Взломанная вертикаль - Владимир Коркин (Миронюк)

– Доню, так он скоро будет стариком. Ты молода, красавица, таких дивчин берут сейчас, после войны и с тремя и четырьмя детьми, мужиков мало, а женщин пруд пруди, – отговаривала Марта свою дочь, когда приходила к ней в гости. – Он же лагерник, у него душа оскорблённая. Повремени, а?!

– Мамо, ты хоть представь, каково мне тянуть лямку и на работе, и выхаживать Виссарика и Юлия. Я из сил выбиваюсь. Он, по всему видать, человек хороший. Пусть живёт со мной, тем более, что зовёт меня в загс.

Непросто складывались отношения между детьми Нади и Петром. Он считал, что чем будет строже с детьми, тем они вырастут более послушными. Потому даже за мелкие проделки ребятишек спрашивал на полную катушку. Малого шлёпал по мягкому месту, старшему давал затрещины, иногда прикладывал ремень к детским штанам.

2. Провинция: исповедь гаснущей звезды

Зима в тот год выдалась лютой. Катка в их богом забытом городке вовек не бывало. Потому ребятня всех возрастов в воскресные дни пропадала на скованной льдом протоке Шаманьей, гоняя на коньках. А то, разбившись на команды, палками зашвыривали в ворота – несколько шагов между двумя конусообразно торчащими из-под снега ледяными ломтями, вынутыми из куч возле прорубей, где бабы полоскали белье – оледеневшие конские катыши. Крик, неумолчный шум, а то и драчки. Весело пацанве, а время-то улетает неприметно: раз, и уже совсем темно, будто час просквозил, и главное пустому желудку не до еды. Только засобиравшись обратно домой, он дает о себе знать. Да и родители той послевоенной поры, начала пятидесятых годов века двадцатого, не особо чем радовали своих чад непутевых. Полки магазинов пришиблены немудреной снедью: макароны, соль, пшено, перловка, овсянка, сухая картошка и такая же морковь. А еще хлеб ржаной, когда серый, редко белый, уксус, водка, вино, селедка разного посола. Изредка выбрасывали на прилавки маргарин, сливочное масло, сахар, мясо. Бывали, правда, тушенка, кой-какие дешевые рыбные консервы. Время от времени возникали в продаже глазурованное печенье, конфеты карамельки в цветастых обертках, дохлые яблочки. Крепко выручал людей базар: от иголок и до амбарных замков, от круглого ледяного молозива до свиных и коровьих разделанных туш, от репы, свеклы, свежей картошки и до первосортной белорыбицы, бери – не хочу, только рублики выкладывай. Однако рынок большинство людей не баловали великим вниманием, обходили стороной, поскольку привольно денежки у народа не шуршали. Хорошие заработки были разве что у горняков-шахтеров и представителей еще некоторых рабочих профессий. На рынках в основном брали зелень, овощи, изредка страшный дефицит – фрукты, еще молоко, и относительно недорогие тогда творог и сметану. Мясом простые люди баловали себя редко. Однако из всего великого продовольственного неразнообразия государственной торговли, вечных закавык с наличностью, занятые по горло работой на производстве и хозяйственными заботами мамки и пекли, и жарили, и парили. Не были людьми состоятельными и родители Виссариона. Отчим, Петр, пахал сутками помощником машиниста на паровозе. Мамка, Надежда, занимала окошко оператора на почте. Глава семьи зарабатывал по тому времени вполне терпимо, но оклад Надежды совсем никуда. А кроме старшего Виссара, четвероклассника, в комнате шмыгал носом Юлька, детсадовец. Ну, и, сами понимаете, вчетвером жить на одну полноценную зарплату в северном краю ой, как не просто. И накормлены все должны быть, и одеты, и обуты согласно временам года. Так вот, речь о Виссаре. О приключившейся с ним пагубе, которая открыла ему глаза на то, о чем он и никогда не думал.

В то воскресенье, с залютовавшим на улице морозом, Виссар с утра засобирался на Шаманью протоку. Похлебав вермишелевый супчик с плавающими мелкими кусочками зажаренного свиного сала, сжевав ломоть чернухи, выпив из кружки жиденький и несладкий чай с твердоватым глазурованным круглым пряником, стал одеваться. Привычно напялил на портки штаны, натянул на голову майку, влез в рубаху, застегнул на пуговки потертое пальтецо, надвинул на лоб ватную шапку-ушанку, а на валенки примотал коньки-снегурочки, для верности закрутив веревку на каждом голенище толстой палочкой. В коридоре прихватил клюшечку обструганную, гнутую на конце толстую ветку, чтоб ледяшки гонять. И осторожно по старой скрипучей лесенке спустился с площадки второго этажа на крылечко. Холод защемил горло. Сунув нос поглубже в шарфик, оттолкнулся левой, потом правой ногой. И медленно заскользил по двору, выехав за ворота, покатил по тротуарам мимо узла связи, мимо магазинчиков и деревянных домов и хат, миновал парикмахерскую, базар, куда уже спешил за покупками люд. Вот и крутой спуск на берег протоки. Раскорячил ноги, раздвинув пятки и поставив под нужным углом носки валенок. Теперь надо вилять бедрами, притормаживать снегурочками, чтоб не загреметь на обочину накатанной заледеневшей дороги. Падать тут шибко больно, да и мальчишки потом на смех поднимут. Обошлось. Даже страмплинил удачно у самого берега. На протоке уже резвится орава пацанов. Одних Виссар знает по именам, других по уличным кличкам. Сел на заледенелую снеговую заметь. Поправил снегурочки, подвернул палочки под закрученную толстую бечеву, чтоб лучше коньки на валеночках держались. Теперь можно и в догонялки, и лупить палицей-клюкой по ледяшкам, и просто дурачиться, дразниться. Время, меж тем, видно шло к обеду, поскольку все до одной тетки закончили возню у проруби, забрали тазы с бельем и скрылись в хатках, взбегающих по крутоярчику высокого берега протоки Шаманьей. Над частоколами кривеньких изгородей извивался срываемый ветерком из печных труб дым. А примета верная: коли взветрило, то быть морозу потише. Ледышку гнать по льду надоело, он остановился. Кучка пацанов, с двумя толстомясыми – один семиклашка, другой верзилистый из восьмого, выстроившись в цепь, разгоняясь один за другим, сигали через бабью полынью.

– Давай-давай! Не дрейфь! – орали те, кто прошел испытания. – Молодцом! – приветствовали очередного прыгуна.

У Виссара бешено заколотилось сердце. «Вот сигануть бы тоже, а?! – пронеслось в его голове. – А страшно, вдруг сорвусь. И бултых в полынью». Незаметно пристроился в общую цепочку. Настал его черед. Вначале ноги стали ватными. А потом, была не была, разогнался наш пацанок и махнул через прорубь.

– Во как! – орал верзила. – Гляньте, кноп еще четырехклассный, а ловко дал. Давай, пацаны, вперед! Не трусь!

И второй раз он прыгнул. Радостно, хорошо на душе мальца, не сдрейфил. И третий раз подошла его очередь. А ноги ни вперед, ни назад. Не хотят ехать, и все тут. Вот обогнул его справа семиклаш-толстомяс, вжик и там, на другом конце проруби. Только видит наш мальчишка, что треснул лед по бокам полыньи, прогнулся под ногами предыдущего прыгуна. А он уже взял разбег и не остановиться, иначе прямиком съедет под лед. Прыжок. Лед треснул. Вася, ребята почему-то так его нередко звали в школьные годы, видать, имя Виссарион казалось им слишком строгим, взрослым, что ли, ухнул в прорубь. Миллионы горячих игл обожгли тело, вода скрыла голову. На его счастье шапка сидела крепко. Его тело вытолкнуло вверх, он успел сделать вдох и снова погрузился в ледяную крошку. Теперь холод сковал ноги и руки, вниз тянуло пальто. Кто-то заорал во всю глотку:

– Дай скорей палку мне! А ты рви за багром к судорембазе и кличь мужиков и баб. Ребя! Держите меня за ноги. Да крепче! Навалитесь друг на друга, чтоб в воду не затянуло. Вот он выныривает. Ловлю!

Двое старшеклассников, схватив Виссара за воротник и рукав пальто и за шапку, подтягивали мальца на себя, пытаясь крепче уцепиться за рукава и вызволить из плена ледяной проруби. А уже мчала подмога с судорембазы. Строгавшие заготовки для плашкоута поселенцы немец и его друг карел, пришедшие на счастье Виссариона выгнать побольше месячный план, а значит, и хорошо заработать, подцепили багром пальто и вытянули мальчишку на лед.

– В тепло его надо. Скорее! Шнелль! – кричал взволнованно немец. – Ахтунг! Кто рядом живет? Бегом нах хаузе. Клади его на печь!

Двое парнишек, взяв Виссариона под руки, потянули вверх, на взгорок. Да силенки не те! И опять подфартило Виссару. По какому-то случаю обходил свои неспокойные владения участковый милиции. Помнит паренёк, как человек в жесткой и, как показалось ему, будто фиолетовой шинели с погонами на плечах, подхватил его на плечо и попер вверх, в гору.

– Колька! – крикнул милиционер рядом семенившему мальчишке. – Лети домой к матери, скажи, чтоб печь горячей топила и питье горячее приготовила. А я его понесу.

В хатке его раздели, из валенок хлюпала вода, насквозь мокрое белье хозяйка выжала и развесила над печью. Парили валенки у плиты. Завернутый в старенькое одеяло Виссарион лежал, дрожа всем телом на деревянном прогретом печью лежаке. Его заставляли пить горячий чай, даже достали дефицитное здесь малиновое варенье. Потом женщина растерла все его тело водкой.