Таков мой век - Зинаида Шаховская

— А тем временем мы сражаемся одни, — продолжал он.

— Будь вы одни, то погибли бы. Разве вы не знаете, что без оружия союзников ваша борьба окончилась бы поражением? — спросила я, разозлившись. — Приходите все же в клуб.

Но тень Сталина, тень режима стояла между нами. Было очевидно, что офицер боится узнать адрес клуба.

— Судя по вашим наградам, вы человек отважный, — сказала я. — И тем не менее я впервые встречаю союзника, который боится принять приглашение. Это разрывает мое сердце.

Он не ответил и отвернулся. Он боялся не меня, а своих.

Русских в клубе не было, зато мы приняли делегацию китайцев. За ужином все вежливо улыбались друг другу; гости говорили по-английски, но беседа не слишком ладилась. Соседи русских, братья монголов, которым суждено было вскоре в гимнастерках красноармейцев обрушиться на Европу, они демонстрировали тонкое поведение политиков.

С Дальнего Востока перенесемся за океан. Американцы были на нашей стороне и служили для нас залогом успеха. Армия богачей — стало быть, ей завидовали — состояла из высоких парней с открытыми лицами, раскованными манерами и приветливых, от чего мы в Европе уже отвыкли. Встречали их хорошо, хотя и не обошлось, как принято, без насмешек. Солдаты, не нюхавшие пороху, прибывали уже с наградами (медалями за хорошее поведение). В Англии смеялись: «Американцы, как фарфор, их сначала раскрасят, а уж потом — в огонь». Мы, как зачарованные, наблюдали за действиями заокеанских партнеров: американская армия мгновенно обеспечила своим воинам комфорт, к которому они привыкли и который даже не снился бедным солдатам из союзнических армий. Британцы организовали бесчисленные комитеты по приему и клубы. Леди Ч., как раз этим занимавшаяся, очень удивилась, узнав, что американские солдаты были в основном немецкого и итальянского происхождения, — «они повергли меня в шок», — говорила эта дама.

Мне предложили войти в brain trust (то есть в мозговой трест — удивительное отсутствие скромности) для интеллектуального развлечения американских воинов в Черчилль-клубе. Для меня это был незабываемый вечер: команду составляла знаменитая баронесса Мура Будберг, чья необычная судьба остается загадкой, — о ней рассказал в своих воспоминаниях Брюс Локкарт, агент британской разведки в России во время революции. Мура, высокая женщина с лицом Будды, была секретарем и подругой Максима Горького, секретарем и подругой Герберта Уэллса и Александра Корды. Она была связана с Лабартом и его газетой «Франция», принимала у себя самых разных людей. У нее можно было встретить молодого лорда с женственными манерами, левацки настроенных интеллигентов, политиков… Наш тогдашний мозговой трест состоял из профессора Мориса Боура, выдающегося слависта и специалиста по античной Греции, и сэра Кеннета Кларка, директора Национальной галереи. Я рассказывала о Пушкине; американские солдаты слушали меня и жевали жвачку. Мне бы на их месте вечер не показался слишком веселым, но они все же не заснули, а некоторые даже задавали вполне уместные вопросы.

Американцы показались мне привлекательными. Оказавшись в незнакомой обстановке, они прилагали усилия, чтобы помочь тем, кого уже второй раз за четверть века приходилось спасать. Это было тем более ценно, что предки многих из них — выходцы из Европы — уехали разочарованными. Помню, один летчик венгерского происхождения, которого мы пригласили в Клуб союзников, чистосердечно объяснял нам, облокотясь на стойку бара:

— Как-то все по-дурацки выходит! Я прыгаю в бомбардировщик и уничтожаю людей, против которых абсолютно ничего не имею. Япошки — другое дело. После Пирл Харбора мы просто должны встать им поперек горла. Но немцы? Они нам ничего плохого не сделали. У нас в штате Висконсин очень много немцев. И они настоящие американцы. Мне трудно усвоить, что я должен ненавидеть Германию и разрушать ее только потому, что она оккупировала Европу или напала на русских. Моего отца тяжело ранило во Франции в 1917 году, и кому стало лучше? Теперь и я должен подставлять голову? Признаюсь вам, я боюсь, ужасно боюсь, и неизвестно почему: у меня нет ненависти к людям, на которых я сыплю бомбы, и никакого удовлетворения я не получаю, когда разрушаю незнакомые города. Война вообще меня не привлекает, я человек мирный, единственный вид охоты, который доставляет мне удовольствие, — ловля форели или лосося!

— Это значит, что вы сражаетесь во имя священного долга, честь вам и хвала, — сказала я.

В довершение всего, после Сталинграда общественное мнение стало осуждать американцев за то, что они тянули с открытием второго фронта. Пошли анекдоты: «Папа, — спрашивает сын, — что такое второй фронт?» — «Подожди, сынок, — отвечает отец, — вот доживешь до моих лет, узнаешь!»

Среди американцев были и русские. Я нашла среди них своего приятеля по ранней юности, Алексея С., странного солдата, хотя и происходившего из семьи военных. Удивленный тем, что никак не растет в чине — хотя бы в сержанты произвели, ведь в регулярной армии повышение было делом обычным, — он обратился к командиру за разъяснением и узнал, что его подозревают в антисемитизме. Возмущенный Алексей написал своим друзьям в Нью-Йорк и немного спустя получил характеристику, подписанную сотней еврейских фамилий, подтверждавшую, что он не антисемит. Американская армия отличалась демократичностью, и он отнес этот документ командиру, что — увы! — не помогло ему стать офицером.

Сергей Трубецкой был атташе посольства Соединенных Штатов, и мы могли видеться довольно часто. Лейтенант из США Г-в, прибыв в Лондон, попал в период затишья. Он позвонил нам и сказал пренебрежительным тоном:

— Я ехал в Лондон, как на фронт, а оказалось… — Он еще не кончил говорить, как завыли сирены. — Что это такое? — спросил Г-в из телефонной кабины.

— Это и есть воздушная тревога.

Тон его несколько изменился:

— И что мне делать?

— Если хотите, можете продолжать разговор.

— Но неподалеку что-то происходит, — сказал Г-в, уже откровенно встревоженный. — Упало совсем близко от того места, где я нахожусь…

— Что же вы хотите? В Лондоне всегда так: то ничего не происходит, а то все сразу.

— Понятно.

Все же война меняла свой ход. С каким удовлетворением — да простят нас небеса — мы поднимали головы, чтобы пожелать счастливого пути и благополучного возвращения тяжелым эскадрильям союзников, летящим на континент. Мы так долго ждали, когда же Гитлер получит отпор, и вот наконец дружественная авиация поднялась в воздух, чтобы отплатить за Ковентри.

Марокко и Алжир находились в руках союзников, хотя французы, к сожалению, пытались в странном запале неуместного честолюбия этому воспротивиться. В СССР продолжались бои. Русский народ сражался так же, как когда-то, в лесах формировались партизанские отряды, по примеру партизан 1812 года. Не Ленин, а Суворов вел войска в бой, а в тылу Сталин был вынужден открыть давно запертые церкви, чтобы Святая Русь пришла на помощь далекой от святости стране. А для того, чтобы русским не приходилось сражаться голыми руками, союзнические войска снабжали их через Архангельск мощной современной техникой. Не стоит забывать о значении этой и другой помощи. Лично я забыть не могу, поскольку слышала рассказ о том, как умирали моряки этих войск, от английского офицера — у него только что погиб в море сын, и он, собрав все свое мужество, с окаменевшим лицом, но с достоинством расспрашивал уцелевших о его последних минутах…