Психология литературного творчества - Михаил Арнаудов

Очевидно, сила поэтического слова заключена не в образах, которые оно даёт. Очевидно, язык поэта ведёт нас прямее к тем переживаниям, которые иначе предполагают восприятия из внешнего мира. Потому что — и это основная мысль Майера — слово, словесные представления органически связаны с субъективным рефлексом всякого впечатления, и достаточно поэту найти слова, которые наиболее верно или наиболее непосредственно передают чувственный характер представления, чтобы мы подумали, что оно выступило перед нашим духовным взором, хотя в действительности этого и не произошло. В наших словах дано нечто большее, чем картины, и нечто иное, чем чувственные представления; нам дано жизненное значение этих представлений, их сокровенный смысл. И если иногда в воображении вызывается известная черта предмета, то делается это не из любви к пластике видения, а чтобы коснуться всего богатства содержания, связанного с ней, чтобы пробудить все те ценные переживания, которые влечёт за собой выразительное слово. Не живописное в речи, а эмоционально значительное, даже если оно и высказано чисто идейно, — вот цель поисков поэта. Существенным в поэтическом восприятии является то, что Майер обозначает как «Nachempfinden» и «Nachfühlen» [1365], то есть сердечный отклик, вчувствование. Пропитанное чувством слово представляет собой самое верное средство для создания желанных внутренних состояний. «Через чувственный или эмоциональный тон (Empfindungston) слово приобретает свою душу, углубляется самым чудесным способом и приобретает какую-то таинственную недостижимость; потому что всё почувствованное имеет иррациональный оттенок, непостижимый для вникающего разума. То, что так очаровывает в языке великих мастеров, его жизнеобильность и его мягкая непосредственность, зиждется или возникает благодаря чувственному тону. Язык в нём раскрывается нам со своей внутренней стороны, как рождённый в центре говорящей личности, в нём он возвращен к своей первоначальной свежести и молодости. Чувственный тон облачает, как мягкая ткань, твёрдый скелет интеллектуальных содержаний. Поэтому слова с собственным тоном являются настоящими поэтическими словами, и именно они поднимают нас к идеальной сфере, оторванной от действительности»[1366]. Словом, поэзия достигает своего назначения, опираясь на настроения, эмоциональные переживания и вызывая в уме картины или видения именно через посредство чувства, пробуждённого у нас словом. Мощь слов с чувственным тоном важнее и существеннее, чем мощь образных представлений, чаще всего иллюзорных.

Мнение Майера в большой степени совпадает с наблюдениями психолога Альфреда Бинэ, который экспериментально устанавливает, что у большинства людей слово при чтении или слушании не вызывает спонтанно никаких образов, оптических или слуховых, и что ничто не доказывает мнимо важную роль образов в процессе самого мышления [1367]. Существенное значение имеют здесь эмоциональные элементы языка, о которых последователь психолога Джеймса думает: «В слове есть нечто большее самого слова… есть какое-то неосязаемое и невидимое сияние, которое, облучая слово, придаёт особенное качество, аффективную выразительность, неуловимую посредством слов… мы бы сказали, аффективную окраску, аффективный вкус или аффективный резонанс» [1368]. В данном случае термин «аффективный» выражает все оттенки эмоционально-волевого, как иррациональный спутник образно-конкретного или внешне-чувственного содержания языка.

Несколько дальше Майера идёт эстетик Десуар. Признав воображение весьма незначительным фактором художественного воздействия в поэзии, он возлагает всю тяжесть и здесь, как и в других искусствах, на материал, посредством которого нам даны соответствующие содержания. Если теперь некоторые говорят о тоновом искусстве (то есть музыке) или о пространственном искусстве (архитектуре), то справедливо было бы говорить и словесном искусстве (Wortkunst) вместо поэзии. Потому что «цель поэзии — это наслаждение через слова (некоторые современные эстетики думают даже — наслаждение в словах, der Genuss Worte) и художественное мастерство поэта (некоторые современные эстетики думают даже — мировоззрение поэта) заключается в его власти над языком. Смысл и язык так тесно переплетены, как смысл и тон в музыке: язык не только изображает нечто внутреннее, но изображает и самого себя». При прямом описании предмета могут появляться и наглядные представления, но это не делает поэзию искусством фантазии, так как специфичным здесь является не образ, а его возникновение через язык.

«Доказательством, — продолжает Десуар, — является то, что хотя бы так называемые представленные чувства (vorgestellte Gefühle), если не самые реальные чувства, прикрепляются без всякой образной деятельности к словам… Наша душевная жизнь развита так особенно, что слова могут иметь последствием то же, что наступает и при переживании действительности, которой отвечают слова: есть даже люди, у которых впечатление, вызванное словом, сильнее, чем впечатление, вызванное действительностью. Самые низшие и самые высшие чувства опираются на слова. Если Гейне заставляет цветок василек издавать «запах трупа», то ни у кого не появится галлюцинация запаха; выражение потому действует художественно, что слово само по себе требует всех душевных возбуждений, связанных с восприятием или его воспроизведением. Согласно этому описание какого-либо человека или местности может не создавать никаких оптических представлений, но производить такое же сильное впечатление, что и картина… Если в самом начале воздействие слов зависело от возникновения чувственных представлений, то теперь они стали уже излишними: язык сгустился до такой степени, что стал особым миром, к которому все душевные последствия прикрепляются так легко, как к миру вне» [1369].

Итак, по мнению Десуара, прежняя истина в этом вопросе гласила: «Слова поэта дают повод для внутренних картин у читателя или у слушателя, с которыми связано и эстетическое наслаждение». Но истина, которой принадлежит будущее, гласит: «Наслаждение связано с самими словесными представлениями в изречении» (an den Wort-und Satzvortellungen selber haftet der Genuss). Говорить об оптических представлениях неуместно потому, что они очень незначительны, чтобы объяснить силу эстетического впечатления. Важны не случайно внушённые чувственные образы, а словесные формы. С одной стороны, звук и ритм, с другой, значение слов — вот элементы, которыми внутренняя жизнь пробуждается гораздо больше, чем через участие воображения [1370].