Кошачья свара. Мадрид, 1936 - Эдуардо Мендоса

- А теперь пойду разбужу девочку, - объявила она.

- О, не надо, если она спит, не тревожьте ее, - пробормотал Энтони упавшим голосом. - Мне не нужно... я пришел не за...

За друга вступился Ихинио:

- Оставь его в покое, Хуста. Мы просто заскочили на время, на улице опять драка.

- Проклятая политика! - буркнула тетка, снова заняла свое место на кушетке и обратилась к англичанину: - Раньше сюда приходили студенты. От них было много суеты и мало деньжат, но хоть что-то. А теперь они предпочитают драться и получать затрещины, или еще чего похуже. Короче говоря, с тех пор как начался холод и беспорядки, сюда ни единая христианская душа не заглядывала. Эта страна катится в пропасть, будь прокляты дон Нисето [7] и Ортега-и-Гассет [8].

- Они не виноваты, - оборвал ее Ихинио. И чтобы сменить тему, слегка повысив голос, обратился к старухе, поинтересовавшись ее здоровьем. Старуха, похоже, вернулась к жизни и открыла беззубый рот, словно хотела что-то сказать, но немедленно опять его закрыла и так и не произнесла ни слова.

- Простите ее, - сказала Хуста Энотони. - Донья Агапита живет в соседнем доме в одиночестве и слегка выжила из ума. Она глуха, как пробка, наполовину ослепла и у нее нет никого, кто бы о ней позаботился. Когда становится так холодно, я приглашаю ее зайти, потому что в ее квартире нет печки.

Энтони с состраданием посмотрел на больную старуху, а та, словно бы поняв, что на мгновение оказалась в центре внимания, скрежещущим голосом воскликнула:

- Чуррос, вино и лимонад!

- Это еще что? - с недоумением спросила у соседки Хуста.

- Вот именно! - отозвался Ихинио и повернулся к англичанину. - В Испании дела обстоят плохо уже многие века, но в последние месяцы это просто сумасшедший дом. Фалангисты дерутся с социалистами, социалисты с фалангистами, анархистами и время от времени друг с другом. А все остальные между тем говорят о революции. Невероятный вздор. Чтобы устроить революцию, хоть левую, хоть правую, нужно принимать ее всерьез, нужно единство и дисциплина.

Энтони сделал глоток касальи из своего стакана и почувствовал, как напиток дерет горло. Он откашлялся и сказал:

- Лучше обойтись без революции, даже если она начнется из-за беспечности.

- Революции не будет, - заявил Ихинио, - будет государственный переворот. И его устроят военные, так говорят. Осталось узнать только когда - нынче ночью, завтра или через три месяца, время покажет.

- Ладно, - сказала Хуста, - может, хоть военные немного поправят дела. Так, как мы сейчас живем, продолжаться не может.

- Не говори глупости, Хуста, - со всей серьезностью откликнулся Ихинио. Если будет военный переворот, вот тогда-то и начнется заварушка. Весь народ восстанет с оружием в руках, чтобы защитить свое.

Женщина широким жестом обвела кушетку и сидящих на ней и сказала:

- Что защищать-то? Эти развалины?

Ихинио одним глотком опустошил стакан и резко поставил его на стол.

- Чтобы защитить свободу, тупица!

- Чуррос, вино и лимонад! - пронзительно крикнула донья Агапита.

Хуста расхохоталась и снова наполнила стаканы. В монастыре по соседству зазвенели колокола.

- Не обращайте на него внимания, - сказала тетка англичанину. - Послушать его, так он орел. Но на самом деле овечка. Просто агнец божий.

- Не начинай, Хуста. Эти истории не интересны иностранцам.

- Зато мне интересны, - ответила Хуста, - а я у себя дома. Так-то!

И не обращая внимания на возражения, Хуста поведала Энтони длинную и запутанную историю, время от времени прерываемую внезапным и бессмысленным кудахтаньем соседки, суть которой он едва понял. В молодости, как и многие сельские жители, растерявшиеся в суматохе большого города, Хуста пошла по скользкой дорожке и оказалась на улице, пока не повстречала на своем пути привлекательного и порядочного рабочего, который бросил вызов буржуазной морали, спас ее от дурной жизни и повел к алтарю. Через несколько счастливых лет (и нескольких разочарований), рабочий по естественным причинам или нет (этого Энтони точно не понял) покинул этот мир и безутешную Хусту и рожденную в этом союзе девочку.

Когда, казалось, весь мир обрушился на их несчастные головы, в их доме внезапно появился Ихинио Самора, о котором до сей поры они не слышали, и сказал, что служил вместе с покойным по время войны в Марокко, куда они попали по жребию, как и многие другие, и где тот спас ему жизнь или наоборот, и потому теперь Ихинио, зная о положении вдовы и дочери старого друга, решил вернуть долг или исполнить обещание, данное на поле битвы или в ее канун, а может, и по какому другому случаю во время этой печально известной кампании.

Пока Хуста рассказывала свою историю, Ихинио улыбался и качал головой, словно бы пытаясь принизить свои заслуги и значение своего вмешательства. В конце концов, он сделал лишь то, что и любой другой на его месте, тем более, что в то время неплохо зарабатывал в качестве помощника слесаря и не имел никого на иждивении - родители умерли, оба брата эмигрировали в Венесуэлу, а жены у него не было, хотя хватало желающих позариться на его имущество и доходы. Он заявил, что не входил ни в профсоюз, ни в какую-нибудь политическую или военную организацию, но твердо верил, что пролетарии должны помогать друг другу.

Хуста быстро добавила, что в обмен на свою помощь Ихинио никогда ничего не просил ни в каком виде. В это мгновение, словно услышав рассказ или какой-либо его фрагмент, оживилась донья Агапита и объявила, что нет мужчины лучше солдата, как, например, ее давнишний жених.

- Он как будто до сих пор стоит перед моими глазами, - произнесла она с неожиданным кокетством, - с усами и в синей разукрашенной кепке. Когда мы познакомились, он служил Изабелле II [9]. Может, и в постели, этого я не знаю, мне он этого не говорил. Но что служил ей - это да. Гусар королевы! Когда он меня обнимал, то позумент впивался в щеки, а уж сабля... уж сабля... Чурроc, вино и лимонад!

Хуста постучала указательным пальцем по виску и с улыбкой скорее жалостливой, чем насмешливой, произнесла:

- Не обращайте внимания. Она совсем умом повредилась. Из-за больной почки она пристрастилась к морфину. Бедная Агапита, вы только посмотрите на нее! А этот жених, про которого она рассказывает, у нее и правда был, ага, только что он служил королеве - это бред сивой кобылы. Его выгнали из армии за пьянство.

Хмель и усталость сделали свое дело, и в голове англичанина всё поплыло. С большим трудом он поднялся и попросил разрешения отлучиться в уборную. Опорожнив мочевой пузырь, он наполнил раковину ледяной водой и окунул в нее голову. Это помогло ему немного прийти в себя; он даже почувствовал себя несколько лучше. Когда он вытирался грязной тряпкой, ему показалось, будто за перегородкой послышался детский плач. Его это нисколько не удивило, однако, вернувшись в гостиную, он увидел младенца на руках у Тоньины, которая присоединилась к остальным и теперь баюкала на руках маленький кричащий комочек.

Тоньина выглядела еще более изможденной, чем прежде - возможно, еще и потому, что ее не вовремя разбудили. На ней был балахон из бурой шерсти, скрывавший фигуру от шеи до пят, а на ногах - толстые мужские шерстяные носки, сквозь дыры в которых торчали голые пятки и пальцы. Никто не потрудился объяснить, откуда взялся этот младенец, да Энтони и сам не считал, что ему необходимо это знать. С большим трудом он поднялся и объявил, что уходит, держась обеими руками за кушетку, чтобы не упасть, и едва не сбив со стола бутылку. Услышав его голос, младенец замолчал, а все присутствующие хором запротестовали. Как, вы уходите? В такой час? Это просто безумие! Да вы сошли с ума! Этого никак нельзя допустить! К тому же вы сейчас не в том состоянии, чтобы ходить по улицам. Тоньина передала сверток с младенцем Хусте и обняла англичанина за плечи, не желая отпускать.

- Оставайся и ложись спать, - прошептала она ему на ухо. - Куда тебе спешить? В гостинице тебя никто не ждет.

- Девочка права, - сказал Ихинио. - Вы здесь среди друзей.

Энтони тщетно пытался вырваться из цепких объятий девушки.

- Искренне вам благодарен за гостеприимство и выказанный интерес ко мне и не хотел бы показаться невежливым, но мне с самого утра нужно зайти в одно место, а перед тем я должен несколько часов поспать и привести себя в порядок, - сказал он.

- Это легко устроить, - ответила Хуста. - Поспите здесь, а я вас разбужу в нужное время, выпьете кофе с молоком и краюхой хлеба и отправитесь по своим делам.

- Нет-нет, - настаивал англичанин. - Вы не понимаете. Я должен идти. То, о чем я говорю... это очень важно. Чрезвычайно важное дело. Вы люди простые и не поймете. Речь идет о картине... бесценной картине, и по качеству, и по значению. Нужно увезти ее из Испании как можно скорее... что бы ни случилось. А вы - нет, вы этого не поймете...

Он отключился и пришел в себя в полной темноте, лежа на жесткой кровати под слежавшимся и вонючим одеялом. Рядом глубоко дышал кто-то еще. Он наощупь и с облегчением узнал юный профиль Тоньины. Продолжая исследовать пространство пальцами, он к своему глубокому изумлению заметил в складках одеяла маленькое тельце ребенка. Ихинио был прав: Испанию уже ничто не спасет, подумал Энтони, прежде чем снова погрузиться в глубокий сон.