Свадебные колокола - Валентин Селиванов

Но если всё-таки её не сломают, думал Веня, забудут или пожалеют, хорошо бы тогда вернуться к ней снова в летний отпуск и с её палубы, борт которой уже никогда больше не коснётся причала, половить тайменей. Мы придём вместе с Валей, и нам будет хорошо вдвоём. Мы поймаем с ней самую большеголовую рыбину с красными крапинками вдоль спины и сделаем из неё отличную похлёбку. Это будет наш свадебный ужин. А над рекой будут летать и кричать дикие лебеди, гордые и красивые птицы, и их крик, как звон колоколов, будет висеть в прозрачном чистом воздухе. Это будут их свадебные колокола. Самые звонкие в СССР.

Свадебные колокола. Они постоянно звенят, переливаясь, в юности, они зовут к себе, чтобы отдать в руки молодости счастье любви, без которой немыслима юность. И чем добрее сердце человека, чем шире распахнута его душа для всего мира, в котором у него до всего есть дело, тем сильнее звонят эти далёкие колокола. И тогда нужно забросить всё, собраться в дорогу и торопиться на этот нежный, зовущий к себе звон. Он не обманет.

Веня сошёл с трапа, улыбнулся и, оглянувшись назад, помахал свободной рукой в воздухе. Он прощался с «Пальмой». И старенький пароходик протяжно и резко загудел. Он тоже прощался со своим странным ночным пассажиром.

ХОЛОСТЯК БЕЛЬЧУК

На крошечной пристани было пустынно и тихо.

Двое мальчишек в шерстяных пуловерах, связанных умелой материнской рукой, бросали в воду гальку. Они были очень похожи друг на друга, как звёзды в созвездии Близнецов, и отличались только тем, что у одного из них брошенные камешки легко, как молодые чайки, порхали над водой, а у другого сразу уходили под воду.

«Пальма» уже отошла от причала.

Веня задумчиво провожал её взглядом, когда к нему подошёл рослый высокий парень в светлом плаще и коричневой шляпе. Шляпа была фетровая, новая, ворсистая. И человек в этой шляпе был похож на большой белый гриб.

— Вы от Исаченко? — спросил парень, слегка коснувшись своей шляпы. Таким жестом профессора приветствуют молодых аспирантов.

Веня кивнул.

— Я Бельчук! — серьёзно и громко сказал белый гриб, словно он был не Бельчук, а Александр Македонский.

Веня ничего не ответил. В другой бы раз он что-нибудь ответил ему, но сейчас ему было грустно и шутить не хотелось.

Он молча прошёл за ним в избушку бакенщика, стоявшую на берегу реки. Около избы лежали две старые перевёрнутые лодки. Их днища были изжелта-белые со множеством заплаток, а там, где были заплатки, чернел вар.

В горнице пахло вяленой рыбой и душистой ароматной краской. Было тесно от лодочных вёсел и удилищ. На длинной самодельной полке стояли двенадцать томиков Льва Толстого. Книжки были в тонких обложках, давнишнее приложение к «Огоньку».

Веня снял с плеча трубу, постоял задумчиво у полки с книгами, потом подошёл к окну, из-под рамы которого дул ветер, и с грустью смотрел, как «Пальма» всё дальше и дальше уходила вниз по течению.

Мы ещё встретимся с тобой, «Пальма», подумал Веня. Я даю тебе слово на триста процентов.

Бельчук молча стоял и ждал. Потом он догадался и, достав удостоверение, развернул его:

— Пожалуйста.

— Зачем? — обернулся Веня. Он посмотрел Бельчуку в глаза и повторил: — Зачем?

Большой белый гриб молчал.

Веня достал из рюкзака портфель и положил его на стол.

— Забирай.

Но Бельчук аккуратно открыл портфель, выложил на стол чёрные мешочки и с вниманием ювелира осмотрел каждый мешочек.

— Разве всё это необходимо? — спросил с раздражением Веня и снова посмотрел в окно на уходящую «Пальму». Пароходик едва виднелся.

Бельчук развёл руками и оправдался:

— Работа.

Калашников отошёл от окна и вздохнул. А Бельчук кивнул и улыбнулся ему вежливо и неопределённо, как улыбаются на всякий случай некоторые незнакомые женщины. Ведь улыбка ни к чему не обязывает.

— Спасибо тебе. Выручил, — сказал Бельчук.

— Не стоит. Мне всё равно по пути.

— Меня ждёт машина, — извинился большой белый гриб и взял в руки кожаный портфель Исаченко.

— Бывай, Бельчук, — Веня нехотя протянул руку. — Хорошая у тебя работа. — И неожиданно спросил: — А что потом сделают с этим золотом?

— А кто его знает, — уклонился от ответа Бельчук. Он пожал плечами и переложил портфель из одной руки в другую.

— Я умею хранить секреты, — твёрдо пообещал Веня.

— Я тоже, — сказал Бельчук.

— На нет и суда нет, — нахмурился Веня. Он взял в руки трубу и обвёл взглядом избушку.

И тогда в Бельчуке, верно, пробудилась совесть или ему захотелось сделать что-либо приятное для Вени. И большой белый гриб как-то виновато и смущённо ответил:

— Я правда не знаю. Приеду я на аэродром, есть у нас такой. Там будет ждать меня самолётик. Он у нас всегда один и тот же. Передам я эти монеты в надёжные руки… Вот, собственно, и всё. И полетит всё это хозяйство куда-то, куда ему нужно полететь.

— Всё как по нотам, — сказал Веня.

Бельчук улыбнулся, на этот раз тепло и мягко. Когда он улыбался, на щеках у него появлялись маленькие ямочки, совсем как у девчонки. Эти ямочки больше подходили Бельчуку, чем его коричневая фетровая шляпа.

— Ты не подбросишь меня до узловой? — спросил Веня. — Я бы там сел на товарный и к вечеру был бы в городе.

— Мне в другую сторону, — вздохнул Бельчук. Было заметно, что отказывает он неохотно. — Я через Таёжный.

— Через Таёжный? — улыбнулся Веня. Он вспомнил грустного Сёмку, его просьбу, крошечный посёлок Роз и почту в этом посёлке, в котором ваза с певучими линиями была похожа на грузинский кувшин, и ключ от города у мэра, девчонки, которую он первый раз в жизни не осмелился поцеловать.

Веня поправил рюкзак и ответил:

— Поеду с тобой в Таёжный. У меня и там дело найдётся.

Всю дорогу до Таёжного они решали кроссворд в журнале, целый час вспоминая и мучительно угадывая, к какой скале был прикован Прометей. Но так и не угадали и не вспомнили. Тогда они забросили кроссворд, лучшее лекарство от скуки, и принялись болтать о всякой всячине.

Лёша Бельчук оказался разговорчивым малым, который за словом в карман не лез, и скоро Веня, если бы ему потребовалось, мог подробно записать биографию Бельчука.

Лёша считал себя закоренелым холостяком по единственной причине — его невеста сбежала от него накануне свадьбы. Правда, через неделю она в слезах умоляла простить её, и Бельчук в силу своей джентльменской порядочности простил её. Однако в день свадьбы, вновь назначенной, она ушла снова и больше не вернулась.

Воистину логика женских поступков не подлежит никаким исследованиям!

Бельчук оставил свой Васильков, зелёный и пыльный городок под Киевом, где груши и яблоки продавались на базаре вёдрами, а ведро стоило тридцать копеек, и подался в Якутию, где с геологами искал алмазы; потом мыл золотишко в районе Бодайбо и рыбачил на Байкале, промышляя омулем.

Веня узнал от Бельчука, что весь омуль закупает у нас Чехословакия. Он вспомнил Яна Пиллара и решил, что, как только вернётся домой в колонну, сразу напишет ему ответное письмо.

Уже год, как Бельчук сменил профессию. Он говорил, что с такой работой ему удобно готовиться в институт. А Лёшке очень хотелось поступить в библиотечный институт и жить среди книг и кроссвордов.

Он собрал на сберкнижке пять с половиной тысяч рублей, полагая, что этих денег ему вполне хватит, чтобы спокойно проучиться пять лет, не ломая себе голову над тем, к кому пойти поужинать. Может быть, это было и правильно.

Кроме того, Бельчук мечтал о большой серьёзной библиотеке. Своей собственной. Это было правильно без может быть.

А ещё Бельчук страдал манией собирать и менять авторучки. У него было шестьсот четыре вечных пера из сорока девяти стран, но Лёша уверял Веню, что это элементарный мизер, что после Адама и Евы человечество выпустило столько авторучек, что ими можно было бы выложить весь Тихий океан, и что ленинградский физик, доктор наук Беляев, с которым Лёшка переписывался, собрал три тысячи авторучек из ста двадцати стран.

После таких слов Веня не мог не подарить Бельчуку свою польскую авторучку, в которой ещё на почте в посёлке Роз кончились чёрные чернила.

Лёша долго рассматривал рекламную марку Познанской международной ярмарки на авторучке и остался страшно доволен.

Эту авторучку Вене подарил в Братске польский артист Генрик Грыхник. Этот Грыхник работал в своём городе Забже электромонтёром на местной электростанции, а потом стал тенором Силезской оперы в Бытоме.

У польского квартета, который сопровождал Грыхника, заболел лихорадкой гитарист, и Веня с успехом заменил его. Это же не пианино, а гитара. Вот тогда Генрик и подарил ему авторучку.

А потом до утра они прогуляли по городу, по всем семи Братским улицам, и с верхней эстакады Братской плотины, которая в то время достигла ста десяти метров, Грыхник выбросил в Ангару целый рубль мелочью. И вышло, что не зря он бросал. Он вернулся в Россию. Зимой Веня прочитал в «Известиях», что Грыхник с успехом выступил в Большом зале консерватории.