Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С того дня Варя не любила праздники.
Когда наутро она вновь записывала вопросы следователя и ответы офицера-летчика, то вспомнила свою обиду на вчерашнего кавалера. Ей вдруг захотелось увидеть, как бы связист заговорил сейчас, в этой ее комнате.
Варя опускала перо в чернильницу, мстительно представляя перед собой растерянное лицо обидчика. Сокращенные слова, понятные только ей, она переписывала начисто после, уже со своими мыслями, разворачивая из них кому-то приговор, а кому-то оправдание.
7
На работу она ходила в сером костюме, как и большинство стенографисток. Но многие из них носили цветные блузки, жабо или банты. Посещали парк для русских, с молодыми офицерами, а модные наряды шили в частных немецких ателье.
Новоприбывших девушек взяла под опеку жена коменданта – Ольга Зауровна, жившая на первом этаже их коттеджа. Статная дама с восточным разрезом темно-карих глаз. Она была родом из Осетии. И первая вывела девушек в город.
Немецкие трамваи поразили Варю чистотой и прозрачностью стекол. Входящие на остановках люди складывали зонтики и опускали воротники. Протяжный крик: «Ап-фарен!» – и вагон медленно трогался.
– Генерал приказал всем платить. – Ольга Зауровна достала из кармана горсть монет. – А то немцы стесняются у наших спрашивать!
Кондуктор – в серой размашистой шали и круглых мизерных очках, похожая на летучую мышь, – подошла к русской женщине и выбрала с ладони несколько пфеннигов.
Варя оглядела пассажиров, видимо, они только начинали привыкать к спокойной русской речи и послушно кивали под свое неизменное: «Я-я…»
Вдоль дороги тянулась аллея отцветающих барбарисов.
Мелкий дождик сбивал с ветвей розовые лепестки. Они падали ровно и аккуратно на чистенькие тротуары.
Несколько лепестков упало на ступеньки у входа в ателье.
Пролепетал звонок над головой.
В маленьком сумрачном помещении запах ткани и горячего пара от утюгов. Из боковой двери вышел хозяин, сухопарый, в жилетке и белой рубашке с черными запонками.
Он улыбался Ольге Зауровне, как хорошей знакомой: «Гутен так, фрау! Гутен так».
– Сразу узнают! – улыбалась она в ответ, говоря девушкам, остановившимся возле манекена. – Еще рта не раскрыла, а уже знает, зачем пришли!
Со временем Варя заметила, что немцы как-то особенно доверяли восточным глазам русской «фрау».
Ольга Зауровна показала рукой на молоденьких «фройлен», сделав витиеватый полет ладонью.
Немец качнулся пару раз на каблуках в раздумье, с огромным приличием оглядывая девушек. Потом обрадованно щелкнул сухими пальцами и скрылся за дверью с матовым стеклом.
– Вот подишь, – проводила его взглядом жена коменданта, – народные песни запрещают им петь, а частные ателье – открывай, пожалуйста!
Вскоре немец вынес охапку платьев на вытянутых руках. Поочередно вынимая деревянные плечики, он протягивал наряды, показывая, что нужно примерить. Девушки робко прижимали их к груди, блестя глазами.
Мастер терпеливо ждал, иногда показывая растопыренными пальцами у себя на плечах и талии, что еще нужно добавить или убавить.
– «Я!» – одобрила Ольга Зауровна. – Знает толк в этом деле!
На улице Варя еще долго находилась под впечатлением виртуозных рук портного. Влажно блестела брусчатка, головастые фонари с кованым чубчиком приподнимали для нее тяжелые черные шапки.
Первый год, не зная удержу, Варя объедалась яблоками и мясом. Худенькие плечи ее округлились, бледное лицо пронял-таки свежий румянец.
Она купила себе немецкое пианино с бронзовыми подсвечниками, а домой посылала одежду и обувь многочисленной кирзовой родне.
Молодых незамужних девушек зачислили в художественную самодеятельность. В каждой воинской части были свои артистки и их поклонники. Широкоскулая Раиса виртуозно играла на баяне. (Позже, сам генерал Чуйков подарил ей шикарный аккордеон!) У нее были удивительные глаза: голубые с азиатским разрезом. Длинноногая Татьяна – с русой челкой и густыми бровями, сходящими на переносице, – обладала природной гибкостью и хорошо плясала. Варя пела.
Ольга Зауровна особо выделяла ее:
– Варя, у вас классический голос! А здесь романсы к месту. Кстати, почему вы не хотите заниматься с Гельмутом?
Репетиции проходили в каминном зале Дома офицеров. При виде девушек в хоре отчетливей звенели тенора, а басы становились призывнее. Мужчины поднимали плечи, набирая в грудь больше воздуха и удерживая полы кителя сжатыми ладонями.
Два баяниста с багровыми лицами тянули хор, будто маломощные паровозы тяжелый состав при подъеме. Ложкари нещадно дробили коленки. Даже капитан Смолянский читал Маяковского со сцены, прощупывая взглядом зал. Варя старалась не смотреть в его сторону, не нравилась его отрывистая манера – будто строгал хлыст из ветки.
Руководил самодеятельностью Гельмут, сухопарый немец, в серой жилетке, с липким начесом на затылке. Он сносно говорил по-русски, хорошо знал русскую классику. Но не чувствовал, по мнению Вари, настрой русской души.
Так же сторонилась она немецкого садовника, он выращивал розы почти черного цвета. Рано утром садовник лил чернила под кусты. Каждый раз, глядя на траурные бутоны, Варя вздрагивала: не к добру! Однако садовник помог ей купить для отчима немецкий секатор.
По выходным девушки тоже гуляли в парке для русских, втроем взявшись под руки. Иногда в окружении офицеров.
В глубине парка, поперек тенистой ложбинки, возвышался каменный мост. Будто здесь когда-то высохла река. Варе казалось, что тяжесть моста сама выдавила из земли маленькую грязную лужицу.
В парке насвистывали птицы с какой-то филармонической щепетильностью.
Древняя липа уперлась гигантской стопой в зеленую полянку. На ее стволе темнели рубцы, местами виднелась тускло-бежевая крученая сердцевина, словно оголились вековые жилы.
Варя впервые видела такое большое дерево! На высоте двух метров висел деревянный герб, с надписью о возрасте липы, кто посадил ее и по какому поводу.
В огромной кроне дремал зыбкий туман; среди раскидистых ветвей, похожих на небольшую рощу, сновали птицы, будто они не могли найти выход из зеленой клетки.
Не сговариваясь, три подруги пели «Липу вековую». Виделось, как плывут по речке Таленке смятые липовые цветки, а вечерняя заря остужает в воде алую подкову, словно потерянный след уходящего дня.
Горло давила тоска, обрывала песню безголосица чужбины.
На темной глади пруда застыли ручные немецкие лебеди. Выгнули тонкие шеи, похожие на белые вензеля.
Голый плющ курчавил бледно-желтые фасады дворца Фридриха.
В огромном зале дворца стояла диковинная карусель, метровой высоты. На пяти ярусах-кругах расставлены птицы, звери, дамы с зонтиками, солдаты с ружьями и всадники со шпагами. Вверху карусели прикреплен пропеллер с тонкими закопченными лопастями, а под ним – толстые свечи. Получив от Вариного кавалера монетку, служитель музея зажег свечи, ограждая от посетителей горящую спичку.
Огоньки и тишина, как в церкви…
От горячего воздуха пропеллер вздрагивал, чуть качнувшись, карусель начала медленное вращение.
Фигурки ожили и побежали.
Все они оказывались фазами движения одной летящей птицы,
