Сад Иеронима Босха - Тим Скоренко

Толпа не ликует, нет. По толпе проносится вздох. В учебники по смитологии вписана новая глава. Новый параграф в общеобразовательных учебниках. Бытие Джереми, стих 5:12. Молчаливый восторг толпы — это гораздо страшнее её безумия, её рёва и свиста. Новостные каналы всех стран взрываются.

Тогда Джереми начинает говорить, и это ещё страшнее.

«Дети мои! — говорит он. — В этом мире больше не будет ураганов и смерчей. Не будет наводнений и тайфунов. Не будет землетрясений и извержений вулканов. Не будет сходов лавин и засух…»

Каждая новая фраза превращается в постулат. В параграф учебника по смитологии. Каждая новая фраза — это невыполнимое обещание, это шаг против серых кардиналов. Джереми только что пообещал изменить мир. Изменить саму природу этого мира. Восстановить озоновый слой над Антарктидой. Очистить от мусора околоземную орбиту. Разогнать смог над городами.

Впоследствии — много позже — кто-то вспомнит, что этот день стал редким случаем, когда над Римом были видны настоящие звёзды.

«Не будет болезней, потому что я не излечу их, но устраню их причины! Не будет голода, все будут сыты и накормлены! Веруйте в Господа нашего, и я — длань, десница его — я дам вам всё то, чего вам не хватает, я спасу вас от всей скверны мира сего!»

Это — обещания, которых не может быть. Которых не должно быть, поскольку их невозможно выполнить.

Кардинал Уайлдз тихо произносит — в сторону, ни к кому конкретно не обращаясь:

«Если он это сделает, то нам придётся уйти».

Если он сделает это, то мы должны будем не просто уйти. Мы должны будем исчезнуть с лица земли, скрыться, испариться. Стать частью ковра на стене, ниткой в гобелене, элементом пейзажа. Так думает Спирокки. Потому что прямо сейчас на глазах у безумствующей толпы Джереми Л. Смит обретает настоящую власть. Он ждал столько лет для того, чтобы стать Мессией не только в учебниках. Может ли один человек изменить мир?

Мендоза склоняется к Спирокки.

«Он не может обещать такое именем Господа. Господь не мог дать ему такую власть…»

Он может. Господь может всё.

Джереми Л. Смит, этот распутный идиот, этот грёбаный пиндос, неожиданно превращается в того, кто описан в учебниках.

Вы ведь помните, что правда — это то, что вы видели своими глазами. То, что вы прочитали в газетах или узнали из теленовостей. Правда — это мнение толпы.

Истина — это совсем другое. Истина — это то, что происходило на самом деле. Истина никогда не сочетается с правдой, потому что она слишком банальна. Или слишком пошла, или неудобна, или может нарушить миропорядок. Или ещё что-нибудь.

На глазах у тысяч людей истина и правда сливаются в единое целое. Учебники по смитологии перестают быть лживыми. Элсмиты на крышах соборов — фаллосы Джереми Л. Смита — становятся настоящими знаками небес. Они ведь всё равно остаются фаллосами, вы помните об этом?

«Я накормлю голодающих. С неба будет сыпаться манна небесная…» — говорит Джереми и в доказательство воздевает руки к чистому небу.

Они задирают головы — вся эта толпа, они смотрят и ждут манны небесной. Все миллионеры в VIP-ложе, которые могут купить половину мира, тоже смотрят вверх и ждут манны. Все эти Льюисы и Поташины, эти разжиревшие на чужих костях говнюки — они смотрят вверх и ждут.

И манна сыплется на землю.

Кардинал Уайлдз падает на колени. Охранники Джереми Л. Смита падают на колени. Все падают на колени — вся толпа опускается, становится ниже на полметра. Стоят только трое — Джереми Л. Смит, кардинал Спирокки и Терренс О'Лири. Терренс не может позволить себе верить в Бога. Даже если он лично познакомится с Богом, он всё равно в него не поверит. Он будет знать, что Бог есть. Вера и знание — это разные вещи.

Она падает вниз — это белая масса, пушистая и мясистая одновременно, сделанная из мяса небесных овец. И толпа хватает её руками — они вскакивают, все вскакивают, и подпрыгивают, и хватают её, и набивают рты. Они жрут её, как узники концлагеря, которые набрасываются на еду сразу после освобождения и которым нельзя столько есть, потому что их животы распухнут, а желудки не выдержат такой нагрузки. Они облеплены манной с головы до ног, их лица измазаны манной, она покрывает их волосы — эта липкая масса, похожая на сахарную вату, и они слизывают её с рук и тянутся вверх за новой порцией.

Римляне выскакивают на улочки и ловят манну, потому что она сыпется по всему городу, она падает на мостовые и на крыши домов, она покрывает Колизей и Пантеон. Люди высовываются из окон и подставляют кастрюли и тарелки, тазы и мешки. Они собирают манну небесную, как будто у них дома нечего жрать, как будто они голодают, как будто не существует ничего, кроме этой белой массы, летящей с неба.

Кардинал Спирокки подставляет руку, и в его ладонь опускается воздушный ком манны. Он откусывает немного, его бородка измазана в манне, и ему хочется ещё, потому что он никогда ещё не ел ничего вкуснее. Это материнское молоко, вкуса которого он не помнит; это тот самый, первый в его жизни молочный шоколад, волшебный вкус детства; это отличный кровяной бифштекс в крошечном польском городке — и юная пани Агнешка, на которой он мог жениться; это удивительные яства ватиканских столов, это всё самое вкусное, что он ел в своей жизни.

Точно так же нефтяной король Гордон Льюис вспоминает самый божественный кофе на приёме у арабского шейха Саутдина. Точно так же олигарх Поташин вспоминает студенческую столовую и замечательные бутерброды с плавленым сыром, которые он так любил. Точно так же каждый в этой толпе вспоминает всё самое вкусное, что ему когда-либо доставалось, самые лакомые куски.

Уна Ралти сидит на полу балкона, прижавшись спиной к балюстраде. В её руках — комки манны. Она плачет, потому что она верит, а вера — это источник слёз. Это Джереми Л. Смит, её Господь и Властелин, и он стоит в полутора метрах от неё с воздетыми к солнцу руками. Это всё, что ей сейчас нужно. Сердце её бьётся как сумасшедшее.

Позади всех лежит человек в кардинальской мантии. Это Рокки Марелли, четвёртый кардинал, поднявшийся на балкон вместе с Джереми. Это просто статист, даже не пешка. Это край доски, квадратик Н8. У него случился приступ, потому что поверить в Бога — это не такое уж простое дело. Он умирает. Но Джереми Л. Смит не видит этого, потому что смотрит на солнце. Потому что где-то там есть тот самый Бог, который — теперь он не сомневается — приходится ему отцом.

Они медленно покидают сцену. Джереми больше ничего не говорит, потому что время слов прошло — наступило время действовать. По пути он проводит рукой над телом Марелли, и тот поднимается, оглядывая мир вокруг удивлёнными глазами.

Последними идут Терренс О'Лири и Папа, Бенедикт XX Воскресший. Это прозвище. Папы уже тысячу лет не получали прозвищ — Бенедикт удостоился такой чести. Впрочем, это сомнительная честь. Это пустые слова, которые напоминают Карло Баньелли о том, от кого он теперь зависит. Кого он ненавидит. Терренсу О'Лири чужда ненависть. Он просто работает. Он — машина для выполнения запрограммированных действий.

Спирокки не знает, что сказать Джереми. Он не может упрекнуть того, в кого приходится верить.

Уна Ралти тоже не знает, что сказать человеку, в которого она не просто верит. Которого она любит.

И у Джереми нет для них слов. Потому что он сам не понимает, как сделал то, что сделал. Если Бог выглядит именно так, то он разговаривал с Богом. Если это можно назвать разговором.

Он идёт прямо в свои апартаменты и закрывает за собой двери. Джереми ждут его женщины. Они видели всё — по телевизору. Они боятся подходить к нему. Но подходят, потому что это их работа. Джереми отвергает их движением руки. Этот жест означает «выйдите». Он ложится на кровать и смотрит в расписной потолок.

Это истина, которая сотрудничает с правдой. Которая дружит с тем, что вы видите на телеэкранах. Это Джереми, который говорит с Богом. Который возвращает людям молодость и дарует манну небесную. Это не тот Джереми, который гадил в автомастерской и трахал начальницу склада.

Нет. Это тот самый Джереми. Не верьте. Именно этот Джереми оставил свою мать в колодце. Именно этот маленький негодяй, и никто иной. Вы думаете, что пришедшая святость искупает грехи прошлого? Что можно купить индульгенцию и забыть о собственных преступлениях? Что можно исповедаться, и всё будет прощено? Вы ошибаетесь. Все громкие слова об отпущении грехов — это бизнес. Это придумала церковь, чтобы вы знали, за что платите свою десятину.

Убийца вспарывает кому-то живот, а потом идёт в церковь и рассказывает об этом священнику. И тот молчит, потому что это называется тайной исповеди. Он отпускает грехи — от имени Бога, с которым никогда не разговаривал. Он не знает, какие грехи можно отпускать, а какие — нет. Потому что Бог молчит. И он отпускает всё. Убивай, грабь, режь, трави, кради — всё для вас. Целый спектр развлечений, чёртово колесо для грешников. Прямая дорога в рай по головам других.