Штурман воздушных трасс - Михаил Сухачёв

Прокофьев, увидев одиночно прилетающие самолеты, понял, что это, возможно, один из самых трудных вылетов. Он дал команду приготовиться врачу и техникам для оказания помощи.

Летчики садились с ходу, стараясь быстрее отрулить на свою стоянку, словно до сих пор ощущали преследование фашистских истребителей.

Не хватало пяти самолетов. А горизонт уже кругом был чист. Севшие летчики не могли точно сказать, сколько сбито. Они даже не знали, кто из них вернулся.

Гавриил Михайлович не верил в гибель всех пяти экипажей. Ведь бывало, что садились на вынужденную и в поле, и на другие аэродромы. Потом приходили, приезжали, прилетали, звонили по телефону.

Но вот в небе снова послышался гул приближающегося самолета. Все напряженно оглянулись. Бомбардировщик шел поперек аэродрома с выпущенным шасси, постепенно снижаясь. По мере приближения стало видно, что левый винт стоит, а за правым мотором тянется длинный шлейф дыма. Самолет приближался, покачиваясь с крыла на крыло, и не трудно было определить, что он едва держится в воздухе на малой скорости.

На высоте метров пять летчик резко убрал газ, и казалось, что он старается скорее ткнуть машину на колеса. Похоже, его не пугала опасность сделать «козла».

Действительно самолет коснулся земли, отделился, еще раз коснулся, но уже грубее, отчего взмыл метра на два. Затем начал «сыпаться» с энергичным сваливанием на левое крыло. Казалось, еще мгновение, и он ударится законцовкой о землю и тогда... Но левая стойка шасси раньше коснулась земли, и машина, переваливаясь со стороны на сторону и сильно подбрасывая хвостовую часть, покатилась к опушке леса. Почти остановившись, самолет вдруг резко развернулся, подломил правую стойку шасси и лег на плоскость, окутанный облаком пыли.

Все, кто наблюдал посадку, ринулись к самолету. Прокофьев вскочил на подножку полуторки, дежурившей в качестве санитарной машины, и крикнул шоферу:

— Давай! Быстрее!

Издали он видел, как из люка выпрыгнул штурман и начал сбрасывать парашют. Левая рука была оголена и вся в крови. Летчик еще не вылезал. Прокофьев, предчувствуя недоброе, спрыгнул на ходу с машины, кинулся к самолету:

— Что с вами?

— Командира зацепило. Плохой он. А жив ли стрелок, не знаю, — с трудом произнес штурман, садясь на парашют.

Прокофьев прыгнул на плоскость. Он уже заметил громадную рваную пробоину на верхней части центроплана. Несколько отверстий зияло по всему левому борту фюзеляжа.

Летчик неподвижно сидел с запрокинутой головой и закрытыми глазами, привалившись к правому борту кабины. Руки и левый бок были сильно перепачканы кровью. Прокофьев попробовал открыть фонарь, но он не поддавался.

— Ломайте быстрее! — приказал он тем, кто стоял рядом на плоскости, а сам спрыгнул и пошел к фюзеляжу, из которого извлекли безжизненное тело стрелка.

— Как же это его? — спросил Прокофьев у фельдшера, осматривавшего тело погибшего.

— Пока не пойму, товарищ полковник. Признаков ранения нет.

Только сняв шлемофон, фельдшер заметил на затылке небольшое кровавое пятно. Летчика вытащили. Врач установил, что он жив, но из-за потери крови в очень тяжелом состоянии. Раненого осторожно положили на машину и повезли с аэродрома.

Штурмана перевязали, и. он в окружении летчиков уже рассказывал, как их подбили.

— От взрыва ударился головой о турель. В глазах пошли красные круги. Показалось, будто самолет летит боком. Оглянулся на командира. Вижу, он двумя руками держится за бок. Лицо перекосилось, глаза закрыты. Крикнул: «Коля, штурвал!» Он открыл глаза, схватился за штурвал, стал выводить самолет из левого крена и планирования. А сам, мне показалось, закричал от боли. Потом опять зажал бок. Самолет начал снова заваливаться. Он выровнял его и еле слышно произнес: «Прыгайте со стрелком». Стрелок молчал, я сказал: «Нет!» Больше он ничего не говорил. Берег силы, чтобы бороться с покалеченным самолетом. До аэродрома оставалось километров двадцать, когда остановился левый мотор. Командиру еще труднее стало управлять машиной. Я постоянно оглядывался на него, просил: «Коля, еще немного подержись». Он еле слышно прошептал: «Сколько осталось?» Я прикинул: «Километров пять». Еле заметно он моргнул веками в знак того, что понял. Через минуту я сказал: «Коля, аэродром». У него так расширились глаза, что я даже испугался. Потом он закусил губу, весь напрягся. На посадке я уже за ним не смотрел. А когда самолет перестал козлить, оглянулся: Николай бесчувственно мотался в кабине от тряски самолета...

Штурман умолк, и все вокруг молчали.

— Хоть бы жив остался, — произнес тихо механик самолета. И каждый в душе пожелал летчику то же самое...

Прошло полтора месяца тяжелейших боевых действий. Гавриил Михайлович каждый раз с нарастающей тревогой слушал доклады ведущих групп о выполнении задания, ожидая, что вот сейчас услышит фамилии невернувшихся летчиков. Он знал их всех: молодых, смелых, сильных ребят, и гибель каждого переживал как потерю близкого человека.

Группа таяла. Пополнения не было, и никто его не обещал. На двух аэродромах группы оставалось летного состава едва на одну эскадрилью. Иногда на Прокофьева находило отчаяние. Еще два-три дня боев, и от группы останутся только он и штаб.

Однако вскоре пришел приказ снова перебазироваться в Краснодар и заняться подготовкой штурманов. На этот раз учебной работе курсов никто не чинил препятствий. Собственно, и курсов как таковых не было. Осталась небольшая группа обстрелянных в боях инструкторов. А те несколько бомбардировщиков, которые вернулись из Крыма, смешно было называть самолетным парком. Истребителей не вернулось с фронта ни одного.

На первом совещании личного состава кто-то заметил, что один истребитель можно добыть: он лежит на животе в пяти километрах от города. Все выжидательно посмотрели на инженера. Тот согласился попробовать перетащить самолет на аэродром и отремонтировать. Так родилась идея собирать «ничейные», брошенные после вынужденной посадки самолеты.

Снова, в который уже раз, курсы возрождались, готовили фронту штурманов и по мере возможности вели боевые действия.

Фронт приближался. Вскоре и Краснодар стал объектом бомбардировок. И вновь поступил приказ на перебазирование, теперь уже под Ставрополь.

По счастливой случайности во время посадки на ставропольский аэродром там оказался секретарь горкома партии Николай Иванович Алексеенко. Прокофьев уже приготовился ответить на обычные в таких случаях вопросы: что за организация, кого готовят и так далее, а также выслушать надоевшие сетования: что же нам с вами делать, куда вас разместить?.. Однако ничего традиционного не последовало.

— Знаете что, — обратился Алексеенко к Прокофьеву, — садитесь в машину и поехали смотреть, что вам подходит, конечно, с учетом наших больших затруднений.

Они остановились перед зданием, на фасаде которого висела табличка: «Краевая психиатрическая больница. Приемное отделение».

— Надеюсь атмосфера на вас не подействует, — улыбаясь, заметил Алексеенко, — а эвакуацию этого учреждения мы закончим сегодня. Если что надо, не стесняйтесь, заходите в горком, поможем.

— Спасибо, но нам нужнее всего сейчас самолеты, а здесь горком бессилен.

В отличие от Краснодара, здесь в окрестностях самолеты не валялись. Нужны были официальные каналы. Прокофьев вылетел в Москву добиваться техники.

Заместитель командующего ВВС генерал А. А. Новиков полностью удовлетворил потребности курсов в самолетах, но просил поискать возможности сокращения сроков обучения.

Весь длинный путь возвращения Прокофьев обдумывал просьбу Новикова и в конце концов нашел новый, как он тут же назвал его, поточный метод. Все слушатели разделяются на две группы: одна изучает теорию, другая летает. Таким образом, все летающие могут иметь свои самолеты на весь период обучения и не будет «безлошадных», ожидающих очереди занять место в кабине.

В ближайшие дни на старте появилась «эмка» секретаря горкома партии.

— Ну как дела, товарищ Прокофьев? — протянул руку Николай Иванович. — Гудите и днем и ночью, в будни и светлые праздники.

Прокофьев рассказал о новом методе подготовки, в результате которого выпускается каждую неделю группа штурманов, подготовленных в полном объеме.

Пока они смотрели на конвейер взлетающих и садящихся самолетов, прилетел разведчик из-под Сталинграда. Алексеенко внимательно выслушал доклад летчиков. Обстановка там складывалась тяжелая.

Прокофьев с беспокойством поглядывал в небо. В это время, как правило, фашисты прилетали бомбить аэродром. В конце концов предложил:

— Пойдемте с аэродрома, Николай Иванович, участились налеты, не ровен час нагрянут.