Тень воина - Александр Прозоров

Перебравшись со щепок на поленья, огонь повеселел, с потрескиванием вырастая вокруг мертвой головы в пламенеющий круг. Олег набрал из сумки еще щепоть заговоренной соли, круговым движением метнул в костер. Тот затрещал, разбрасывая алые искры, а ведун негромко заговорил:

— Защити, соль треравная, живых от мертвых, мертвых от живых. Открой врата моровые, осуши реку пламенную. Дай тлену земному теплом жизни согреться, небо увидеть, землю потоптать, хлеба поесть, воды испить. Вызываю и выкликаю из могилы земной, из доски гробовой. От пелен савана, от гвоздей с крышки гроба, от цветов, что в гробу, от венка, что на лбу, от монет откупных, от червей земляных, от веревок с рук, от веревок с ног, от ладанки на груди, от последнего пути, от посмертной свечи. С глаз пятаки упадут, холодные ноги придут по моему выкрику, по моему вызову. — Он метнул в пламя еще одну щепоть соли. — Иди сюда, сын земной. Вернись в свое тело, в свой живот, в свою волю. Тебе послан волей богов радость вернуть, воздух вдохнуть, хлебом накормить, водой напоить. Сюда, сюда… Из земли сырой, из воды холодной, из праха костра, из живого куста. Иди ко мне, хозяин плоти, прими новую жизнь, новую волю, новую радость. Иди!!!

Ведун вытянул руку над головой, изливая из нее жизненную силу, идущую из области солнечного сплетения. У головы отвалилась челюсть, в протухших глазницах задрожал свет костра.

— Имя! — потребовал чародей у обретающей мышление плоти.

— А-азун… — еле слышно выдавил утопленник. Середин облегченно перевел дух — самое главное сделать удалось. Теперь можно повторить обряд, значительно усилив воздействие на мертвеца.

И опять пламя взметнулось искрами, а ведун с легкой напевностью заговорил:

— Защити, соль треравная, живых от мертвых, мертвых от живых. Открой врата моровые, осуши реку пламенную. Дай тлену земному теплом жизни согреться, небо увидеть, землю потоптать, хлеба поесть, воды испить. Вызываю воина Азуна, выкликаю из могилы земной, из доски гробовой. Оторвись, воин Азун, от пелен савана, от гвоздей с крышки гроба, от цветов, что в гробу, от венка, что на лбу, от монет откупных, от червей земляных, от веревок с рук, от веревок с ног, от ладанки на груди, от последнего пути, от посмертной свечи. С глаз воина Азуна пятаки упадут, холодные ноги придут по моему выкрику, по моему вызову. — Олег простер над мертвой головой обе руки. — Иди сюда, сын степей, воин Азун! Вернись в свое тело, в свой живот, в свою волю. Тебе я послан волей богов радость вернуть, воздух вдохнуть, хлебом накормить, водой напоить. Сюда, сюда, воин Азун. Из земли сырой, из воды холодной, из праха костра, из живого куста. Иди ко мне, хозяин плоти, прими новую жизнь, новую волю, новую радость. Иди!!!

— А-а-а… — Теперь выдох слышался куда более ясно.

— Согрей свою плоть живым, отпей воды живой, прими хлеб земной. Ждет тебя новое тело, новая жизнь, новая судьба.

— Б-больно-о… — прошелестел череп слабым голосом.

— Твой хлеб перед тобой, вода перед тобой, тело перед тобой… Ты ли воин Азун, богами для возрождения избранный?

— Я — воин Азун…

— Ты лжешь! — Ведун схватил одно из наполовину загоревшихся поленьев и ткнул в глиняную ногу. — Ты лжешь! Не дам тебе хлеба, не дам тебе воды, не дам тела, не дам жизни!

— Я воин Азун! — захрипел от боли мертвец. — Я!

— Чуешь хлеб, воин Азун? Докажи имя свое!

— Клянусь!

— Кто ханом в племени твоем?

— Хан Биняк…

— Кто ханом в кочевье твоем?

— Хан Биняк…

— Кто сотню на землю русскую привел?

— Хан Биняк…

— Лжешь! — опять вонзил головешку в глиняную фигурку ведун. — Не будет тебе новой жизни! Разве одним кочевьем на Русь приходили?

— Одним!!! — взвыл мертвец почти человеческим голосом.

— Ты ли это, воин Азун? Где твое кочевье?!

— У Кривого колодца!

Да, допрашивать мертвеца было на удивление просто. Покойники, выпав из мира реальности, уже плохо воспринимали происходящее среди живых — что с ними происходит, почему, кто с ними общается. Окажись степняк обычным пленником — наверняка любые бы пытки вынес, смерти не испугался, но родных своих не выдал. А так… И, главное, обманывать мертвецы не умеют. Почему-то не догадываются о такой возможности.

— Вернуться в жизнь должен воин Азун! — всадил почти потухшую головешку в глину Олег. — Ты ли это?

— Я-я-я-я…

— Ты лжешь! Ты ли воин Азун?

— Я-а-а!

— Каков путь к твоему кочевью от русских земель?

— Вниз по Олыму до брода у паленого дуба, по Сагачьему шляху до Волчьего бора, а там на закат, до Кривого колодца.

— Лжешь! Коли ты — воин Азун, то и путь домой от русских пределов к кочевью знать должен.

— Вниз по Олыму…

Середину было крайне важно, чтобы путь к родным местам, дорога к кочевью хана Биняка заняла все мысли поднятого мертвеца, чтобы он думал только об этом, вспоминал только дорогу и ничего более — и потому, доламывая глиняную фигуру, он еще раз пять задал этот вопрос.

— Ты — воин Азун! — наконец признал ведун. — Входи в тело новое, открываю врата для души твоей…

Олег резанул ножом себе по руке, вытянул ее вперед, давая тонкой кровавой струйке упасть на голову степняка. Мертвец тут же ощутил прикосновение живой, горячей плоти, устремился по ней к новому вместилищу. Как и обещал Ворон, чародей ощутил холодный удар в животе, перебивший дыхание, в сознании проявился образ реки, огромного дуба с несколькими обгорелыми ветвями — похоже, в него несколько раз били молнии, — волнистую степь, протяженные заросли, похожий на купол колодец и… И рывком выкатился из защитного круга.

Голова, обитатель которой в самый последний миг оказался отброшен обратно в небытие, издала злобный бессильный вой, клацнула челюстью, глаза ее налились яростью.

«Нет, — вспомнил Олег, — не в небытие…»

Из небытия Середин мертвеца уже вытащил, но в царство живых не пропустил. А нужна ли возле деревни еще одна нежить бесплотная, бродящая по полям и болотам и ненавидящая всех, кто всё еще смеется, любит, пьет пиво и парится в бане? Пожалуй, не нужна…

Он собрал приготовленный хворост и одним махом метнул охапку в круг. Отступил на пару шагов подальше. Несколько секунд сухой, как порох, хворост раздумывал — а потом мгновенно превратился в высокий, бешено ревущий огненный вихрь, в котором промелькнула мятущаяся фигура. Мелькнула — и развеялась.

— Переход в состояние плазмы полностью разрушает молекулярно-информационную структуру любого объекта, — с умным видом произнес Олег. — Или, говоря по-русски, огонь сжирает всё: и тело, и душу. Чем и пользуются испокон веков инквизиторы дикой Европы. Или только будут пользоваться?

Он хмыкнул и пошел в дом.

На рассвете, едва проснувшись, ведун сбежал к кузне и присел возле кострища. Обугленный череп, уже без всякой плоти, лежал в золе, упав набок. Как Ворон и предсказывал, его теменная кость разошлась по швам, словно разорванная изнутри народившимся и выползшим в мир существом. Но это была лишь видимость: пережить пламя не дано никому, кроме саламандр. Середин заглянул в мастерскую, взял кузнечные клещи и по одному перетаскал остатки черепушки в тину возле берега. Ничего не поделаешь, вызов покойника по голове — заговор одноразовый. Кузнечное ремесло принесло первые плоды: на завтрак вместо пареной репы сегодня были яйца и сладкая сорочинская каша с медом. Запив ее кислым квасом, Середин поинтересовался:

— Скажи, хозяюшка, ты знала девицу такую, Томилу?

Женщина замерла, потом сказала деревянным голосом:

— Да. Двор ее в двух домах по проулку. Баба Веня — это мамаша ее. Одна ныне живет.

— Вот, стало быть, как… — прикусил губу Олег. — А она хоть знает, что с дочкой ее стало?

— Не ведает. Не сказывал никто. Пожалели. Считает, замуж вышла. А ты откель про Томилу проведал?

— Долг на мне за ночное колдовство. Сарафан красивый истребовали, да черевики ее, Томилины.

— От, значит, о ком ворожил…

— О половцах я ворожил, — рывком поднялся из-за стола Середин. — Твари болотные сказывали, от Кривого колодца они пришли, вождем у них хан Биняк. А к стойбищу идти от паленого дерева. От дуба, в который молния несколько раз попадала. Спасибо, хозяюшка, вкусно кормишь. Да только мне к бабе Вене надобно идти, туфли просить. Болотников обманывать нельзя — жадные. В ту же ночь за долгом придут.

— Постой, Олег… — Людмила вышла из-за стола, открыла в углу щедро окованный железом сундук, вынула стопку чего-то тряпичного, потом достала снизу еще одну вещь, развернула. Это оказался сарафан, понизу расшитый разноцветными цветами и травами, с пояса на грудь шли два тюльпана, горловину украшало мелкое красное шитье с бусинками. — Вот… Вот, берегла, берегла, да не надеть его ныне. Раздалась. Думала, малой отдать, как подрастет, да токмо сердце оно жгет, как вижу. Отдай его за свой долг. Пусть не будет его более в моем доме.