Ближе к истине - Виктор Ротов

В Горячем Ключе ударило обломками дома — снаряд попал. Контузило. В санчасть не пошел — думаю, оклемаюсь так. Идем. Идут беженцы тысячными толпами с домашним скарбом. В горы. Ворчат люди на нас — защитнички! А следом немец на мотоцикла с и легких машинах. Напирает. Да еще в тыл десант забросил. Впечатление окружения. Там строчат, там строчат. Со всех сторон. И с воздуха клюют — самолеты над нами безвылазно. Вот где досада брала на наших — ни одного самолета! Чувство полной беззащитности и обреченности.

Из Горячего Ключа без остановки — на Нефтегорск. Оттуда на Шаумян. Под Шаумяном ранило. Видел с перевала, как бомбили Туапсе — рой стервятников, а внизу пылающий город. Сердце заболело!

При ранении боли не чувствовал. Сильный удар в плечо и тепло. Минут пятнадцать спустя — боль. Пальцы онемели. Передаю по цепи — ранен. Приказ командира — выйти из боя. Стал выходить, а сзади заградогряд. Встречают каждого, проверяют. И меня сцапали. «Почему выходишь?» «Ранен». О'мотрели, убедились. Отобрали оружие. Санитарка тут же обработала рану кое‑как, и на излечение в Хосту. Пока доехал — плечо разнесло! Во! Ну, думаю, — это тоже серьезно и надолго. Пуля попала в ключицу. Хорошо — трассирующая. Мне ее подарили после операции. Из Хосты сначала в Ереван, потом в Тбилиси в снайперскую школу.

Окончил отличником стрельбы. Попросился на фронт. Не пустили. Зачислили в штат школы. Обучил четыре выпуска снайперов. Потом добился‑таки отправки на фронт. Но в действующую так и не попал. В Котовске застрял. Советскую власть восстанавливали — борьба с «Черной кошкой», комендантская служба, охрана колхозов, железнодорожного движения. На дежурстве простыл. Заболел

тяжелой формой воспаления легких. Вдобавок сказалась контузия в Горячем Ключе. Стала отниматься нога…

Победу встретил в госпитале на излечении. Сонного схватили, стали качать.

По излечении комиссовали и демобилизовали инвалидом второй группы.

ЖЕНЩИНА НА ВОЙНЕ

Однополчане звали ее Соня. Хотя настоящее ее имя София.

София Александровна Дмитриева. А еще ее звали Цыганочка.

Почему Соня? — нчкто не знает. Наверно, потому, что легче произносится. А вот Цыганочка потому, что никто в дивизионной художес твенной самодеятэльности не умел так зажигательно танпевать цыганочку, как она.

Женщина на войн»! Это не в турпоходе. даже не на корабле, где присутствие женщины приносит раздор, беду. Не потому что она и в самом деле но; ите/ ь несчастья. Просто в долгом нудь ом плавании по морям и океанам мужчин начинает мучить голод по женщине. И каждый тайно или явно хочет иметь ее. А потому в команде вспыхивают соперничество, интриги, а иногда открытая схватка за обладание ею.

Не будем лукавить — война тоже долгое нудное занятие. К тому же жестокое. На войне каждый миг может стать последним в жизни любого. И вольный или невольный страх перед этим мигом заглушает голос воздержания и нравственности.

София Александровна прошла войну от первого до последнего дня. Дошла до Берлина. А День Победы застал ее в городе Кладно в Чехословакии. Она служила сначала санинструктором, а после тяжелого ранения — в агитотряде. Награждена медалью «За боевые заслуги» и дважды медалью «За отвагу», орденом Красной Звезды и Отечественной войны первой степени. Участвовала в боях при форсировании Северского Донца, а потом Днепра и Вислы. При этом «проявила себя в этих боях храброй и мужественной», — как пишут о ней однополчане. Три ранения. Два тяжелых. И осталась жива. Воспитала сына и трех

дочерей, (Всюду успела!) «Обросла» внучатами. Живая, доброжелательная. Работает культорганизатором в санатории «1–го Мая», что близ Туапсе. 2–го мая прошлого года ей исполнилось семьдесят. А она еще «заводила» на санаторных вечерах. Всю жизнь (в войну, в тяжелые годы разрухи, а потом в горбачевскую катастройку) она вселяет людям оптимизм. В санатории, в тяжелейшие годы этой самой горбостройки, мы с нею и познакомились. При совершенно фантастических обстоятельствах: буквально перед поездкой в санаторий я прочитал книгу «Шагай, пехота» Юрия Андреевича Науменко — Героя Советского Союза, бывшего командира 289–го гвардейского Висленского, ордена Кутузова стрелкового полка. Там хорошо написано о девушках — санинструкторах. И о некой Соне: «…невысокого роста, голубоглазая санинструктор Соня Дмитриева, несколько дней тому назад прибыла из госпиталя…» И еще: «Соня была дважды тяжело ранена», «награждена двумя медалями «За отвагу».

«Господи! — думал я, читая, — Два тяжелых ранения! Две медали «За отвагу»! Неужели такое может быть?!» И вдруг встречаю эту самую Соню (Софию) Дмитриеву в санатории.

Конечно, это уже далеко не та Соня, какой она предстает со страниц книги: голубые глаза подвыцвели, морщины. Но живости и энергии, кажется, хватило бы и сейчас на десятерых. Я пытался представить себе ее на войне: сколько радости и оптимизма она рассыпала вокруг себя. И… каково ей пришлось, как женщине? Я вспомнил, мне рассказывал как‑то наш кубанский писатель Сергей Маркосьянц (царствие ему небесное) случай на войне. Они отступали. И где‑то в донских степях выпал им короткий отдых. Расположились взводом вповалку в одной натопленной щедро хате. Ему не спалось. И потому он стал невольным свидетелем интимного разговора шепотом. Молодой солдат умолял молодую хозяйку — солдатку осчастливить его близостью. Мол, не ведал еще женщины, и, может быть, не изведает никогда, потому как каждый шаг в отступлении может стать последним. Солдатка отказала. С рассветом взвод ушел.

Вспоминая этот рассказ Маркосьянца, я каждый раз ловлю себя на мысли, что не очень осуждаю юного солдата, который страшился своей невинности перед лицом смерти, идущей по пятам. И не в восторге от высокой нравственности молодой солдатки. Мне стыдно так думать, но

я ничего не могу с собой поделать — думаю, и все! Сергей же Маркосьянц сурово судил этого солдата. Почему?

Глядя на Софью Александровну на наших вечерах и играх, я подумал, а как она отнесется к рассказу Маркосьянца? Женщина, прошедшая войну. Деликатная проблема. Но это реальная жизнь. Почему мы обходим ее молчанием? Почему на войне мы откровенно убиваем друг друга и не уходим от изображения этих картин. А вот о женщине на войне говорим криво. Обязательно в высоконравственном плане. Обязательно с натяжками…

Мы уединялись с ней в маленькой холодной комнатке, где навалом разные инструменты и клубное имущество. Зябли там, потому что на улице февраль, снег, мороз, а в стране перестройка и экономия на всем: на нашем питании, на тепле, на электричестве — по вечерам мы пели под баян на темную. Потому что после ужина и до начала танцев свет вырубали. Как в военные годы. Стыдоба!

После обеда все расходились по своим палатам. Или к берегу моря. А мы с Софией Александровной уединялись в комнатке и говорили, говорили про войну. Она волновалась, куталась в шаль — ее донимал нервный озноб.

— Да вы не волнуйтесь! — успокаивал я и подумывал переменить тему.

— …Не могу! Колотит всю. Как вспомню… Однажды я вытаскивала с поля боя сразу двоих наших раненых. Солдата и командира. (Тогда еще были командиры, не офицеры.) Тяжело мне, но тащу на плащ — палатке. Вдруг в конце траншеи два фрица. Бой‑то продолжается. Как они здесь оказались — понятия не имею. Увидели меня — оторопели. Тот, что помоложе, поднимает свой шмайсер. Ну, думаю, — все, крышка мне! И мужиков добьют — солдата и командира. Не помню, как вскинула автомат раненого командира (висел у меня на шее) и… — София Александровна даже задержала дыхание и прикрыла глаза. — Обоих! Как они испугались, какой ужас мелькнул у них в глазах, когда я прошила их очередью! Понимаю: погибнуть от женщины — санитарки!.. А не поднимай оружие!.. — Она молчит некоторое время, мнет руку в руке, потом поглаживает шею. Думаю, голова, наверно, разболелась в затылке от волнения. — Это из меня выходит запоздалый страх, — легонько так подтрунивает она над собой. — А тогда! Тогда я не боялась ничего и никого. — Она говорит это так, походя, как бы о себе легкомысленной. Но я понимаю, насколько это важно и серьезно в ее характере.

Потому что был свидетелем, как бесстрашно она бросается разнимать парней, затевающих здесь на танцах драку из‑за девушек. Слышал, как отчитывает их здесь, в этой комнатушке.

— Я никогда не думала о моей смерти. Может, поэтому она обошла меня? Снайперы за мной охотились. Политрук чуть не застрелил. Однажды приказывает мне отнести газеты на передовую. А я говорю — лучше б вы приказали обед им отнести. Уже который день сидят там без горячего! «Как так?!» — кричи'". И за кобуру. А потом говорит, ладно, несите с поваром обед. «И понесу». И пошли мы с поваром. Где ползком, где перебежками, а ближе к передовой — траншеями. Я впереди, повар за мной. За спиной у меня заплечный термос с солдатским супом. Снайпер усек нас. Щелк — и из термоса струйка горячего супа полилась. Повар кричит мне: «Ниже наклоняйся!» Сам дырочку в термосе норовит пальцем заткнуть, чтоб суп не вытек. Ойкает там, за спиной — суп‑то горячий, визжит, по держит… Донесли. Рады солдатики. Обнимают, целуют. На обратном пути снова этот снайпер прицепился: пули фьють, ляп, фьють, ляп. Я высунулась из траншеи, погрозила ему кулаком: «У — у-у! Гад! Все равно не достанешь!..» И в самом деле — в этот раз ок меня не достал. Зато потом… Помню, было это восьмого апреля, в сорок четвертом. Весна. Гоним фрица. Знаменитый Са лдо мир с ко — В ислен с кий плацдарм. Только что форсировали Вислу. Это уже за селом Русияновка. Погода хорошая, тепло. Бой. Подползла я к раненому. (Солдат ранен в грудь разрывной пулей). Только успела разорвать перевязочный пакет, тут что‑то хлоп по затылку, и я потеряла сознание. Местность была открытая, одно деревце вдалеке. Я еще подумала: наверняка там снайпер. И точно! Попалась я. Правда, быстро пришла в сознание. Ничего не вижу и не слышу. Отшибло, видимо. Первая мысль: все, отпелась, оттанцевалась девонька. А в голове почему‑то звучат слова из песни — «..Такой уж мы народ!» Пытаюсь запеть и не могу. Двое солдат видели, как меня ранило. Подползли, перевязали, не поднимая головы, чтоб тоже не схлопотать пулю снайпера. Потом вместе поползли. Они мне помогать, — а я сака. Потом шля. Они мне снова помогать, — а я — нет, я сама! Такая вот была. Все нипочем. Пришли на батарею. Сорокопятки. Ночь переспали в домике на соломе. Утром в санвзвод. А потом в госпиталь. Ранение в шею. До сих пор что‑то там неладно… — И она помассировала шею. А я‑то думал, что у нее