был встречен каменным лицом рослого мужчины. Небольшая щетина, прямой нос, зачесанные назад седеющие волосы и безупречная осанка, которую подчеркивало черное облегающее платье с вышитым серебряными нитями на груди и спине знаком сложенных в рупор ладоней.

  - Если я и назову имя, то только свое, - твердо сказал советник. - Я солгал им и велел пропустить меня по твоему поручению. Дело, не требующее отлагательств.

  - Нет, Элинтон, дело, не требующее отлагательств, - вот это! - он показал пальцем на лысину. - А все остальное - не более чем мелочь, решаемая одной-двумя командами. А теперь пошел вон.

  - Но...

  - Вон!

  Брошенный флакон с благовониями врезался в успевшую закрыться дверь. Элика отметила, что теперь в опочивальне будет вонять еще сильнее, на этот раз тошнотворно-сладким, но деваться все равно некуда.

  Император вздохнул и попытался расслабиться снова. Хорошо, что все закончилось быстро. Он умел ругать, умел ругаться, мог переспорить любого - с его-то положением! - однако сцена с дядей не принесла ему никакого удовольствия. Разве что служка пустит еще один слух о его внезапной вспыльчивости, хоть этим никого не удивить. Но старательно поддерживаемый маскарад распространился на единственного родственника императора, самого близкого ему человека. Не сказать, что Андигон так прям раскаивался - временами он зарывался, а то и переигрывал. В такие моменты он не понимал, что же движет им - волна беспомощной злобы, скопившаяся в каждодневных опостылевших ритуалах, простое развлечение или верная служба собственному положению. И самое неприятное, что император все реже мог ответить на вопрос, играет ли он роль или на самом деле становится властным правителем, жестким и непреклонным, в чьем арсенале имелись донельзя странные привычки.