Государыня и епископ - Олег Ждан

Скоро в семье заметили их необычную дружбу. «Что это за дети?» — спросил отец, обращаясь и к Юргену, и ко всем в доме. Но Юрген промолчал. «Дети Тодорки-прачки», — ответила сестра Эльза. «Это которая у оврага живет? Понятно…» — «Очень красивая девочка, — сказала мать, мутти. — Тодорка тоже была красивая, я помню». — «Только я не понял, что это, любовь?» — спросил брат Карл. «Конечно, — сказал брат Фридрих. — Посмотрите на него, разве не видно? Мужчина!.. Будем жениться, да, Юрген?» — «Жалко, невовремя пришла любовь. Надо было раньше. Жениться на шлахтфэст — вот было бы здорово. Да, мутти?» — «А по-немецки она понимает?» — включилась в игру и мама. Дома все говорили по-немецки, а мать и вообще не знала русского. Она считала, что купить хлеба или мяса вполне можно без знания чужого языка. «Нет, мутти, придется тебе учиться русскому. Как на кухне жить двум женщинам, если не понимают одна другую?» — «Ой, ой, ой, — улыбалась мать. — Все это мелочи, главное, чтобы детки у них были хорошие». — «Сколько ей, лет десять-одиннадцать есть?» — спросила Эльза. «Думаю, двенадцать, — сказал Карл. — В самый раз». — «В браке главное спальное место, — сказал Фридрих. — Папа, давай делать кровать, а ты, мутти, готовь две подушки и одеяло». — «Да, — согласился Карл. — Любовь есть любовь». — «Заодно и колыску сделаем», — сказал отец. Вот тут Юрген не выдержал, хлопнул дверью, выскочил в чем был на мороз. Фридрих вышел следом. «Возьми пальто и шапку! — прокричал. — Отморозишь уши! Жениться без ушей не интересно!»

Юрген был уверен, что никогда не простит ни отца с матерью, ни сестер и братьев. Впрочем, носить мясо Юльке перестал, а потому, встретившись с ней, поймал возмущенный, а еще несколько дней спустя равнодушный взгляд. Вскоре они и вовсе забыли друг о друге.

В Кельне, где он учился строительному делу, Юрген снимал комнатку у старых знакомых отца, неких дальних родственников по материнской линии. Дочь их, Клархен, беленькая, пухленькая, с такими круглыми щечками, что невыносимо хотелось потрогать пальцем, каждый вечер сидела за фортепьяно, недавно вошедшем в моду инструментом, быстро победившем клавесин и клавикорды, и после каждой пьесы она взглядывала на него. Юрген садился так, чтобы видеть ее ручки и шейку, и не столько слушал музыку, сколько думал о том, как хорошо было бы погасить свечи и остаться с ней наедине. Но Клархен знала очень много пьес, а погасить свечи он не решался. Родители Клархен относились к нему благосклонно, расспрашивали о жизни в страшной России, и было похоже, они также подумывают о переезде из Кельна, поскольку разрослась семья, но — на иные земли, на Кавказ или Волгу. Юрген убеждал их, что ничего страшного в России не происходит, вполне можно жить, и тогда родители переводили глаза на дочку, которая тоже внимательно прислушивалась к его словам. Год провел он в Кельне, срок немалый, но когда почувствовал, что жизнь его без пухленькой беленькой Клархен будет бедна и скучна, время полетело с такой скоростью, что невозможно было ни оглянуться, ни посмотреть вперед. А желание свое он однажды все-таки удовлетворил: потрогал пальцем ее щечку, и она не обиделась, не удивилась, а только вопросительно и очень серьезно поглядела на него. Время, однако, уже ушло, поздно было говорить о чем-то важном, если молчал до сих пор, и она попросила: «Напиши мне письмо». И он ответил: «Напишу». Возвращаясь в Россию, он только и думал, как сядет за стол и напишет, и скажет все, что не решался сказать о ненавистном фортепиано и ненужных свечах, но путь был долгий, и на второй день он уже не так много думал о Клархен, на третий еще меньше, а когда прибыл в Могилев, новые заботы отвлекли его от воспоминаний о девушке, и скоро он уже никак не мог вспомнить ее лицо — только щечки, которые хотелось потрогать пальцем.

Фридрих был старший среди братьев, Юрген младший. Наверно, поэтому Фридрих следил за каждым его шагом, по поводу и без повода учил-поучал, подсказывал. Но все же Юрген сильно удивился, когда вскоре после его возвращения из Кельна он сказал:

— Догадываюсь, что тебе нужна женщина.

Юрген покраснел, взглянул на брата — тот деловито пыхтел трубкой, глядя в пространство, словно проверяя свои подозрения-соображения. Ответ ему не требовался, все решения Фридрих принимал сам.

Да, женщина была очень нужна, но как встретить такую, как распознать и предложить? Ему, краснеющему от пристального взгляда девушек, заикающемуся, это было невозможно. Но и Фридрих слов на ветер не бросал.

— Она будет ждать тебя у оврага, — сообщил однажды вечером. — Не смущайся, иди. Вот тебе рубль.

И как ни растерян был Юрген, все же спросил:

— Не мало?

— В самый раз.

— К-когда?

— Когда стемнеет.

— К-как ее зовут?

— Юлька.

Юлька? Но таких имен много.

Однако это оказалась именно она, девочка, которую когда-то он угощал на шлахфэсте. Впрочем, стала рослой, сильной с виду и смелой.

— А я тебя помню, — сказала.

— И я, — произнес он.

— Пойдем? — она кивнула на свою старую хатку, уже почти повисшую за эти годы над обрывом. — Ты не бойся, все будет как надо. Рубль взял?

— Взял, — тихо ответил, сжимая бумажку в потной руке.

У оврага, кроме них, никого не было, но влажный и мятый рублик он вручил ей, словно прилюдно, тайно, из ладони в ладонь. Юлька, однако, сразу же развернула его, разгладила и поднесла к глазам, — удовлетворение и согласие отразилось на лице.

— Ты не бойся, — повторила, — дома у меня никого, одна живу. Маму я похоронила, а брат далеко. В Сибири он, украл у купца валенки, не успел поносить.

Все так же со скрипом и натугой открылась дверь. Пусто и темно было в ее приовражной хатке: единственное окошко слабо принимало лунный свет, печь-грубка, сундук, табуретка, завалившийся на бок топчан. Иконка висела в красном углу, но какая и чья, не разглядеть. Он молча стоял у порога, вглядываясь в тьму.

— Ну что ты? — оглянулась вокруг. — У меня чисто. — Она неуверенно приближалась к нему.

— П-подожди, — хрипло произнес он.

Юлька начала было раздеваться, но Юрген не двигался, и она замерла.

— Ты что? Я уже и сама боюсь. Раздевайся! — она шагнула к нему и стала сердито развязывать пояс, потащила через голову рубаху. Он обнял ее, чтобы она ничего не видела, и так, обняв, неуклюже повлек к опасно завалившемуся топчану.

— Тебе понравилось? — спросила Юлька.

— П-понравилось.

— Еще придешь?

— П-приду.

— Я ведь ни с кем. Это брат твой попросил за тебя. Следующий раз принеси мне два рубля, хорошо?

— Хорошо.

Очень стыдно было встретиться с Фридрихом. Однако никакого любопытства брат не выказал. Дом его стоял рядом с отцовским, он поставил его давно, но работы все равно хватало.

— Сегодня буду погреб копать. Поможешь?

— Помогу, — с облегчением сказал Юрген.

О том, что помолвлен с Луизой, вспомнил, но тут же выбросил из головы.

Несмотря на то, что Фридрих уже два года как отделился и жил своим домом, мать по-прежнему готовила обеды для всех каждый день. Завтракали и ужинали отдельно, а на обеды собирались в родительском доме. Наливала мать супы до краев тарелок, так что и ложку не опустить — обязательно прольется. Вот за таким обедом, на другой день после посещения Юльки, Юрген произнес обычную для мужчин фразу, которую каждый когда-нибудь произносит:

— Папа, я женюсь.

Нет, все же фраза была необычной, ведь не каждый день люди женятся или хотя бы собираются жениться, и потому стало за столом тихо и все посмотрели на отца.

А отец опустил ложку в тарелку, не пролив ни капли на стол, и как всегда невозмутимо поинтересовался:

— Кто она?

— Хорошая девушка. Очень добрая. Юля ее зовут.

— Ты ее знаешь? — отец посмотрел на Фридриха.

— Знаю. У оврага живет. Юлька.

— Та самая?

И тут отец, на суровом лице которого даже улыбка появлялась редко, вдруг прыснул замечательным немецким супом из чечевицы на Фридриха, сидевшего напротив, Фридрих на Карла, Карл на Гансика, Гансик на… И так далее, все оказались обделаны жирным и густым супом. Дом Иоганна Фонберга давно, а может, и никогда не слышал такого хохота. Даже мать, не услышавшая разговора, подошла ближе от печи и завистливо спрашивала:

— Что? Что?

А когда услышала — что, не поверила.

— Та самая? — кровь бросилась ей лицо.

Ну а Юрген не выдержал такого испытания, вскочил, бросил ложку на стол и хлопнул дверью.

В тот же вечер он, прихватив два рубля, опять пошел к Юльке и сообщил:

— Я на тебе женюсь.

Но и она вдруг тоже засмеялась, как заплакала, и сказала:

— Кто тебе разрешит?.. Да и не пойду я за тебя замуж! Они меня со свету сживут за один год.

— Кто они?

— Да немцы твои!

— Я у них спрашивать не буду! — заявил Юрген.