Гоген в Полинезии - Бенгт Даниельссон

якобы обладают большим вкусом и превосходно справятся сами.

Отказ его вовсе не объяснялся недостаточным почтением к усопшему монарху, это

Гоген ясно показал в день похорон 16 июня - вместе с тысячами таитян и сотнями

европейцев он отшагал пять километров до личного склепа королевской фамилии,

расположенного на красивом мысу восточнее Папеэте (илл. 17). Гоген называет этот

мавзолей «не поддающимся описанию монументом» и жалуется, что он «режет глаз рядом

с естественной красотой растительности и всего места». А между тем при желании

описать склеп очень легко, ибо это была всего-навсего выкрашенная в красный цвет

пятиметровая каменная башня с железной крышей, увенчанной символом, который

приобрел несколько неожиданный смысл: то, что было задумано как греческая урна,

больше всего напоминало бутылку...

Зато какой радостью было для художника, только что прибывшего на остров, увидеть

сразу столько таитян, столько различных лиц и одеяний. Пока губернатор Лакаскад читал

сто раз проверенную высокопарную речь, изобилующую витиеватыми фразами, вроде: «в

лице короля Помаре вы лишились отца, так сплотитесь же теснее вокруг вашей матери,

нашей общей матери, Франции», - Гоген достал свой блокнот и принялся делать наброски.

Времени у него было предостаточно, потому что речь Лакаскада, разумеется, переводилась

для таитян, а после губернатора взял слово придворный священник и произнес на

таитянском языке речь, длина которой никак не соразмерялась со скудными заслугами и

достоинствами покойного монарха. В заключение выступил брат королевы, знаменитый на

Таити оратор, который не любил делать что-либо наспех45. Как только обряд закончился, все с кощунственной, на взгляд Гогена, поспешностью и суетливостью вернулись в го-род.

Но ведь Гоген, если на то пошло, был одним из немногих, кого искренне опечалила

кончина короля, так как он, в отличие от других, видел в Помаре V не только доброго и

безобидного опереточного монарха, но и верного заказчика картин и мецената.

Сразу после похорон, не сомневаясь, что найдется еще много других знатных лиц,

которые щедро заплатят за свой портрет, и что есть полный смысл задержаться в Папеэте,

Гоген стал подыскивать себе дом. Жилье в столице не было проблемой, если не считать

того, что деревянные домишки Папеэте были похожи друг на друга как две капли воды.

Почти все они стояли на мощных каменных подпорах или полуметровых деревянных

сваях, чтобы воздух мог свободно циркулировать под полом. Это, возможно, помогло бы

поддерживать более сносную температуру в комнатах, если бы железные крыши не

превращали каждый дом в баню. Особенно тяжко было в коробках без потолка. И чтобы

не изжариться, местные жители большую часть дня проводили на окаймляющих фасады

открытых террасах. А где сваи были повыше, попросту устраивались под домом.

Канализация, конечно, отсутствовала; за водой ходили с ведрами к одной из трех

городских колонок. Впрочем, недостатки в какой-то мере возмещались тем, что уродливые

одноквартирные дома классического тропического стиля, все без исключения, были

окружены красивыми садиками с кустами гардении, гибискусом, манго и хлебным

деревом.

Как ни странно, меблированных домов в ту пору в Папеэте не сдавали. Подыскав себе

подходящую виллу, люди шли на мебельный склад и брали обстановку напрокат. Такой

неудобный порядок возник, наверно, потому, что у съемщиков были самые различные

привычки и запросы. Например, чиновники колониальной администрации предпочитали

жить на европейский лад и окружали себя всякими столиками, зеркалами, гардинами и

салфеточками. В отличие от них постоянные поселенцы часто довольствовались

несколькими циновками заменяющими и стулья и кровать, да большим деревянным

сундуком для одежды и прочего имущества.

Гоген, можно сказать, основательно обставил дом, который снял неподалеку от

католической церкви. Он взял напрокат двуспальную кровать, два стола, четыре стула,

бюро, шезлонг и сундук. Стены украсил фотографиями Метте и детей и репродукциями

картин.

Чтобы найти клиентов и получше узнать местные условия, Гоген старался возможно

скорее расширить круг своих знакомых. Для этого он даже постригся и, в соответствии с

местной модой, надел белый полотняный костюм и крахмальный воротничок. (Губернатор

и другие высокопоставленные лица обязаны были повседневно носить черный сюртук.)

Что ж, белый костюм, хотя и был далек от идеала, все-таки лучше подходил для

тропического климата Таити. Гогену еще посчастливилось приехать в начале прохладного

сухого сезона, когда температура в полдень редко превышала тридцать градусов, а ночью,

как правило, понижалась до двадцати.

Довольно скоро Гоген уяснил себе, что три тысячи жителей этой провинциальной

дыры Папеэте делятся на множество различных групп и клик. Верхушку, как и во всех

колониях, составляли командированные чиновники и офицеры, которые привезли с собой

свои семьи и слуг. Обычно они служили на одном месте три года, после чего их

переводили в другую колонию. Эта группа, включавшая около ста человек, с известным

основанием считала себя не только политической, но и социальной и интеллектуальной

элитой. Во всяком случае, многие из них принадлежали к знатным семьям. Поэтому они

смотрели свысока на постоянных поселенцев, главным образом бывших солдат и

матросов, которые женились на таитянках и осели на острове. Большинство поселенцев

открыло магазины, лавки или трактиры, многие стали богачами. Всего «оседлых» было

около двухсот. Причем их основным пороком считались не столько грубая речь и

вульгарные манеры, сколько эгоизм и корыстолюбие. В свою очередь поселенцы обвиняли

военное и гражданское начальство в лени и чванстве. А то и в нечестности. Кроме того,

они единодушно считали, что все эти сменяющие друг друга приезжие службисты

возмутительно мало знают о местных условиях и, по справедливости, поселенцы сами

должны править двадцатью тысячами коренных жителей колонии. Вообще же они редко

бывали в чем-нибудь согласны между собой.

Впрочем, среди чиновничьего сословия тоже не было недостатка в интригах и

стычках, чаще всего из-за картофеля и таитянских девушек. Картофеля не хватало, ведь