Трава и солнце - Анатолий Мошковский

- Пойдем отсюда, - неожиданно сказала Маряна и повернула назад.

Он схватил ее за руку и не пустил:

- Зачем же я бегал за тобой? Ты должна зайти к ним и поговорить... Она ведь из твоего отряда-то, Фимка...

- Я не знаю, о чем и как с ними говорить, - тихо сказала Маряна. - Да и не послушают они меня... Напорчу только, - и медленно пошла прочь от домика.

Аверя не стронулся с места. Он остался стоять, где был.

- Маряна, - громко зашептал он, - вернись... Ведь если не ты, так кто ж другой?

Она уходила все дальше.

- Струсила! Забоялась и струсила! - закричал он вслед. - А мы-то, мы-то, дураки, мы считали тебя...

Маряна, наверно, ничего уже не слыхала, потому что была далеко.

Он стоял, и ему было стыдно. Стыд жег его. Раскаленным докрасна гвоздем входил в его сердце. Ведь он не сказал Маряне, в чем дело, не признался... Какое имел он право кричать ей такое!

Аверя постоял еще немного у ограды, свесив голову, и поплелся домой. Но не успел он сделать и десяти шагов, как все понял и сообразил.

Он знал, что должен делать, чтоб выручить Фиму. Знал. Он во всем виноват, он и расхлебает это дело. Не ожидал же он, что так все обернется...

Сбегав домой, Аверя вынес ласты, подобрал в ограде под лопухом маску с трубкой и быстрым шагом пошел, почти побежал к Дунаю.

Вот и зеленая палатка и красная, девичья, рядом с ней.

- Можно? - Он остановился у завешенной двери.

- Заходи, - разрешил заспанный голос Аркадия. - Ты что это все приволок назад?

- Где Лев? - спросил Аверя и сбивчиво продолжал: - Больше не смогу... Фимку избили за эту... Отдайте мне ее.

Лицо у Аркадия стало озабоченным, по лбу побежали морщинки:

- Сколько раз говорил ему: так где там! Ушел он куда-то, кажется, кто-то обещал ему еще несколько икон. Попозже зайди, а это можешь оставить.

- Арк... Дядя Аркадий, - горячо попросил вдруг Аверя, - выдайте мне, пожалуйста, ту, что я принес... Ведь Фимку прибили из-за нее...

- Ах ты, какое дело! - забормотал Аркадий и в досаде замахал руками. - Ну на кой черт совался ты в эту историю, клянчил у Фимки?! Плюнул бы на все это...

- А я не знал. Откуда я знал, что так...

- Ну идем, он их держит в машине.

Аркадий, как был, в трусах, босой, без майки, подрагивая своим полноватым, не сжатым мускулами телом, достал из-под надувного матраса ключик от машины, вышел из палатки. Потом открыл заднюю дверцу "Москвича" и начал греметь досками икон в грубом мешке из-под муки.

- Что на твоей, забыл?

- Всадник там с копьем. В дракона вонзает... - торопливо ответил Аверя и от радостного прилива сил взъерошил на голове волосы. Он уже решил, что икону вернет Фиме не сразу, не сегодня, а дня через два и обязательно выдумает для Фиминой матери какую-нибудь правдоподобную историю насчет ее пропажи...

Аркадий минут пять стукал досками, роясь в мешке, потом вылез из машины, весь потный и красный. Вылез без иконы. Аверя прямо опешил.

- Что? - спросил он. - Не нашли? Дайте я... Я в одну секунду...

Аркадий с силой захлопнул дверцу - как только не погнулась? - щелкнул на ключик и сказал:

- Пусть сам тебе отдает. Позже приходи. - И, не глядя на Аверю, пошел к палатке и, не оборачиваясь, кинул через плечо: - Ну, кто тебя тащил?.. Головы нет на плечах, что ли? Ах ты!.. - и скрылся в палатке.

Поздно вечером, когда сумерки окутали Шараново и на Центральной улице зажглись огни, Аверя снова двинулся к лагерю.

Проходя возле закрытой церкви, вдруг заметил во дворе на фоне выбеленной стены две темные фигуры и услышал легкий скрип закрывающейся церковной двери.

Аверя, прижавшись к дому, замер.

Фигуры вышли из металлических воротец. Один человек что-то говорил другому, вроде благодарил. Потом обе фигуры пожали руки и разошлись в разные стороны. Одна прошла близко от Авери, и он вдруг понял: отец Василий! А второй... Аверя сразу догадался, кто был второй.

Переждав немного, Аверя пошел за Львом, прячась в глубокой тени домов. Народу на улице почти не было, и идти за ним было опасно: стоило Льву обернуться - заметил бы. Лев нес, прижав к боку, что-то тяжелое, завернутое в материю.

Вспоминая после этот вечер, Аверя сам не мог понять, почему не подошел ко Льву, а стал красться за ним. Наверно, потому, что выход двух людей из закрытой церкви, разговор вполголоса в сумерках - все это было как в книгах про шпионов из библиотечки военных приключений, которые он обожал, все это было так таинственно, что он и не мог поступить иначе. Когда Лев скрылся в палатке, Аверя быстро подбежал к ней с той стороны, где не было окошечка, и услышал его голос:

- Ну, старик, и везет же мне! Такой сегодня денек... Смотри, сразу четыре штуки, и совсем, если разобраться, по дешевке... В Москве одна стоит столько, как здесь - все четыре.

- Пошел ты со своими иконами, дай спать! - пробубнил спросонья Аркадий.

И Аверя понял: сейчас самая пора прийти за своим Георгием.

Он отполз в сторонку и громко, преувеличенно громко стуча полуботинками, подошел к палатке и твердо спросил:

- Можно?

- Аверя? Тебе чего? - Лев, видно, уже знал о цели его прихода, потому что голос его нельзя было назвать ласковым. Тут же он добавил: - Значит, это ты донес на меня, ты? И молчал?

- Не я! - в пылу, сам не зная, зачем врет, крикнул Аверя. - Кто вам сказал, что я? Не я!

- Сказали... Зачем пожаловал?

Аверя, вспотевший, с горящими ушами, сбивчиво объяснил.

- Завтра утром приходи, не хочу сейчас рыться в машине. Пока...

Аверя, опять громко стуча полуботинками, отошел и притаился в сторонке, не очень далеко от палатки: ах, как помогали ему жить маленькие книжки из военной библиотечки приключений!

Минут десять палатка молчала, потом послышался негромкий голос Льва он тоже, видно, читал эти книги и говорил так, что ничего нельзя было разобрать. Зато Аркадий проявил полное незнание шпионской литературы, потому что совершенно пренебрегал осторожностью и говорил чуть ли не в полный голос:

- А я думал еще с недельку здесь пожить... И, знаешь, все это мне вконец осточертело! Я приехал сюда отдыхать, а не... (Тут Аверя не разобрал.) Чтоб снова ввязался с тобой в поездку...

Лев опять что-то прошептал, но так, что Аверя и слова не расслышал.

Аверя уходил домой поздней ночью, и от горечи и беспокойства, от каких-то новых и неопределенных, очень трудных и непривычных для него мыслей у него прямо разрывалось сердце. Утром он явился на то же место. Огненно-красной палатки и "Москвича" как не бывало. Однако зеленая палатка, в которой жили парни, осталась. Аверя не знал, что делать, и в нерешительности присел неподалеку.

Вдруг из палатки донеслись женские всхлипывания и голос Аркадия:

- Да перестань ты, слышишь? Встречу его в Москве - не поздороваюсь.

- Но зачем было так сразу, - сказала женщина, - и так грубо, хоть бы слова выбирал, он бы не обиделся так...

- Слова? - с усмешкой произнес Аркадий. - Проймешь такого словами! Он... он и не понимает, что наделал...

- Куда ж мы теперь с палаткой и всем имуществом? На себе потащим?

Аверя слушал, не стронувшись с места.

- Довольно, - сказал Аркадий, и это слово, и все, что он говорил до этого, так не вязалось с ним, с его вялым лицом и рыхловатой фигурой. - Я не знаю, как посмотрю в глаза этому мальчишке, ведь он явится скоро... И почему не отдал ему вчера эту икону...

Дверца палатки шевельнулась. Аверя вскочил и со всех ног бросился с пляжа.

Глава 9

ЧЕТВЕРО В МОРЕ

Фима легла спать не поужинав. Да мать и не поставила ничего на кухонный столик. Легла, не раздеваясь, и лежала, уткнувшись в подушку. Такого еще не было. Фима думала, что родители смирились. А значит, нет. Молчали, терпели до поры до времени, ждали... Чего ждали? А может, просто нервы не выдержали...

Конечно, дело не только в этой иконе. Фима перебирала в памяти каждый день и час своей жизни в отцовском доме, вспоминала Артамона; перейти бы к нему...

Она лежала неподвижно, вдавив в подушку лицо, и не плакала, даже не всхлипывала. Ее плечи, руки, щеки, бока не горели, не ныли от ударов, хотя кое-где, наверно, остались синяки. Все это было так мелко и ничтожно по сравнению с тем, что надвигалось на нее, захлестывало, как прибой, поднимало вверх на волну, с которой далеко видно.

Фима вдруг впервые поняла совершенно ясно и отчетливо: в этом доме ей больше делать нечего.

Она не знала, спала ли хоть час. Все-таки к утру она, кажется, уснула и немного поспала. Ее разбудил Локтя. Он стоял возле койки, непривычно серьезный, с насупленными бровками, решительными глазами, и шептал:

- Фим, больше так не будет... Не будет...

- Уйди, - сказала Фима. Ей было неприятно, что кто-то хочет посочувствовать ей; но ведь Локтя и не сочувствовал. - Останься, - вернула она его.

Встала, причесалась.

- Я больше не буду здесь жить, - сказала она. - Не хочу.

- А что ж ты будешь делать?

- Поступлю куда-нибудь в техникум. Ведь кончила семилетку.

- Не уходи, Фим, - попросил Локтя, - мне без тебя будет плохо.