Шайтан-звезда - Далия Трускиновская

– Ради этих великих дел я отдала тебе единственного сына! А ты называешь меня распутницей и упрекаешь во лжи! – отвечала женщина. – Мы попали в этот замок, как в ловушку! Погибла я и погибло мое дитя!

– Так он и тебя обманул? – изумился Мерван, уже не пытаясь отпихнуть черных рабов. – А я-то думал, что это ты всю жизнь всех обманывала! Вот оно, вознаграждение Аллаха!

И долго еще они кричали, вопили и хрипели друг на друга, обвиняя и оправдываясь, а две невольницы, Хайзуран и Сабиха, глядели на них из угла, боясь дышать, а два черных раба, очевидно, плохо владеющие арабской речью, продолжали удерживать царевича, ибо иного приказа от своего повелителя не получили.

Не дожидаясь конца этого бедствия, аш-Шамардаль вышел из помещения и проследовал в ту башню, где жил во время своих наездов в Пестрый замок.

У входа его встретил черный невольник.

– О господин, что нам делать с теми двумя, которые прибыли вместе с тобой? – спроси он. – Оба они лежат без памяти в твоих комнатах, и мы боимся за их жизнь.

– Один из них – цирюльник, и он будет находиться при нас, – решил аш-Шамардаль. – Клянусь Аллахом, в этом обезумевшем замке недоставало только болтливого цирюльника! Второго, горбуна, отнесите в казармы, где живут мюриды, и покурите перед его носом жжеными перьями. Когда очнется, скажите ему, что Аллах переменил его судьбу и близится время, когда от него потребуется служба делу скрытого имама. Цирюльника мы приведем в чувство сами!

Но, войдя в помещения, аш-Шамардаль менее всего торопился позаботиться об Абд-Аллахе Молчальнике. Он достал из тайника в стене шкатулку и раскрыл ее.

На дне этой великолепной, из черного дерева, отделанной вставками из перламутра шкатулки лежали два дешевых медных кольца, из тех, что носят лишь черные рабы в небогатых домах.

– Горе мне, это – последние… – пробормотал мудрец. – Горе мне, как же все это вышло?

Он достал из-за пазухи черное ожерелье.

– И от этого талисмана мне нет никакой пользы… Ибо камни в нем – женского рода! И бронзовый пенал ас-Самуди пропал бесследно – а ведь он наверняка повелевает каким-то джинном, и я, если бы хорошенько постарался, разгадал бы его тайну… Как же теперь быть?

Аш-Шамардаль сел на ковер и крепко задумался, опустив голову и упершись бородой в грудь. Когда же он выпрямился, то сухое лицо упрямца исказила кривая и малоприятная улыбка.

– Еще не все потеряно, клянусь Аллахом! – сказал аш-Шамардаль. – Немало крови придется им пролить, прежде чем Пестрый замок попадет в их гнусные руки!

– Воистину, блаженство хаммама может сравниться лишь с райским! – мечтательно сказал Джеван-курд, растянувшись на лежанке-суфе. – И как это прекрасно – после долгого пути распарить все кости…

– И срезать мозоли… – отвечал с другой лежанки Хабрур ибн Оман.

Его борода была завернула и закутана в порыжевшие от хенны тряпки.

– А растирание? Вы забыли о пользе растирания, о друзья Аллаха! – напомнил с третьей лежанки Джабир аль-Мунзир. – И ведь мы еще не скоро сможем посетить такой хаммам!

Все трое отдали себя во власть умелых банщиков – и, надо признаться, те растирали их, и сгоняли с них грязь катышками, и долго возились с ними, прежде чем их кожа засверкала чистотой.

– Чтоб тебя не носила земля и не осеняло небо! – услышали они вдруг возмущенный голос с какой-то из отдаленных лежанок. – Что это ты нападаешь на мои бока, словно курд на паломников? Убирайся отсюда, о гнусный банщик, и дай нам отдых от своего зла! Разве так содержится образцовый хаммам? Твоя горячая вода недостаточно горяча, а твоя холодная вода лишена свежести и аромата! Что ты кладешь в кувшины с охлажденной водой – ишачий помет? А твои покрывала – ты вытирал ими ноги городским нищим? Клянусь Аллахом, будь у меня время – я купил бы этот хаммам и научил вас всех, как нужно принимать и ублажать посетителей!

– Слушайте, слушайте! – развеселился Джеван-курд. – Сейчас этот бесноватый подерется с банщиком! Вот это будет развлечение! Ради Аллаха, не мешайте им подраться!

– Сказано: а кто простит и уладит, воздаяние тому у Аллаха, – одернул искателя развлечений Хабрур. – Я пойду и погляжу, что там творится.

Он отстранил банщика, встал, поправил во избежание позора набедренную повязку и, придерживая закутанную бороду, ушел туда, где за пеленой пара продолжал ругаться и обучать банщиков их ремеслу незримый посетитель.

Джеван-курд и аль-Мунзир приподнялись, чтобы лучше слышать, но слов своего старшего товарища они не разобрали. Зато ответ на них был вполне внятен – бесноватый, которому удалось сбежать от родственников и забрести в хаммам, обозвал кого-то арабской собакой, и это вполне могло относиться к Хабруру.

– Идем, ты был прав, о друг Аллаха! – обратился аль-Мунзир к Джевану, соскакивая с суфы. – Нужно было дать банщикам возможность поколотить этого несчастного! Но и теперь не поздно!

Они поспешили туда, куда неторопливо проследовал Хабрур, и увидели такое зрелище.

На краю большого водоема стоял человек неслыханного вида. Черные с легкой проседью волосы стояли у него на голове дыбом, так что голова сделалась, как у разъяренного ифрита, и величиной она вместе с волосами была, словно корзина в лавке зеленщика. Узкая белая повязка, стянувшая виски, делала его еще страшнее. Он был высокого роста и худой, но жилистый, и кое-где на его теле виднелись прямые шрамы, как от удара ханджаром.

Этот человек потрясал покрывалами, которые банщик, очевидно, накинул ему на плечи, когда вводил в парильню хаммама. И если бы аль-Мунзиру или Джевану-курду пришлось изображать в трактате о повреждениях разума безумца, то лучшего, чем этот, они не нашли бы во всех землях правоверных.

Аль-Мунзир знал по опыту, что его широченные плечи и огромный рост приводят к смирению даже самых буйных крикунов, если обладатель плеч и роста сурово сдвинет брови. Потому он вышел вперед и встал перед шумным посетителем хаммама так, как, очевидно, встал в сказке перед глупым рыбаком выпущенный им из кувшина свирепый джинн.

– Чего тебе нужно, о молодец? – прервав свои возмущенные вопли, обратился к нему крикун. – Что ты стоишь и смотришь на меня глазом умаляющим? Может быть, ты еще заговоришь со мной речью уничтожающей, как этот обладатель крашеной бороды?

Он указал пальцем на Хабрура ибн Омана.

– Как говорят арабы, верблюд, домогавшийся рогов, лишился ушей, – отвечал на это аль-Мунзир, несколько удивленный тем, что его рост и плечи не произвели должного впечатления.

– Ты рожден ничтожным глупцом и жалким трусом, ты боишься тронуться в путь темной ночью и прячешься в шатре в жаркий полдень! – на сей раз подобный ифриту посетитель хаммама завел речь, хоть и гнусную, но подобающую детям арабов.