Свадебные колокола - Валентин Селиванов

Эту авторучку Вене подарил в Братске польский артист Генрик Грыхник. Этот Грыхник работал в своём городе Забже электромонтёром на местной электростанции, а потом стал тенором Силезской оперы в Бытоме.

У польского квартета, который сопровождал Грыхника, заболел лихорадкой гитарист, и Веня с успехом заменил его. Это же не пианино, а гитара. Вот тогда Генрик и подарил ему авторучку.

А потом до утра они прогуляли по городу, по всем семи Братским улицам, и с верхней эстакады Братской плотины, которая в то время достигла ста десяти метров, Грыхник выбросил в Ангару целый рубль мелочью. И вышло, что не зря он бросал. Он вернулся в Россию. Зимой Веня прочитал в «Известиях», что Грыхник с успехом выступил в Большом зале консерватории.

Бельчуку тоже хотелось чем-то похвастаться. Он достал одно вечное перо из своего авторучечного многообразия и показал Вене. Авторучка была шариковая, с обнажёнными женщинами (сразу понятно, что американская), которых можно было одевать и раздевать, вращая авторучку слева направо.

Веня иронически улыбнулся и спросил:

— Ну и что?

— Ну всё-таки, — сказал Бельчук.

Он не испытывал неловкости или смущения. Совсем нет. Лёша решил, что его не поняли, и он спрятал свою шариковую авторучку.

Когда они приехали на Таёжный, шёл мелкий косой дождь, будто над землёй опрокинулась огромная корзина и из неё сыпались тонкие блестящие иголки.

Несмотря на непогоду, в городке проходил осенний кросс: бесконечное множество спортсменов в цветных майках бегали по дороге, как бабочки.

— У них дистанция — три круга вокруг посёлка, — сказал Бельчук.

— Забавно, — ответил Веня. — У нас так не побегаешь. Трасса в один конец триста пятьдесят километров. Вот если мотокружок организовать, тогда туда и обратно можно будет сгонять за один день.

Таёжный, как и посёлок Роз, был тоже будущим городом химии. Здесь тоже скоро вырастет гигантский комбинат, и он тоже будет самым большим в стране.

Веня выбрался из кабины и спросил на прощанье Бельчука:

— Ты любишь грибы собирать?

— Собирать люблю, а есть не могу, — ответил Лёша и сморщился. Он стал похож на настоящий белый гриб.

Когда машина тронулась и Бельчук, улыбаясь, помахал Вене шляпой, почему-то именно тогда, а не раньше и не позже, Калашников вспомнил про Прометея в кроссворде и закричал, размахивая руками:

— Кавказская! Кавказская!

— Чего? — Бельчук высунулся из кабины.

— Прометей на Кавказской горе! — закричал Веня вслед прыгающей на ухабах машине.

Бельчук, как дух, исчез на несколько секунд. Потом он высунулся обратно, и до Вени долетел его радостный крик:

— Точно! Десять букв! Подходит!

Машина скрылась за поворотом. В ней уехал Лёша Бельчук. Он вёз на аэродром кожаный портфель, в котором были две тысячи и одна золотая монета. Встретятся ли они когда-нибудь?

Веня достал из кармана адрес, который вручил ему перед отъездом Сёмка, прочитал его. Потом поправил трубу на плече и пошёл вдоль улицы.

ПЕЛЬМЕНИ ТЁТИ СОНИ

Лет через двадцать Таёжный станет крупнейшим городом, и он жирным чёрным кружочком ляжет на географическую карту там, где сейчас только один цвет — зелёный. Таким его сделает химия.

И когда Таёжный станет большим городом, в нём обязательно построят красивый драматический театр.

А пока театра не было. Был просто маленький старый клуб, который сначала был столовой, но в посёлке он являлся центром культурной жизни.

Это Веня определил легко, разглядев десятки цветных ярких плакатов, сделанных профессиональной рукой опытного художника. Плакатами были увешаны все стены старенького клуба. Раз наклеенные, они больше не снимались. По числам и месяцам, которые стояли на плакатах, Веня определил, кто и когда приезжал к химикам в гости.

В февральские морозы, самые крепкие в этих местах, в Таёжный приезжал со своими стихами Юрий Сбитнев. Евтушенко и Володя Костров оказались похитрее — они читали свои стихи химикам двенадцатого мая. В июне — московская эстрада, в июле — ленинградская, в августе — цирк. Нанесли визит таёжному городку Тарапунька и Штепсель, Лисициан, Левко, Кира Смирнова, Агния Барто.

Последний плакат привлёк внимание Калашникова:

«Ребята! Завтра танцы отменяются.

У нас в гостях кинорежиссёр В. Шукшин.

Премьера его картины „Живёт такой парень“ и обсуждение фильма.

КОМИТЕТ ВЛКСМ»

Веня разглядел внизу плаката две приписки и улыбнулся. «Вера, придёшь?» — спрашивал кто-то синим карандашом. «Приду», — отвечала она красным.

Значит, среди комсомольской братии есть бедовая голова, думал Веня, которая не просто тащит на своих плечах культурный сектор, а открыла здесь, в Таёжном, целый филиал министерства культуры. Нашей колонне до зарезу нужен такой филиал.

Быть людям серыми от скуки или весёлыми — всё зависит от них самих. Одни это понимают, а другие нет и в ожидании, когда у них под носом вырастут деревья, на которых вместо плодов будут висеть пригласительные билеты на роскошные музыкальные вечера, кормятся танцами. А что танцы? Ни ума, ни труда, никаких письменных просьб, настойчивых приглашений, которые порой остаются без ответа, ни телефонных звонков, на которые в профкоме нужно пробить денег, танцы не требуют. Поставили пластинку, и можно говорить с трибуны, что культурный отдых отвечает духовным запросам населения.

Веня открыл дверь и вошёл в клуб.

Дежурная, укутанная в тёплый шерстяной платок, вязала детские рукавички. У неё были чёрные усы и толстые короткие пальцы. Она поздоровалась с Веней, посмотрела на его большую трубу, которая висела на плече у него, и сказала:

— Репетиция оркестра в восемь. Ты рановато пришёл.

— Мне Софью Назаровну повидать надо, — ответил Веня.

— По коридору крайняя дверь. Стучись сильнее, она плохо слышит.

Калашников прошёл по коридору, громко постучался в дверь и вошёл в комнату.

Он замялся у дверей, потому что в комнате был полумрак, не горел свет. Он закашлялся и неуверенно сказал в темноту, в которой постепенно начали проступать очертания предметов:

— Софья Назаровна…

Чей-то слабый голос сонно и устало отозвался:

— Кто это?

— Да я… тут у вас проездом.

Веня снова замялся. Он не знал, как ему представиться, как объясниться — не рассказывать же ему всю историю знакомства с Сёмкой и посёлком Роз.

— Вы свет зажгите. Что стоите в потёмках? — посоветовал женский голос.

Веня нащупал выключатель и повернул его. Вспыхнула лампочка под оранжевым абажуром.

У окна на диване, покрытом серым полотняным чехлом, он увидел маленькую сморщенную, как сушёная груша, женщину. Поверх тёплого пледа в большую клетку лежала её единственная рука. Вся небольшая комната, метров в шестнадцать, была увешана гитарами, скрипками, балалайками и трубами.

Женщина сощурилась, Веня, очевидно, разбудил её, и поправила рукой волосы. Потом взяла со стула, который стоял рядом с диваном, очки и надела их.

— Тебе чего, сынок? — На Веню смотрели усталые грустные глаза. — Струмент взять хочешь?

— Я к вам от сына, — громко сказал Веня.

Женщина странно улыбнулась, часто замигала ресницами, и её глаза сразу стали совсем другими — бодрыми, свежими, озорными.

— Не забыл, — с радостью, в которой проступала материнская гордость, сказала тётя Соня. — Не признала вот гостя-то. Видать, быть тебе дюже богатым.

Через полчаса Веня сидел за дубовым четырёхугольным столом, на который было выставлено всё, что находилось и береглось в доме к этому дню, и с истинным наслаждением ел горячие пельмени, обильно посыпанные перцем.

Сибирские пельмени — это традиционное, даже можно сказать, национальное блюдо, как шашлык на Кавказе, как бишбармак в Казахстане, как кнедлики в Словакии.

Русский человек имеет пристрастие к крепкому горячему чаю, сибиряк — к пельменям в остром соусе. Ни один праздник в Сибири не обходится без пельменей.

А свадьбы? На иную свадьбу пельмени готовят до четырёх тысяч штук. После свадьбы может остаться водка, а пельмени никогда.

Такие пельмени ел Веня. А тётя Соня, придерживая култышкой руки буханку серого хлеба, здоровой рукой нарезала ломти.

— Давайте я, — предложил Веня.

— Ты не смотри, что однорукая, — тётя Соня улыбнулась, кивая головой. — Я всё могу робить, лучше иной двурукой.

Веня охотно поверил ей, глядя, как она ловко управляется с ножом.

— Ты мне расскажи, как сын там у вас? Я, почитай, его года четыре уже не видела, хоть и живём совсем рядом. Занятый он у меня больно. Только письма шлёт да деньги. Пишет, что работы много и крутится с утра до ночи. Хочется ему всё, как лучше. И дед таким был, и отец, да и муж мой. Все мы такие, Фисенки.

Веня чуть не подавился, услышав фамилию Фисенко. Он никак этого не ожидал. А Сёмка? Он же, подлец, ничего не сказал ему. Конечно, если бы он сказал, Веня не стал бы сюда тащиться. Он положил ложку на стол и хотел что-то сказать, но тётя Соня достала из ящика буфета, на котором местами уже облезал тёмный лак, стопку писем, завёрнутых в газету и перевязанных бечёвкой, и с гордостью выложила их перед Веней.