Дочери Рима - Кейт Куинн

— О, мои красавцы! Вы в пух и прах разгромите «синих»! — приговаривала Диана, проводя рукой по теплой, шелковистой шее ближнего к ней жеребца. — Как их зовут?

— Я не даю лошадям кличек, — ответил бритт и провел мозолистой рукой по носу жеребца постарше. — К ним привыкаешь, и поэтому их трудно терять в бою.

— Ты много воевал?

— Не очень, — коротко и не слишком любезно ответил Карадок и направился к главе фракции «красных» договариваться о цене.

Диана распрягла гнедых и, взяв под уздцы двух пристяжных, отвела их обратно в поле.

Жеребец, которого она вела под уздцы левой рукой, неожиданно взбрыкнул, испугавшись сильного порыва ветра, и резко ее дернул. Диана сильнее потянула повод и, дождавшись, когда животное успокоилось, повела за собой дальше.

— Они обычно никого не подпускают к себе, — раздался у нее за спиной голос бритта, который вел вторую пару скакунов. — Им нравится лягать тех, кто не подозревает об их капризном нраве.

— Лошади никогда не лягают меня. — Протянув руку, чтобы стащить уздечку, Диана легким шлепком по крупу отправила пастись в поле сначала одного жеребца, а затем второго. Карадок отпустил двух своих скакунов, и вместе они с Дианой облокотились на изгородь, наблюдая за тем, как гнедые, фыркая, резвятся в траве.

— Как же ты назовешь их, госпожа?

— Очень просто, — ответила Диана, любуясь огненными гривами в лучах полуденного солнца. — Я назову их в честь Четырех Ветров.

— Спрячь меня, — сказала сестре вместо приветствия Марцелла. — Я сбежала от Туллии. Эта змея не дает мне покоя из-за какой-то выщербленной плитки в атрии. Мне оставалось либо убить ее, либо сбежать.

— Конечно, спрячу. Проходи, — ответила Корнелия и поцеловала младшую сестру в щеку. Она была как всегда невозмутима, но рука, пожавшая руку Марцеллы, была влажной.

— Я надеялась, что мы с тобой посплетничаем, — призналась Марцелла, снимая с головы подол паллы. — Сбросим с ног сандалии и усядемся с графином вина, как когда-то в былые дни.

До того, как между нами встали мужья и политика.

— Только не сегодня, Марцелла. — Корнелия бросила взгляд через плечо на шумный атрий, где сновали рабы и стража. — Пизон отправился во дворец. Император доверяет ему, ведь Пизон встал на его сторону, как только услышал это известие…

— Какое известие? Новости из Германии? Я слышала, будто легионы собираются разбить статуи Гальбы…

— Тише! — Корнелия взяла сестру за руку и провела в дальний конец помещения. На ходу она кивнула управляющему Гальбы, чтобы тот принес им еще вина; и даже успела одарить дружеским кивком сенатора, который взял у Отона тысячу сестерциев, чтобы выступить в сенате против Пизона… — Все значительно осложнилось, когда это известие дошло до солдат, — доверительно сообщила Корнелия, понизив голос, хотя машинально продолжала улыбаться. — Если легионы в Германии откажутся признать Гальбу императором, то взбунтуются преторианцы…

— У них для этого достаточно причин. Гальба по-прежнему отказывается платить им жалование.

— Но с какой стати ему подкупать их? Они честные римские солдаты, а не какие-нибудь наемные головорезы.

— Да, это так, но честью не заплатишь долги и не купишь вина в таверне, согласна? — Говорят, что Отон именно так и поступает в последнее время, во всяком случае, Марцелла об этом слышала.

— Недовольны лишь плохие солдаты, — возразила Корнелия и, на минуту остановившись, чтобы восхититься новой женой одного из заклятых врагов, и с улыбкой пошла дальше. — Центурион Денс уверяет, что его подчиненные сохранят нам верность. Денс, это центурион, которому приказано охранять нас. Он просто прелесть. Если бы все воины были такими как он!

— Это не тот, которого у тебя просила одолжить Лоллия?

— Я больше не общаюсь с Лоллией, — презрительно фыркнула Корнелия. — Ты не поверишь, какие гадости она мне наговорила.

— Не затягивай ссору с ней. Жизнь без Лоллии была бы просто скучна!

Затем к Корнелии приблизились несколько разряженных матрон. Она, как и положено, расцеловала их в щеку и поинтересовалась здоровьем детей. Увы, ни у одной из этих расфуфыренных зазнаек не нашлось доброго слова для Марцеллы, ведь ее муж в конце концов занимал не слишком высокое положение в римском обществе. Избавившись от матрон, сестры дошли до длинного зала, где бюсты предков Пизона тянулись напротив длинного ряда скульптурных портретов давно ушедших в мир иной Корнелиев. Корнелия подвела Марцеллу к бюсту их матери, которую они почти не помнили.

— Сегодня император объявит его своим наследником, — прошептала она, нервно впившись пальцами в руку сестры. — Ему придется усмирять легионы… они наверняка утихомирятся, если поймут, что за Гальбой стоит другой человек, молодой, сильный и щедрый…

— Значит, Пизон во дворце и пытается добиться признания себя наследником?

— Конечно нет. Он просто… просто находится там. Спокойный, надежный, готовый ко всему. Разумеется, там же находится и Отон… — начала Корнелия, но не договорила, чтобы погрызть покрытые лаком ногти.

— Перестань! — воскликнула Марцелла. — Разве у императрицы могут быть обгрызенные ногти?

— Конечно нет, — покорно согласилась Корнелия, слегка успокаиваясь. Она представила себя в темно-фиолетовой столе. Это цвет подразумевал имперский пурпур (но не слишком кричаще), на шее широкое ожерелье из аметистов и жемчуга, скрепленных серебряной нитью. — Мне нужно вернуться к гостям. Мы скоро услышим о назначении Пизона.

В дверях зала возникла фигура центуриона.

— Госпожа, рабы хотят знать, подавать ли снова вино?

— Конечно, подавать.

Корнелия вернулась к толпе гостей. Преторианец следовал за ней как тень. Марцелла подумала, что ее сестра еще никогда не выглядела так царственно, как сегодня.

И все же… Марцелла была вынуждена признать, что если бы ей выпала возможность выбирать преемника императора из Пизона и Отона, она бы отдала бы предпочтение последнему. И не в последнюю очередь потому, что тот был куда более интересным человеком. На бесчисленных пирах нескольких последних недель Отон, казалось, не обращал никакого внимания на царившую в Риме напряженность и, беспечно вытянувшись на ложе перед пиршественным столом, вел разговоры о недавней постановке «Фиест» или последних новостях из Египта, тогда как Пизон без умолку бубнил о чеканке монет. Еще со времен Нерона Рим хочет, чтобы у него был умный и просвещенный император, а не просто достойный. Кстати, сам Нерон был отнюдь не глуп, но ему следовало сделать выбор: или поэт и музыкант, или император. А еще, к великому своему несчастью, он был обделен талантом подбирать в свое окружение умных людей. Таких, как Отон.