Апшерон - Мехти Гусейн

Даже райские птицы боятся твоих кудрей.

Онемели павлины от сладких твоих речей.

Я несчастен, Вагиф, из-за черных твоих очей.

Кто б ни встретился мне на пути - пожалей!

Песня смолкла. Лица слушателей были задумчивы. Таир спрятал саз в чехол и затянул шнурок.

- Концерт окончен!.. - сказал он, стараясь скрыть волнение, и как только баркас причалил к буровой, первым выпрыгнул на мостки.

Таиру хотелось сейчас же увидеть Лятифу, услышать ее похвалу, - ведь это о ней и для нее он пел. Лятифа не показывалась. "Неужели уехала, не подождав меня?" От этой мысли у Таира сжалось сердце, и он тоскливо посмотрел в сторону культбудки. Но вот послышались легкие шаги, и Таир резко повернулся направо.

Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Только Таир хотел поздороваться с девушкой, как показались высадившиеся из баркаса рабочие. Пришлось подождать, пока они отойдут подальше.

Но и после того, как все прошли, Таир молчал, словно позабыл самые простые слова. Наконец он промолвил:

- Добрый вечер, Лятифа!

И умолк, чувствуя, что голос у него дрожит.

Лятифа ответила на приветствие и спросила, почему они опоздали.

Таир обрадовался возможности начать разговор и сказал улыбаясь:

- Ждали баркаса. Наш горе-капитан опять забежал куда-то опрокинуть рюмочку.

Не о том, однако, хотелось говорить. Заметив, что Лятифа торопится, Таир спросил:

- Куда ты спешишь?

- Я опаздываю. У нас во Дворце культуры сегодня идет "Кёр-оглу".

Улыбка мгновенно исчезла с лица Таира. Насупившись, он опустил голову. Надо же было Лятифе заводить речь о спектакле! С кем же она идет? А Лятифа, словно не замечая перемены с Таиром, указала глазами на саз, который держал он подмышкой:

- Твой?

- Да... Мать прислала из деревни.

Лятифа удивленно приподняла брови:

- Ты умеешь играть? Это не ты ли пел в баркасе?

- Я.

- Да ты настоящий артист!

Таир поднял голову и смело посмотрел в глаза девушки.

"Если тебе нравится, как я играю и пою, так почему не любишь меня?" мог бы сказать он, но не хватило смелости. Вместо этого он уныло проговорил:

- Может быть... Но какая в том польза?

При всей своей молодости и неопытности Лятифа поняла, что хотел и не мог сказать Таир. Едва сдерживая улыбку, она отвернулась.

- Правда ведь?

Лятифа не успела ответить, - послышался голос мастера Рамазана:

- Таир! Все ждут тебя, сынок...

- До свидания, я пошел, - сказал Таир, направляясь к Джамилю, в паре с которым работал.

- Видел?.. - шепнул он другу на ухо, хотя говорило в нем больше тщеславие, нежели радость.

Джамиль издали наблюдал их во время разговора и догадывался, что ничего особенного в их отношениях не было. Заметив на его лице насмешливое недоверие, Таир обиделся:

- Что? Не веришь? Или не видел?

- Лятифу-то я видел, а вот, что она влюблена в тебя, этого не заметил. - Довольный своим ответом, Джамиль рассмеялся: - Не торопись, брат. Тише едешь, дальше будешь...

Таир нахмурился и шагнул к мастеру:

- Я готов, уста!

Старый мастер бросил на него суровый и недовольный взгляд из-под нависших седых бровей. Таир понял, что причиной этому была его затянувшаяся беседа с Лятифой.

Не сказав, однако, об этом ни слова, мастер обернулся к рабочим:

- Начали!

И в миг все механизмы буровой пришли в движение.

6

Около одиннадцати часов вечера из-за нехватки труб работа на буровой приостановилась. Трубы должны были доставить сюда вчера, но они все еще лежали на берегу. Рамазан сердито шагал взад и вперед по буровой, проклиная начальника отдела снабжения треста Бадирли. Несколько раз он звонил в контору бурения и, не найдя никого на месте, позвонил Кудрату Исмаил-заде. Но и управляющего не оказалось в кабинете. Тогда взбешенный мастер потребовал, чтобы ему немедленно разыскали капитана "Чапаева", и, когда тот позвонил, сердито крикнул в трубку:

- Подойди, подвези меня в трест!

Вскоре баркас причалил к буровой, и Рамазан сам отправился к управляющему.

Яркий свет луны заливал буровую. На ровной, слегка вздымавшейся глади моря пролегла отливающая легкой рябью чеканного серебра лунная дорожка.

Таир и Джамиль смотрели на город. Сегодня огни Баку сверкали как будто ярче обычного. Тысячами светлых точек опоясали они бухту и мерцали, словно звезды, рассыпанные по земле.

Указывая на этот переливавшийся радужным светом полукруг, Джамиль сказал Таиру:

- Вот об этих огнях я и говорил тебе, когда мы ехали в Баку.

Таир ничего не ответил. С тех пор, как он расстался с Лятифой, грустное настроение не покидало его. И насмешка Джамиля, и суровый взгляд мастера больно задели его. Но он не хотел признаться в этом Джамилю. Таир не отрываясь глядел на берег, на электрические огни города, и казалось ему, будто оттуда смотрят на него глаза Лятифы - насмешливые, как у Джамиля... Что ж, повидимому, Джамиль был прав.

- Ну как, нравится тебе? - спросил Джамиль, слегка толкнув друга локтем.

Таир, оторвавшись от своих мыслей, молча покачал головой.

- Что с тобой? Может, ты обиделся на меня? - удивился Джамиль.

- Нет, что ты? Ты же не сказал ничего обидного.

- Чего же ты нос повесил?

- Скучно тут, - ответил Таир. - Скучаю по деревне...

Он произнес эти слова медленно и внешне спокойно. Но скрытые нотки раздражения не ускользнули от Джамиля. Чтобы не обидеть друга, он заговорил еще мягче:

- Ну, что там хорошего?..

- Все! - прервал его Таир. - Чего мне не хватало? У меня был конь! Когда я садился на него, будто вырастали крылья. Мчишься, бывало, во весь опор мимо родника... Девушки, отставив кувшины, глаз не сводят с тебя.

- Есть, о чем тужить! - шутливо, чтобы не огорчить друга, возразил Джамиль. - Девушки и здесь на тебя заглядываются. А конь-то ведь не твой, колхозный. Обидится председатель на твои песенки и не даст...

Таир не согласился с другом. "А разве колхоз не мой - хотел ответить он, но в это время сзади раздались шаги. Оба оглянулись. К ним приближался помощник бурового мастера Васильев, с сазом Таира в руках.

Сергей Тимофеевич Васильев пользовался в бригаде большим уважением и любовью. Отец его, Тимофей Васильев, был одним из комиссаров Красной гвардии, погибших в бою с германо-турецкими оккупантами в 1918 году, при героической обороне Баку. В свое время Рамазан помог вдове Васильевой вырастить и устроить детей. Сергей рос среди азербайджанцев, знал их язык почти так же хорошо, как родной, а на промыслах работал с пятнадцатилетнего возраста. В юношеские годы он был даже пылко влюблен в одну девушку-азербайджанку, дочь своих соседей по дому, Фариду. Об этой первой своей любви Сергей Тимофеевич всегда вспоминал с тихой грустью. Фарида тоже полюбила его, но родители девушки, люди старых взглядов, ревностно соблюдавшие требования мусульманских обычаев, никогда бы не согласились выдать свою дочь за русского. Девушка понимала всю безнадежность этой любви и втайне мучилась, а Сергей все надежды возлагал на Фариду, на то, что она, достигнув совершеннолетия, сможет самостоятельно принять решение. Но его ждал жестокий удар. Едва Фариде исполнилось восемнадцать лет, как родители, успевшие открыть тайну дочери, поспешили выдать ее замуж по своему выбору. А через три месяца замужества Фарида умерла от скоротечной чахотки.

Эта смерть потрясла Сергея. Было ему тогда всего двадцать два года, но жизнь стала представляться ему мрачной. Он женился только спустя десять лет и до сих пор бережно хранит в сердце образ девушки, которая была самым светлым воспоминанием его юности.

Может быть, именно поэтому Сергей Тимофеевич очень любил слушать азербайджанских ашугов и сам нередко напевал своим мягким тенорком печальные народные песни. Вот и теперь, чтобы скоротать время вынужденного безделья, он хотел послушать игру и пение Таира.

- Что, ребята, скучно без дела? - обратился он к Таиру и Джамилю на чистом азербайджанском языке с едва уловимым русским акцентом. - Давайте-ка продолжим концерт. Пусть Таир споет, а мы послушаем.

Джамиль принял от него саз и протянул Таиру:

- Вот правильные слова! А то стоит тебе на минуту остаться без дела, как ты начинаешь мечтать о своей деревне.

Таир укоризненно покачал головой. Все же, взяв саз, он расшнуровал чехол и обратился к Васильеву:

- Что вам спеть, уста?

- Пой, что тебе больше по душе.

И Васильев присел рядом, ожидая, пока Таир настроит саз.

Прижав к груди инструмент, Таир снова унесся мыслью в родные края. Перед устремленными в даль глазами встали знакомые очертания гор и ущелий, девушки, спускающиеся к роднику за водой. Таир вздохнул и, ударив по струнам, запел:

О любимая, с тобой в разлуке я!

Разве у меня теперь терпенье есть?

Ты мечта моя, родная мысль моя,

У меня нет слов - одни мученья есть.

Услышав песню, начали подходить и другие рабочие, но Таир, не замечая их, продолжал вдохновенно и страстно: