Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хартии с тихим шелестом сползали на пол.
Люди наконец начали понимать, что тут происходит. Месть таки пришла. Неожиданная, пародийная, злобная. Так вот что они задумали! Молодцы! Не выдержало, значит, у людей сердце. Есть настоящие парни, которые не дадут даже малой подлости сойти без наказания.
Кое-где в рядах начали прыскать.
— А потом братская в вере православная Абиссиния, которая дала нам величайшего поэта, который хотя и грешил сначала против идеи эгиды...
— Идеи агиды, — повторил, как всегда, слишком громко Грима.
— ...православного государя над всеми — потом раскаялся и умер как христианин.
— Аман! — высказался Алесь.
Должен был произойти грандиозный скандал, и лишь ощущение этого сдерживало пока что аудиторию от гомерического хохота.
— И что же? — театрально воздел руки профессор. — На пути благородной идеи, чувствуя ее опасность, встали враги. Турки, сардинцы, французы, англичане... Но не только они. Против идеи прежде всего восстала измена! Измена, которую скрытно несли в сердце наиболее неистовые элементы общества. Всех их объединило забвение принципов народной нравственности и забвение народных традиций, гнилое западничество, которое завели у нас Белинский, Герцен и Кo, погоня за неопределенными и подозрительными новшествами...
Два консервативных славянина достали намеренно большие монокли и ловко зажали их в глазницы.
Кто-то в последних рядах захохотал и это прозвучало в полной тишине, где только давились от затаенного смеха люди дико, как смех фольклорного героя на похоронах. Хохотуну, видимо зажали рот...
— ...погоня за модными течениями чужой философии, погоня за социалистическими бреднями... Изменники выступили против необратимого и закономерного высшей закономерностью исторического процесса — процесса образования одного панславянского народа... Научившись от своих лжеучителей и от изуверов русского племени искаженным, ошибочным идеям, выступили против идеи панславизма легковесные полячишки, онемеченные чехи, сербы, от которых за версту несет Туретчиной, а в последнее время, еще какие-то придуманные украинцы и бе-ло-русы... На что они все надеются — неизвестно... Пинчук, этот обитатель пинских болот, с лицом, не похожим на человека, с ногами в виде колеса и непонятным говором, исчезает окончательно1.
Видимо, не желая окончательно исчезать, консервативные славяне решили подкрепиться. Из корзин появились потрескавшиеся и тугие, как резина, каленые яйца, ломтики сала, две бутылки с клюквенным квасом и, наконец, горшочек с кашей.
«Славяне» лупили яйца и запивали их квасом, который оставлял под носом красные усы. Ели сало, вытирая руки о постриженные «крышей», на купеческий манер, волосы.
Теперь смеялись, зажимая рты, десятки людей.
— Украинофильство, подогреваемое австрийскими агентами... Это дело с Шевченко и какой-то Наталкой-Полтавкой во главе... Ограниченное количество фантазеров, считающих, что Малороссия, малороссы являются чем-то особенным со своим неразработанным говором и своими чумаками и могут существовать, не ощущая нужды в общем славянском отечестве, императоре и восточном православии...
Грима смотрел на горшочек каши с неизмеримым удивлением. Вид у него был такой, что ближайшие ряды пырскнули смехом. Грима недоуменно посмотрел на них. Хохот взорвался сильнее.
Посчитав это реакцией на свой безудержный юмор, профессор перешел на пафос:
— Как у немцев Германия превыше всего, так у нас наш государь превыше всего. И мы имеем полное право провозгласить: руки прочь и да будет наш народ с его государем вершителем судьбы народов!
Всеслав наконец догадался, как быть с кашей. Достал из глазницы монокль и начал черпать им кашу.
И тут ряды не сдержались: покатился по скамьям выше и ниже, захватывая все новые секторы, непреодолимый, мощный, гомерический хохот.
Когда Рунин понял, что смеются совсем не над его шутками, было поздно: смех овладел всеми до последнего. Он спешно бросил на переносицу пенсне и увидел все.
От хохота, от мощных, как прибой, перекатов ходуном тряслись ряды.
Рунин начал подниматься по ступенькам. И тогда Алесь встал, чтобы закрыть Гриму спиной. Отодвинул его плечом.
Четверка приспешников вместе с соседями схватила Гриму и потащила дальше от прохода. Он сопротивлялся и кричал, но хохот заглушил его крики... Хлопцы затащили Всеслава далеко за спины.
— Вы? — спросил Pунин. — Вы, князь?
Некоторые уже не могли смеяться и только зевали, как рыба на песке.
— Я с самого начала видел это, — заявил бледный Рунин. — Зачем вы сделали...
— Патриот конюшни! — крикнул из-за спин Грима и сдавленно замычал.
— Кто еще там? — спросил Рунин.
— Разве вам мало меня одного? — удивился Алесь.
— Я хочу знать, кто еще?
— Как видите, все.
Хохот становился нестерпимым.
— Причины?
— Нежелание видеть вас тут. Нежелание, чтобы нас учил уму — а вернее, разуму-маразму — такой, как вы... доносчик... мракобес... губитель юных и чистых.
— Без личных оскорблений!
И тогда Алесь поднял руку.
— Шутки прочь... Нам осточертел ваш панславистский вонизм... Осточертела эта маска хищничества... Нам осточертели вы. Вы пачкаете само имя нашей родины, наше имя, нашу незапятнанную честь.
— Вы не патриоты!
— Мы патриоты больше вас. Но мы не хотим величия за счет других народов. Ведь все люди земли — братья. И все они похожи друг на друга и на нас. В мире нет худших народов... А если есть, то их делают такие, как вы.
— Видимо, я еще не закончил чистки университета.
— И не закончите, — спокойно произнес Алесь. — Я уйду отсюда, но уйдете и вы вместе с вашей блевотиной. Иначе вам на каждой лекции будут учинять обструкцию.
— Посмешище, — кричали с рядов. — Квасной Платон!
Опять раздался хохот. Парни из местного землячества затянули по-русски запрещенный после восстания «Марш Кошута». Почти без слов, которые знали немногие, но грозно летела мелодия. В ответ ей плеснулась где-то под потолком «Марсельеза».
Амфитеатр бурлил. Каждый сейчас не понимал, как могли они терпеть эту дрянь и гниль хоть еще одну минуту, как могли забыть об исключенных, как могли мириться с унизительными рассуждениями этой мокрицы.
Аудитория взорвалась криками:
— Позор! Мозги лыковые! Вон! Вон!
Свист, кажется, разрывал стены и заставлял дрожать оконные стекла.
Они стояли на перроне и, как всегда в последние минуты, не знали, о чем говорить.
— И все-таки это паясничанье, — заявил Кастусь. — Мужики с голода едят траву, а ты ради неопределенного наслаждения свести счеты с этой старой обезьяной вылетел.
— Пусть они мне с двумя дипломами соли на хвост насыплют, — пояснил Алесь. — Что ж, по-твоему, позволить ему отравлять мозги и доносить дальше? А так его убрали. Да
