Стамбульский экспресс - Грэм Грин

— Берегитесь! — крикнула она герру Кольберу. — Он не меня хотел. Он…

Но Йозеф не дал ей произнести слова обвинения.

— Я сам признаюсь. Не к Анне я пришел. Взгляните, герр Кольбер, — и махнул левой рукой в сторону сейфа.

Герр Кольбер обернулся; револьвер его был направлен в пол, и Йозеф дважды выстрелил ему в поясницу.

Анна схватилась рукой за горло и начала кричать, стараясь не глядеть на тело. Герр Кольбер упал на колени, лоб его касался пола, он дернулся между двумя выстрелами, тело его свалилось бы на бок, если бы не стена.

— Заткнись, — приказал Йозеф, но женщина продолжала кричать, тогда он схватил ее за горло и встряхнул. — Если ты не будешь молчать десять минут, я тебя тоже уложу в могилу, поняла?

Он увидел, что она потеряла сознание, и швырнул ее в кресло, затем затворил и запер окно и дверь в спальню: он опасался — вдруг Анна вернется в свою комнату, и крики ее может услышать полицейский, когда во время обхода подойдет к складу. Ключ он запихнул в унитаз с помощью ручки от швабры. В последний раз оглядев кабинет, он принял решение оставить черную сумку на письменном столе: на нем всегда были перчатки, и на сумке будут только отпечатки пальцев Анны. Жалко было терять такой замечательный набор инструментов, но он готов был принести в жертву все, подвергающее его опасности. «Даже билет в Пассау, — подумал он, взглянув на часы. — До отхода поезда еще четверть часа, нельзя так долго задерживаться в Вене». Он вспомнил об экспрессе, который видел с крыши, о Стамбульском экспрессе, и прикинул: «Могу я сесть в него без билета?» Ему не хотелось, чтобы черты его лица запомнились кому-нибудь, он даже подумал, не ослепить ли Анну «фомкой», — тогда она не сможет опознать его. Но тут же отбросил эту мысль; излишняя жестокость вызывала в нем неприязнь не оттого, что он вообще отвергал жестокость, просто он любил точность в своих действиях, не упускал ничего необходимого и не совершал ничего лишнего. Теперь, очень осторожно, стараясь не запачкаться кровью, он обшарил карманы герра Кольбера в поисках ключа от кабинета и, найдя его, минуту помедлил у зеркала, чтобы пригладить волосы и почистить шляпу. Затем вышел из комнаты, запер за собой дверь и бросил ключ за подставку для зонтов в прихожей — в этот вечер он не собирался больше лазать по крышам.

Он заколебался только тогда, когда увидел пустой лифт с открытой дверцей, но тут же решил спуститься по лестнице: в других квартирах вспомнят о шуме лифта, когда его станут разыскивать. Спускаясь по лестнице, он все время прислушивался, не слышно ли криков Анны, но кругом царила тишина. Снаружи все еще шел снег, он заглушал стук колес проезжавших подвод и шум шагов, но тишина спускалась с верхней площадки быстрее и становилась более непроницаемой, чем снег, она словно стремилась укрыть все оставленные им после себя улики: груду книг, черную сумку, опаленный сейф. Никогда прежде он не убивал человека, но, пока не нарушена тишина, он мог забыть о том, что сделал последний шаг, вознесший его на такую опасную вершину его профессии.

Двери в квартире второго этажа были открыты, и, проходя мимо, он услышал раздраженный женский голос:

— Уж такие кальсоны, говорю тебе. Ну, я не президентская дочка, и я ей сказала: «Дайте мне что-нибудь приличное». Тонкие! Ты никогда и не видел…

Йозеф Грюнлих подкрутил густые, с проседью усы и смело шагнул на улицу, посмотрев сначала в одну сторону а потом в другую, словно ожидая какого-то приятеля. Полицейского поблизости не было видно, снег с тротуаров был сметен, поэтому Грюнлих не оставлял следов. Быстро и уверенно зашагал он налево, в сторону вокзала, настороженно прислушиваясь, не доносятся ли на улицу крики, но ничего не услышал, кроме гудков такси и шелеста снега. В конце улицы, словно освещенный фасад варьете, манила к себе арка вокзала.

«Пожалуй, опасно болтаться у входа, словно ты продавец лотерейных билетов», — подумал он и мысленно снова, этаж за этажом, проделал путь от самого верха дома, из квартиры герра Кольбера; тут он вновь осознал, какой он сообразительный, вспомнив руку, указавшую на сейф, быстрый рывок за веревку, моментально наведенный и выстреливший револьвер, и его охватило чувство гордости: «Я убил человека». Он распахнул полы пальто, давая доступ ночному ветерку, пригладил жилет, потрогал пальцем серебряную цепочку, приподнял перед воображаемой приятельницей свою мягкую серую шляпу от лучшего мастера Вены; шляпа, правда, была ему маловата — он стащил ее с вешалки в уборной. «Я, Йозеф Грюнлих, убил человека. Я умник, им меня не одолеть, — думал он. — К чему мне спешить, словно трусливому воришке, крадучись, проскальзывать в дверь, прятаться в тени складов? Есть еще время для чашки кофе». И он выбрал столик на тротуаре у края того навеса, который возник перед его глазами, когда он поскользнулся на крыше. Сквозь падающий снег он взглянул наверх: первый этаж, второй, третий — там светится окно кабинета герра Кольбера, — четыре этажа, и очертания дома скрылись за серыми тяжелыми тучами, покрывавшими небо. Он разбился бы вдребезги.

— Der Kaffe mit Milch,[7] — заказал он.

Йозеф Грюнлих задумчиво помешивал кофе; он — избранник судьбы. Выхода не было, и он не колебался. По его лицу пробежала тень досады, когда он подумал: «Но я же не могу никому рассказать об этом. Слишком опасно». Даже лучший друг Антон, чье имя он присвоил, должен оставаться в неведенье — ведь за донос могут предложить вознаграждение. «И все-таки догадаются рано или поздно, — уверял он себя, — будут пальцем на меня показывать. Вон Йозеф. Он убил в Вене Кольбера, но его так и не поймали. Его ни разу не поймали».

Он поставил стакан на стол и прислушался. Что это было — такси, шум на вокзале или женский крик? Оглядел соседние столики — никто не слышал ничего необычного, люди разговаривали, пили, смеялись, а один мужчина плевался. Но жажда Йозефа Грюнлиха поутихла, пока он сидел и прислушивался. По улице прошел полицейский, возможно, это был дорожный инспектор, сменившийся с поста и направляющийся домой, но Йозеф, подняв стакан, прикрыл им лицо и стал украдкой наблюдать за ним. И тут ясно услышал крик. Полицейский остановился, и Йозеф, беспокойно оглянувшись в поисках официанта, поднялся и положил на стол несколько монет; револьвер слегка натер ему кожу на ноге.

— Guten Abend.[8] — Полицейский купил вечернюю газету и пошел дальше по улице.

Йозеф отер лоб рукой, не снимая перчатки, ставшей влажной от пота. «Так не пойдет, — подумал он. — Нельзя нервничать, мне, наверно, померещился этот крик». Он собрался было сесть и допить кофе, но тут снова услышал крик. Удивительно, но в кафе никто не обратил на него внимания. «Сколько времени пройдет, прежде чем она откроет окно, — размышлял он. — Тогда ее услышат». Он отошел от столика и, выйдя на улицу, более отчетливо услышал крики, но мимо, гудя, проезжали такси, несколько носильщиков, пошатываясь, тащили из отеля багаж по скользкому тротуару, никто не останавливался, никто ничего не слышал.

Вдруг раздался металлический звон, что-то упало на тротуар, Йозеф посмотрел вниз. Это была медная монета. «Вот любопытно, — подумал он, — хорошая примета». Но, нагнувшись за монетой, он увидел, что по всей дороге от кафе, на некотором расстоянии друг от друга, посреди тротуара лежали медные и серебряные монеты. Засунув руку в карман брюк, он не обнаружил там ничего, кроме дырки. «Господи, неужели я ронял их от самой квартиры?» — подумал он. И представил себе, что стоит на конце ясно видного пути, ведущего от одной плиты тротуара к другой, затем от одной ступени к другой прямо к двери кабинета герра Кольбера. Быстро шагая обратно по тротуару, он подбирал монеты и запихивал их в карман пальто, но не успел дойти до кафе, как высоко над его головой разбилось стекло и женский голос все кричал и кричал: «Zu Hilfe! Zu Hilfe!»[9] Из кафе выбежал официант, он стал вглядываться вверх, таксист нажал на тормоз и остановил машину у кромки тротуара, двое мужчин, игравших в шахматы, вскочили с места и выбежали на дорогу. Йозефу Грюнлиху и до этого казалось, что кругом очень тихо из-за снегопада, но только теперь он понял, что такое подлинная тишина: такси остановилось, в кафе прекратились разговоры, а женщина продолжала кричать: «Zu Hilfe! Zu Hilfe!» Кто-то сказал: «Die Polizei»;[10] по улице бежали двое полицейских, кобуры у них громко хлопали по бокам. Затем все снова стало как обычно, только кучка зевак столпилась у входа в дом. Два шахматиста вернулись к своей игре, таксист включил было стартер, но холод уже сковал двигатель, и он вылез наружу покрутить ручку. Йозеф Грюнлих не спеша зашагал по направлению к вокзалу, а газетчик стал собирать монеты, оставленные Йозефом на тротуаре. «Мне, конечно, нельзя дожидаться поезда на Пассау, — думал Йозеф. — Но также не стоит и рисковать: вдруг арестуют за безбилетный проезд, — пришло ему в голову. — А денег-то на другой у меня нет, даже мелочь я растерял. Йозеф, Йозеф, — уговаривал он себя, — не создавай излишних трудностей. Тебе нужно добыть денег, ты ведь не собираешься сдаваться: Йозеф Грюнлих за пять лет ни разу не сел. Ты убил человека. Конечно же, ты, мастер в своей профессии, можешь проделать то, что не составляет труда для мелкого воришки, — стащить дамскую сумочку».