Хогвартс. Альтернативная история. - Amargo

Большинство студентов, к числу которых принадлежал и я, все же надеялись, что замдиректора только пугал и не собирается претворять в жизнь свои грозные обещания. Однако целью Кэрроу была не дисциплина. Скоро он подыскал нарушителей, но "тренировать" Круциатус вызвал не первых в списке и даже не членов ОД, а тех, на кого, по моему мнению, не мог всерьез полагаться. "Тренировочные наказания" проходили индивидуально, в кабинете Кэрроу. Крэбб и Гойл остались вполне довольны полученным уроком и оживленно обсуждали свой успех, вызывая этим видимое отвращение даже у сопровождавшего их Малфоя, который после пасхальных каникул окончательно утратил свой прежний статус. Что ж, как бы я не презирал его за трусость, садистом он все-таки не был.

После первой экзекуции я решил поговорить с Кэрроу. Слова Флитвика напомнили мне о плохой карме преподавателей ЗОТИ, настигавшей их в конце года, и мысль замдиректора о том, что "сегодня вечеринки, а завтра — покушение", больше не казалась гиперболой.

— Хорошо, что заглянул, — сказал Кэрроу, листавший за столом последние номера "Пророка". — Говорят, вы там какое-то письмо Снейпу пишете?

— Кто говорит? — спросил я. Кэрроу посмотрел на меня со снисходительной улыбкой.

— Ну так что, пишут письмо или нет?

— Нет, — ответил я. — Испугались.

— Это хорошо, — одобрил Кэрроу. — Чья была идея?

— Моя.

Кэрроу оторвался от газеты.

— Твоя? — протянул он. — И как это понимать?

— Буквально! — воскликнул я. — Это ваше Круцио — просто за гранью! Чего вы добиваетесь? Хотите окончательно настроить всех против себя? Ну так это вам удалось…

Кэрроу отбросил газету и стукнул ладонью по столу.

— Хватит, Ди! — рявкнул он. — Ты кого защищаешь? Кучку отщепенцев и предателей крови? Что за опасный пацифизм ты тут развел!..

— Пацифизм? — оскорбился я. — Это не пацифизм, а тактика! Мое предложение остановило волнения, а то, что делаете вы, приведет к бунту!

— Вот, — Кэрроу погрозил мне пальцем. — Вот тут-то мы их и схватим. И кончай заигрывать со старыми дружками, а то у меня иссякнет терпение на твой счет.

Мне стало смешно, однако Кэрроу был настроен серьезно, да к тому же разозлен, и вряд ли сейчас было уместно смеяться. Но неужто он всерьез считал, что на меня подействуют его клоунские запугивания? Я не стал вдаваться в дискуссии и отправился в библиотеку готовить уроки, попутно размышляя, понял ли Лонгботтом, что все это затевалось ради него.

Даже если поначалу Невилл этого не понимал, то когда Кэрроу вызвал его продолжать "тренировки" с Круциатусом, все встало на свои места. Кэрроу не интересовали ничьи отказы, кроме отказов членов ОД, и в этот раз он не собирался ограничиваться своими обычными жестокостями. Но хотя Кэрроу раскинул плотные сети, в них все же оказались дыры. Спустя несколько дней Лонгботтом просто исчез. Это казалось невероятным: все входы и выходы из школы караулили дементоры и Пожиратели, и реши он покинуть Хогвартс, его бы поймали. Пропажа Лонгботтома казалась загадкой не только для учеников и Кэрроу, но и для остальных профессоров. Замдиректора регулярно требовал обыскивать всю школу, включая комнаты преподавателей, поскольку считал, что те могут его укрывать, однако поиски не давали результатов. Единственное реалистичное объяснение, пришедшее мне в голову, заключалось в том, что Лонгботтом прячется в Запретном лесу у Хагрида.

Несмотря на исчезновение главного "отщепенца", Кэрроу не отступил от своего плана поймать ОД на измене, но к всеобщему удивлению члены Отряда продолжали таинственным образом пропадать. Ряды седьмого курса катастрофически редели. Я был почти уверен, что все они уходят в лес, пока однажды вечером, по окончании очередных бессмысленных обысков, в одном из коридоров неподалеку от Астрономической башни лицом к лицу не столкнулся с Лонгботтомом. Он появился словно ниоткуда, из темной ниши в стене, где прежде ничего не было.

Увидев меня, он мгновенно направил мне в лицо палочку. Я свою не вынимал, просто стоял и ждал. Несколько секунд Невилл держал меня на прицеле, а потом медленно опустил руку.

— Что, Лонгботтом, опять свою жабу потерял? — поинтересовался я. Тот фыркнул. — Значит, в стене теперь живешь?

— В вентиляционной шахте, — сказал Лонгботтом.

— И куда собрался?

— За жабой, — усмехнулся тот.

— Где-то здесь бродит Алекто. Она тебе обрадуется.

После недолгой паузы Лонгботтом спросил:

— Ты действительно вытащил Луну из подвала Малфоев?

— А что это меняет? — сказал я.

— Кое-что, — неопределенно проговорил Невилл. Я покачал головой:

— Ничего это не меняет. Все как было, так и остается… Ладно, давай, ищи свою жабу. — Я обошел молчавшего Лонгботтома и продолжил свой путь по коридору к лестнице.

Глава 67

После возвращения учеников с пасхальных каникул я обратился к Пирсу с вопросом, не потерял ли его отец интереса к моим рисункам и не будет ли слишком нагло, если после такого длительного перерыва я пришлю ему работы с патронусом. Тот ответил, что напротив, отец будет только рад, и поскольку на рисунках изображается такая магическая диковина, у них наверняка найдутся покупатели. В письме Клайву Пирсу я объяснил, что до сих пор у меня не возникало особого желания рисовать, и отправил ему все отложенные перед последним походом к Аберфорту работы.

Через несколько дней мне пришел ответ. Клайв Пирс сообщал, что качественные изображения патронусов-теней встречаются редко, и коллекционеры, а также некоторые библиотеки, с удовольствием приобретут их. Заканчивалось письмо довольно таинственно: "Когда-то я уже говорил вам об этом и хочу повторить снова: не считайте, что обязаны рисовать. Рисуйте, если у вас есть вдохновение и если вам хочется чем-то поделиться с миром, но когда муза молчит — позвольте ей молчать, хотя, конечно, всем нам будет жаль, если вы последуете примеру Рембо. Так или иначе, надеюсь, что еще не раз увижу ваши работы".

Увидев незнакомое имя, я отправился в библиотеку, но ни одна из магических энциклопедий не объясняла, кто такой этот Рембо и в чем заключается его пример. Мне было очень интересно узнать, что же имел в виду Клайв Пирс, и я обратился к Слагхорну — уж он-то наверняка помнил всех магов прошедших десятилетий, о которых составители энциклопедий могли позабыть или, возможно, кого сознательно туда не включили.

После очередного урока зелий я подошел к Слагхорну.

— Сэр, могу я вас спросить?

— Конечно-конечно, — с готовностью ответил Слагхорн, пребывая в благодушном настроении от наших сегодняшних успехов.

— Мне тут встретилось одно имя, но в энциклопедиях я его не нашел и подумал: может, вы знаете, кто это?

Слагхорн кивнул:

— Очень интересно, Линг. И что за имя?

— Рембо.

Несколько секунд профессор выглядел очень удивленным.

— Рембо? — переспросил он. — Артюр Рембо?

— Не знаю, — я покачал головой. — Там была только фамилия. Я все справочники по магам перерыл…

Слагхорн начал было смеяться, но тут же замолчал и посмотрел на меня с неожиданной грустью.

— Линг, Линг, — сказал он. — Мне иногда так жаль, что вы здесь, — он указал на пустой класс, — лишены того, что доступно школьникам из обычных маггловских школ. Мы учим вас магии трав и животных, объясняем, как менять форму материи и работать с тонкими энергиями, но как же много остается за бортом! Это цена, да… Я тебе скажу крамольную по нынешним временам мысль, но мы сами загнали себя в гетто нашей избранности. В мире есть магия более великая, чем все эти наши… — он кивнул на реторту, — загогулины. Та, что обращается к человеку, исходя не отсюда, — Слагхорн указал себе на голову, — а отсюда, — он приложил руку к груди. — От сердца к сердцу. От души к душе. Поэзия, Линг. Музыка. Такая магия по-настоящему меняет жизнь. — Слагхорн покивал, словно отвечая собственным мыслям. — Но нам она недоступна. Ты знал? Нет, конечно нет, откуда бы…

Профессор мягко похлопал меня по плечу и сел за стол.

— Среди волшебников есть великие философы и алхимики, гениальные ученые, сослужившие добрую службу не только колдунам, но и всему человечеству. Однако в мире, во вселенной, соблюдается равновесие: что-то дается, а что-то отнимается. Мы, маги, лишены дара менять души людей, открывая им истину через искусство. Среди нас нет фигур, сравнимых с Моцартом или Данте, Рембрандтом или Брейгелем. Есть ремесленники, подмастерья, но мастеров нет. Да, мы умеем превращать салфетки в будильники и перемещаемся из города в город без машин и самолетов, но сделало ли это хоть кого-нибудь из нас лучше? — Слагхорн покачал головой. — Нет, Линг, не сделало. Когда ты смотришь на это зелье, — он указал на один из сосудов с Настоем Похитителя Тревоги, который мы сегодня варили, — ты что-нибудь чувствуешь? Разве что приятный аромат. А когда превращаешь стакан в тапочки? Может ли такое превращение изменить чью-то душу? — Профессор махнул рукой. — Наша магия — средство. Средство достижения власти, славы, бытовых удобств… В конце концов все эти стаканы и будильники становятся обыденностью, и ты колдуешь точно так же, как какой-нибудь деревенский маггл доит своих коров или возделывает поле на этих устрашающих гремящих машинах. Чуда нет, Линг. Просто нет. — Слагхорн замолчал, глядя сквозь меня, охваченный своими эмоциями. — Но есть музыка, и она — чудо. Как простые колебания воздуха могут выворачивать мою душу наизнанку? Как они могут рождать во мне такие чувства — эти невидимые, существующие лишь в данную секунду звуки? Музыка — подлинное чудо, потому что она позволяет каждому прикоснуться к собственной душе, ощутить внутри себя ее движение. Это, — он кивнул на реторту, — нет. А она — да. И поэзия. Слова вроде бы простые, но они обращаются к чему-то в тебе, чего ты прежде не знал, и благодаря ним ты чувствуешь вечное, неуничтожимое.