Тайга и зона - Александр Бушков

– Порнографию держим, да! Запрещённую законами! Бордели устраиваем! – И он рявкнул, пнув пустую тумбочку ногой. – Чья?!

– Моя, начальник, – произнёс, переминавшийся с ноги на ногу, невысокий плотный мужик лет сорока.

– Чья?! – взревел прапор.

– Орлов Дмитрий Владимирович, статья сто седьмая, прим, один, – покорно забубнил заключённый.

Богомазов, как чеку из гранаты, выдернул из нагрудного кармана блокнот, пластмассовой ручкой с изгрызенным колпачком быстро занёс в него данные нарушителя.

– Будет тебе изолятор, приятель. Марш на выход. Ждать на построении.

Заключённый Орлов потопал к выходу из барака. Богомазов блокнот в карман не убрал, сжав его в кулаке, двинулся по проходу сквозь строй ненавидящих взглядов.

– А ну сдать всё неположенное! Кто сдаст добровольно – получает амнуху от наказаний. Считаю до пяти, сволочи. Кто не сдаст – виноват сам. Останется без свиданок. Лишение передач. За особо злостные нарушения – ШИЗО. Всё. Пять прошло.

Богомазов обернулся к хвостом следующему за ним сержанту.

– Чего ждёшь, Минаков?

Сержант из оперов, деревенского вида паренёк, веснушчатый, с оттопыренными ушами, в ответ пожал плечами.

– Вперёд! – толчком в плечо вывел его из нерешительности Богомазов. – Всё осмотреть. Каждый сантиметр. Каждую заначку вынуть. Простучать полы. Прощупать постели.

Сержант, которому, похоже, как лошади, чтобы сдвинуться с места, требовалось получить плетью по боку, рванулся тормошить подчинённых, распределять их по бараку, ставить задачи. И начался тотальный, старательный шмон. Солдаты сваливали на пол постели, матрасы и подушки, переворачивали тумбочки, простукивали пол на предмет тайничков… в общем, занимались своим делом. Карташ стоял в дверях и с ленцой наблюдал за приевшейся за годы суетой. Суета, судя по всему, приелась и заключённым, вот только виду они не подавали. Богомазов, постукивая блокнотом по ладони, расхаживал по проходу, в который солдаты вываливали содержимое тумбочек. Двое срочников расстелили простыню, на которую бросали вещи, признаваемые Богомазовым как неположенные.

– Кипятильник, вашу мать! Спалить нас задумали, чифирщики долбаные! А эт-то что такое? Никак вилки! Ресторан открываем? Чтоб было чем пырять? Не положено! Положено ложки. А это что? Подтяжки. Вешаться на них удумали? Не положено. Ишь, франты нашлись!

Карташ, разминая пальцами сигарету, наблюдал за действиями подчинённых. Мимо него к выходу из барака топали заключённые, чьи постели и тумбочки уже прошли досмотр, топали в одной колонне, и деловые, и мужики, и блатные. Аки волки с агнцами на водопой… Протопал и Таксист Гриневский, глядючи исключительно в пол. На выходе их обыскивали двое солдат, после чего выпускали из барака, чтобы те на освещённом прожекторами плацу дожидались, сколько потребуется, когда выйдет к ним начальство и объявит результаты проведённого обыска. То есть выйдет к ним начальство и расскажет, кому выпал карцер, кому – месяц без свиданок и так далее.

До Карташа доносились глухие зэковские бормотания под нос на тему: «ну, суки, дождётесь», «беспредел полный», «вертухаи оборзели в корягу, попомните ещё».

Так, стоп! Что-то такое мелькнуло в воздухе и, Богомазовым незамеченное, опустилось в кучу сваленного барахла. Сам не зная почему, Алексей дёрнулся было вперёд, но одумался и притормозил. Потом разберёмся. Но издали похоже на роспись для «пульки»…

– Бутылка из-под портвейна! Под чьей койкой? – тем временем свирепствовал в проходе Богомазов, похоже, получавший от своей роли истинное удовольствие. – Ага, Звягин! Ну, Звягин, ты у меня насидишься в карцере! Карты, оч-чень интересно. Кто не в курсе, что азартные игры запрещены?! Можно играть в домино, в крестики-нолики в специально отведённых для того уголках. Можно играть в города! Звягин, ну-ка назови мне город на букву «хе»?

Барак всё более напоминал дом врага народа после обыска, учинённого органами НКВД.

Проход был завален тряпьём, бумагами, какими-то объедками, посудой…

– Здесь закончили, – подошёл к Карташу разгорячённый, красный, как после бани. Богомазов. – Строить заключённых?

Карташ кивнул:

– Идите. Я вас догоню.

Богомазов не удивился, не до того ему было сейчас, он стремился к продолжению банкета, в которым был главным действующим лицом.

Его ещё и устраивало, что какое-то время над ним не будет командира – не надо опасаться внезапной команды «отставить».

Оставшись один в разворошённом бараке, Карташ двинулся по проходу, невольно наступая на разбросанные вещи. Под подошвами шуршала бумага, перекатывались пуговицы, что-то громко хрустнуло. Наклонился над замеченной «росписью для пульки», поднял, развернул.

Никакая это была не «роспись».

Это явно был план.

Вот только…

Вот только с подобными планами Алексею Карташу сталкиваться ещё не приходилось – даже если учесть, что этот был нарисован вручную, химическим карандашом, на серой обёрточной бумаге. Весьма тщательно. Впрочем, последнее ещё ни о чём не говорило – по большому счёту, зэки ко всем своим поделкам подходят вдумчиво, изобретательно, не терпя суеты и с прилежанием, достойным лучшего применения, – начиная от игральных карт и «сувениров» на продажу, вроде блокнотиков и статуэток, и заканчивая наборными рукоятями для ножей… И всё же, всё же, всё же…

Закусив губу, Алексей огляделся. Впустую. Не понять, откуда сей план вывалился, из чьей тумбочки или кровати. Скотина Богомазов, тщательнее надо, тщательнее…

Изображение было удручающе простым, как метеокарта, но насквозь непонятным. Несколько заштрихованных пятен и вкривь и вкось вписанных друг в друга эллипсов с таинственными пометками от руки – типа «абс. отм-ка 49.05», «распк – 10.26», «ВП», «контр. т.» и всё такое прочее, кривая жирная линия, берущая начало возле безымянного крестика в кружочке, скрупулёзно пересекающая всю карту по диагонали от одной отметки до другой и оканчивающаяся аккуратненькой стрелкой на точке «пер, п-т».

Сии криптограммы, все в общем и последнюю в частности, расшифровывать можно было как угодно – от «перманентный простатит» до, пардон, «пердящий педераст»… А на самом деле это, конечно, означало что-то другое.

Так и не поняв – что, он пожал плечами и двинулся на выход, где, подгоняемые воплями «сундуков», строились мрачные зэки: нужно ещё было принять рапорты и составить рапорт самому.

Так что утром Карташ до дома так и не добрался. Рассмотреть находку поподробнее, покумекать над ней как следует, в тишине и покое, хотелось смертельно, но он оттягивал удовольствие – как опытный любовник не спешит наброситься на объект вожделения, а приступает к делу обстоятельно, неторопливо, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым миллиметром постепенно обнажаемого тела, сдерживаясь, останавливая себя, притормаживая – чтобы потом в полной мере ощутить хлынувший через край восторг плоти. Так и Алексей. Бережно сложив непонятную карту вчетверо, он спрятал её в самолично нашитый кармашек на внутренней стороне формы, застегнул на пуговичку и после подписания всех дурацких бумажек скучающей походкой отправился в дежурку при хоззоне. Где с чувством выполненного перед Родиной долга возлёг на кушетку, решительно выгнал поганой метлой из головы все, абсолютно все мысли и постарался вздремнуть. Чувствовал, что голова ему понадобится свежая, отдохнувшая от трудов праведных.

Вздремнуть, как ни удивительно, получилось.

Сквозь сон он слышал, как по дежурке бродили какие-то люди, звякали какой-посудой, о чём-то переговаривались шёпотом, дабы не тревожить сон товарища. Карта приятно грела ему грудь сквозь рубаху. Что делать дальше, он примерно себе представлял. Не подозревая, что человек предполагает, а вот Бог…

Практически у каждого офицера на зоне имеются свои люди из контингента – агенты и сексоты, а проще говоря, стукачи. На оперчасть надежда есть не всегда, да и не любят опера делиться своими секретами с простыми надзирателями, а уж про заключённых-активистов из службы внутреннего порядка и речи нет: они сами ни фига не знают. Вот и приходится крутиться, вербовать, шантажировать и подкупать – должен же боец знать, что происходит на вверенном ему участке невидимого фронта – когда с воли придёт новая партийка наркоты и с кем, за что в четвёртом бараке опустили тишайшего домушника Шварчика и о чём после отбоя шептался зэка Пупок с конвоиром Пупкиным.

Лупня Карташ агентнул с полгодика тому – узнал случайно, что тот срочную сам служил в ВВ, и пригрозил донести сию информацию до угловых. Почему тюремное радио, не хуже совинформбюро сообщающее по этапу обо всех заключённых, на этот раз не сработало, Карташ не ведал. Хотя вполне могло статься, что угловые прекрасно знали о тёмном прошлом Лупня, но решили парня пощадить – в самом деле, не будешь же наказывать всякого, кого по молодости лет посылали исполнять священный долг перед родиной во внутренние войска, этак население страны может резко подсократиться… Как бы то ни было, Лупень согласился с неопровержимыми Карташовскими доводами и стал трудолюбиво стучать, благо имел уже четвёртую ходку, и все по нехилым статьям, а посему имел и доступ к, так сказать, закрытой информации, при всём при том оставаясь полосатиком – то бишь рецидивистом-одиночкой, воровской закон свято не блюдущим, но и супротив блатных не лезущим. И у Алексея было стойкое подозрение, что зэчок застучал бы, что твой «зингер», и без нажима со стороны старлея. Просто так. По складу натуры.