Апшерон - Мехти Гусейн

- Ты, парень, почему не встаешь на учет?

- Потому что одной ногой все еще стоит у себя в деревне. Вот и результат этого, - ответил вместо Таира Рамазан и кивнул головой на скважину, которая ненасытно поглощала раствор. - Комсомолец в работе должен быть примером, а он...

Не понимая, в чем дело, комсорг оглянулся вокруг себя.

- А что он у вас тут натворил?

- Что мог, то и натворил: прозевал утечку раствора.

Дадашлы подошел к Таиру и сердито сказал:

- Придется вызвать на бюро, дать нахлобучку... Товарищ Байрамлы, я спрашиваю, почему ты до сего времени не встал на учет?

- Моя учетная карточка осталась в районе. Надо написать, чтобы выслали, - хмуро проговорил Таир, а про себя подумал: "Если и впредь так пойдет, то незачем и писать в район".

Дадашлы не удовлетворился таким объяснением.

- Во всяком случае мы этого дела так не оставим. Будешь отвечать за аварию!

Таир вытаращил глаза:

- За какую аварию?

- Ну вот за эту... Ты же напортил!

- А тебе какое дело? - вспылил Таир. - Кто ты такой?

- Я? То есть как это - кто я?.. Комсомольский организатор.

- Будь ты хоть сам аллах! Тут один хозяин - уста Рамазан.

- Я думаю, что и уста Рамазан согласен со мной... Учиться тебе надо, парень, ликвидировать свою техническую неграмотность! Где же это видано, чтобы комсомолец наносил вред производству?

- Здорово ты помогаешь! Две недели я здесь и ни разу не видел тебя на буровой.

- Потому что я тоже работаю на производстве. Не хватает времени... Вот встанешь на учет, тогда мы займемся и твоим делом.

- Каким это моим делом?

- Хотя бы твоей технической неграмотностью.

- Ладно, занимайтесь... - буркнул Таир и отошел прочь.

Дадашлы показался Таиру самовлюбленным, неискренним человеком, который во всяком деле стремится прежде всего показать самого себя. В действительности это было далеко не так, С молодыми рабочими комсомольский организатор держался, может быть, даже слишком прямолинейно, - старался быть вполне откровенным, говорил всем правду в глаза, и ничто не заставило бы его отступиться от своего мнения ради приятельских отношений. Желание видеть комсомольцев в первых рядах борцов за нефть заставляло его непримиримо относиться к промахам и ошибкам товарищей, особенно в производственной работе. Сам Дадашлы, как мастер, был на лучшем счету у себя на втором промысле, и бригада, которой он руководил, своими производственными успехами во многом способствовала тому, что промысел в целом успешно перевыполнял план.

Но Таир ничего не знал об этом. Худощавое и продолговатое, с сероватым оттенком лицо Дадашлы не понравилось ему. Он даже находил какое-то соответствие между внешностью комсорга и его грубоватой манерой разговаривать. И уж во всяком случае он и не думал раскаиваться в том, что так резко отвечал комсомольскому организатору.

- Нехорошо ты говорил с комсоргом, Таир, - шепнул на ухо другу Джамиль. - К чему так грубить?

- А что он за начальник такой? - чуть не крикнул Таир. - "Будешь отвечать за аварию!" - передразнил он комсорга. - Должно быть, любит командовать и чтобы все ходили перед ним на задних лапках. Только этого от меня не дождется!

- Нет, нет, ты не прав. Дадашлы очень прямой и честный парень. Если что и сказал слишком резко, так из ж лания добра тебе. Я в этом уверен.

Дадашлы не слышал разговора друзей. Отойдя в сторону, он стоял подле Васильева и, наблюдая вместе с ним за рабочими, которые примешивали к глинистому раствору силикатный порошок, говорил помощнику мастера о стычке с Таиром.

- До чего же горячий парень! - удивленно покачивал он головой. - Ты ему слово, он тебе - два! Критики совсем не терпит...

Многолетний опыт коммуниста подсказывал Васильеву, что к Таиру нужен особый подход.

- Хороший парень, - объяснил он Дадашлы, - но ершист, это верно. Ты постарайся найти с ним общий язык. Позови к себе, поговори по-дружески, по-комсомольски. Наверно своими замечаниями ты задел его самолюбие. А что горяч, это совсем не плохо. Сумеешь вызвать у такого интерес к делу, - он тебе гору своротит.

Видя, что Таир стоит в стороне без дела, Дадашлы позвал его в культбудку поговорить. Они сели за стол, на котором лежали свежие газеты и журналы. Таир с обиженным видом отвернулся к окну, не глядя на комсорга.

- Ты очень вспыльчив, - начал Дадашлы и улыбнулся, - не даешь человеку слова сказать. Но я на тебя не обижаюсь, в этом ты можешь не сомневаться.

Таир молчал. Не веря в искренность Дадашлы, он все же не хотел заново раздувать ссору.

- Никто из нас не имеет права ссориться, - продолжал Дадашлы, понизив голос. - Это вредно отражается на самочувствии, на работе. Но, с другой стороны, еще вреднее было бы закрывать глаза на недостатки работы любого из нас. Все мои усилия, как комсорга, сводятся в сущности к одному: чтобы каждый комсомолец был передовиком.

"Что ж, передовиком и я не прочь быть, - отметил в уме Таир. Послушаю, что дальше скажешь".

- В нашем тресте имеются три комсомольские бригады. И все три высоко держат звание ленинско-сталинского комсомола. Наши комсомольцы прекрасно понимают, что такое нефть. Они знают, что нефть не только горючее, но что она - честь и слава всей нашей республики!

Таир задвигался, выпрямился и обернулся лицом к Дадашлы. Тем не менее он все еще не смотрел на комсорга и упорно хранил молчание.

- Вот почему, - заключил Дадашлы, - и ты, и я, и все другие наши товарищи должны работать не за страх, а за совесть!

"Да что он - за ребенка, что ли, меня считает? Будто я сам не понимаю, как нужно работать! Об этом каждый день пишут в газетах". Таир недовольно поморщился, но опять ничего не ответил.

- Ну, пошли, кажется, прибыла смена. Устал, небось? Ничего, поспишь - и усталость как рукой снимет. Это только вначале трудновато приходится. Потом втянешься, и будет легко.

Однако и после этих дружески сказанных слов Таир не изменил мнения о комсорге. "Встану на учет, он мне покажет!" - подумал он, выходя вслед за Дадашлы из культбудки.

"Чапаев", которого с таким нетерпением ждал Таир, наконец, прибыл. Но в баркасе не было ни одного пассажира. Стоявший на носу капитан еще издали крикнул:

- Эй, уста!.. Прибыл на полчаса раньше. Доволен?

Осипшим голосом Рамазан ответил:

- Зря притащился так рано... А ребята где?

- Ну что ты будешь делать! - с притворным огорчением воскликнул капитан. - Хотел раз в жизни угодить, и то не вышло... - Он спрыгнул на мостки буровой, набросил петлю каната на стертое низенькое бревно, служившее причальной тумбой, и подошел к рабочим. - Смена не собралась еще. Пока я доставлю вас на берег, и ребята будут на месте.

Рамазан и не думал допускать сменщиков к работе раньше, чем будет остановлено поглощение раствора. Только часа через два, в результате действия введенного в скважину цемента и силикатного порошка, поглощение раствора прекратилось. Мастер облегченно вздохнул и сказал:

- Ну, ребята, домой! Признаться, сегодня я тоже устал. Да и старуха моя ворчит, что редко бываю дома.

Васильев легонько подтолкнул его к баркасу.

- Поезжай, Рамазан Искандерович. Я остаюсь здесь, чего беспокоиться? Вчера вечером, когда ты был в тресте, я все же успел вздремнуть часок...

Рамазана всегда трогало внимание и забота его помощника. Он любил Васильева не только как дельного, опытного нефтяника, но и как преданного друга, доброго и отзывчивого человека. Почему-то, однако, об этой взаимной привязанности они никогда не говорили друг другу. Чувство дружбы как-то незаметно, само собой вошло им в плоть и кровь, и, по-видимому, ни один из них не ощущал нужды заявить об этом. Благодаря этой дружбе и Рамазан, и Васильев очень легко и просто разрешали даже такие вопросы, которые у других мастеров обычно вызывали долгие споры и препирательства. Рамазан умел прислушиваться к мнению Васильева, а тот в свою очередь с уважением относился к мнению мастера. Оба они, может быть, сами того не замечая, удивительно дополняли друг друга: Рамазан был душой буровой, Васильев - ее мозгом. Рамазану больше всего удавалось вдохновлять людей, а Васильев сразу замечал мельчайшие неполадки в механизмах и тут же устранял их. Вероятно, именно это и служило главной причиной их взаимной приязни и дружбы.

Когда Васильев предложил Рамазану поехать домой, старик вдруг заупрямился.

- Нет, брат, - сказал он, поднимая на помощника усталые глаза, - ты, я вижу, тоже выбился из сил. Поезжай лучше ты, отдохни часов пять-шесть. А я пока подожду.

- Что ты, - Рамазан Искандерович, как можно? Я, кажется, помоложе тебя...

Только искренняя обида в голосе помощника заставила мастера согласиться с ним.

- Ладно, поеду... А то старуха, пожалуй, даст мне развод, - сказал он с едва уловимой улыбкой.

Рабочие ночной смены попрыгали в баркас. Таир сел рядом с Джамилем и положил саз себе на колени.

Вид у него был подавленный. Упреки мастера и выговор комсорга отнимали всякую охоту оставаться на промысле. "Нет, ничего хорошего у меня тут не получится", - Думал он, решая, что самое лучшее будет - вернуться, пока не поздно, в деревню.