Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

— Передай ей — пусть занимается своими делами и не сует нос в чужие! — взорвался Рой.

Последнее время он много работал, да и провел без сна почти все ночи — голос звучал устало, нервно. Алиса сразу на это отреагировала.

— По-моему, я догадываюсь, что происходит, — натянуто, холодным тоном продолжала она. — Моника сообщила мне, что четырнадцатого Кондоны устраивают большой прием; ты, по-видимому, кого-то уже пригласил из женщин, и твоя жена там лишь большая помеха…

— Боже мой! Да перестань ты нести вздор! — кричал в трубку Рой.

— Я уже семь лет замужем за тобой, и меня так просто не проведешь. У меня есть и свои глаза.

— Прилетай сегодня! — орал Рой. — Прилетай завтра! Тринадцатого! Только не четырнадцатого мая!

— Ты отлично знаешь: откажусь от заранее зарезервированных билетов — других мне не достать как минимум до июня. Не хочешь меня видеть, так и скажи! Прекрати эту пустую болтовню, прошу тебя!

— Алиса, дорогая! — умолял, уговаривал он ее. — Поверь ты мне — говорю искренне: очень хочу тебя видеть!

— В таком случае прекрати нести всю эту чепуху или… сознавайся, в чем дело!

— Алиса, дело вот в чем… — начал снова он, решив во всем ей признаться независимо от того, каким идиотом будет выглядеть в ее глазах.

Вдруг щелчок на том конце провода… Тишина повисла над континентом, она разделяет их. Три тысячи миль…

Минут через десять он снова дозвонился до нее, услыхал ее сердитый голос. Чувствовал себя посмешищем, понимал, что не сможет больше жить ни один, ни с женой, если предстанет сейчас перед ней глупым, безответственным: после стольких лет совместной жизни у нормального, надежного человека поехала крыша и начались какие-то нервные припадки.

— Мне больше нечего тебе сказать, — снова начал он, когда телефонистка установила связь. — Только одно: я очень сильно люблю тебя и не желаю, чтобы с тобой произошло несчастье, — я этого не вынесу!

Услышал, как Алиса тихо заплакала; потом заговорила:

— Нам нужно как можно скорее быть вместе. Все это просто ужасно… И прошу тебя, Рой, пожалуйста, больше не доводи меня своими звонками! Ты ведешь себя так странно, когда мы разговариваем по телефону, что мне в голову приходят самые дикие мысли о тебе. Все образуется, когда я приеду.

— Да, все будет чудесно, дорогая! — обнадежил ее Рой.

— И ты больше никогда никуда не поедешь без меня? Обещаешь?

— Никогда, обещаю. — Закрыв глаза, он в эту минуту представлял ее: похожая на девочку, стоит у телефона в спальне их приятного, тихого дома, положив обе руки на аппарат, а на ее красивом, умном личике гримаса жалости и отчаяния; больше говорить не о чем. — Спокойной ночи, дорогая! Береги себя!

Повесил трубку и уставился диким взглядом на пустую противоположную стену, — и сегодня ночью ему не удастся заснуть…

Утром четырнадцатого мая опустился густой предрассветный туман. Рой смотрел на белую пелену покрасневшими от бессонницы глазами; голова словно свинцом налилась. Выйдя из дома, зашагал по тихим, еще серым городским улицам, проносились лишь полицейские патрульные автомобили да фургончики, развозившие молоко; больше ничто не нарушало тишины в мглистой, густой пелене.

В Калифорнии, думал он, всегда туман по утрам — обычно образуется до восьми утра. Но на Атлантическом побережье сейчас другое время и другая погода, а до вылета ее самолета еще несколько часов.

Может, все объясняется войной — такого с ним никогда не случалось до войны. Считал, что легко отделался, но, видно, переоценил себя. Все эти кладбища; молодые парни, зарытые в песке и весенней траве; старушки в черных кружевных платьях, умирающие на улицах Лондона во время воздушных бомбардировок… В конце концов от таких картин и разыгрывается воображение, немудрено и спятить.

Надо взять себя в руки, убеждал себя Рой рассудительно. Никогда я не терял здравого смысла, всегда был здоров, умел владеть собой в любой ситуации; с презрением относился ко всем этим медиумам, предсказателям, психоаналитикам…

Туман постепенно рассеивался. Рой остановился и долго разглядывал грязноватую гряду гор — угрюмых сторожей на восточных подходах к городу. Все самолеты, резко снижаясь над ними, принимались кружить над городом, чтобы совершить с западной стороны посадку. Голубоватая полоска появилась над горами, она все расширялась, а хлопья тумана таяли между раскидистыми пальмами на тротуарах, и вот уже привередливое солнце засияло на покрытых росой лужайках, а небо совершенно очистилось и теперь на нем ни облачка от Беверли-Хиллз до самой Шотландии. Рой вернулся в отель и лег, не снимая ботинок.

Вскоре он проснулся; за несколько секунд до пробуждения перед глазами у него возникла вереница самолетов, спускавшихся в облаках дыма, словно в кинохронике о воздушном бое, и над всем этим столпотворением — голосок Сэлли, жалобно лепечущий — так она обычно верещала, когда наступало время ложиться в кроватку: «Мне уже пора спать? А у меня сна ни в одном глазу!»

Посмотрел на часы: в Нью-Йорке час сорок. Они уже приехали в аэропорт, и большой самолет ждет пассажиров на летном поле; механики что-то осматривают, летчики проверяют заправку баков. «Черт с ними со всеми! — решил он. — Наплевать мне, что я смешон!» И поднял трубку.

— Соедините меня с нью-йоркским аэропортом «Ла Гуардия».

— Рейс ненадолго задерживается, — ответил мелодичный голосок. — Я перезвоню.

— Это очень важно, дело не терпит отлагательства.

— Рейс ненадолго задерживается, — раздался тот же милый голосок.

Повесив трубку, он подошел к окну и стал глядеть на улицу: небо ясное, безоблачное, ярко играет солнце, освещая все горы до самого Нью-Йорка…

«Скажу ей все — пусть на меня смотрят как на идиота, наплевать! Запретить ей садиться на этот самолет! Потом вместе посмеемся. Первым же самолетом полечу к ним, а потом вернемся сюда. Это лишний раз ей докажет, что за всем этим ничего не стоит, кроме страха».

Достал из шкафа чемодан, бросил в него три рубашки, снова стал звонить; минут через пять дозвонился, но еще минут пять пришлось ждать, пока ответит старший авиалинии по перевозкам.

— Моя фамилия Гейнор. — Голос у Роя прозвучал как-то необычно высоко, торопливо.

— Простите, как вы сказали, сэр?

— Гейнор. Г-ей-н-о-р.

— Гейнор, да? Понятно. Что-то вроде пикирования, — добродушно засмеялся кто-то на другом конце провода, довольный собственной остротой. — Что вам угодно, сэр?

— Видите ли, моя жена и дочь…

— Говорите громче, вас плохо слышно!

— Моя жена с дочерью! — заорал во все горло Рой. — Миссис Алиса Гейнор! Летят двухчасовым рейсом в Лос-Анджелес. Я хочу, чтобы вы их сняли с рейса!

— Что вы сказали?

— Я сказал — нужно, чтобы вы сняли их с рейса! Им нельзя лететь на этом самолете! Моя жена и дочь. Двухчасовой рейс на Лос-Анджелес…

— Боюсь, что это невозможно, мистер Гейнор. — Голос вежливый, но в нем чувствуется озадаченность.

— Почему «невозможно»? Вам нужно просто объявить по громкоговорителю и…

— Никак нельзя, сэр. Двухчасовой рейс в данную минуту уже взлетает. Мне очень жаль. Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?

— Нет! — резко бросил Рой и швырнул на рычаг трубку.

Посидел немного на кровати, встал, подошел к окну; снова устремил тревожный взгляд на яркое небо и зелено-желтоватые горы. Так и стоял у окна, словно застыл, и все не отводил взора от горной гряды, ожидая, когда позвонит диспетчер авиалинии.

Поцелуй у Кротонского водопада

Фредерик Малл — громадного роста, веселый, бесшабашный человек, с рыжеватыми усами; когда городские власти сняли трамваи с Третьей авеню и отправили его на пенсию, он вскоре заболел и умер.

Как могли уволить его, Малла, — он не прогулял ни одного дня в жизни, не считая, конечно, запоев или нетрудоспособности из-за ран и сильных ушибов, полученных в ходе жаркого спора, — такого время от времени не избежать по вечерам в хорошо подвыпивших и почтенных компаниях. Ему и так стало несладко, когда у него забрали кондуктора и пришлось самому «обилечивать» пассажиров, стоя у переднего входа, в самой гуще гудящего, свистящего, сигналящего, безумного нью-йоркского уличного движения. Но когда вывели на линию автобусы и потребовали, чтобы он пошел переучиваться на водителя, если хочет остаться в компании, он, как и компания, понял, что ему конец.

Давно все это было, в ту далекую пору, когда в городе каждую зиму выпадал снег, замерзали озера, а удобные, коричневого цвета дома еще не снесли, и на их месте не появились эти серые, бетон со стеклом, громады офисов, и не требовалось затрачивать целый день, чтобы добраться от Бриджа до Йорквилля наземным транспортом.

Ничего не скажешь, он имел свои недостатки: пил виски, если мог себе это позволить, и переходил на пиво, когда в кармане заметно пустело. Однажды вечером его принесли домой, к жене, с сотрясением мозга, и он провалялся целых два дня в постели, а ведь заработал он его в баре неподалеку от Сороковой улицы, владельцем которого был некий Муллой, протестуя против казни через повешение Роджера Кейсмента.