Тайга и зона - Александр Бушков

Лупня Карташ отыскал в зоновском пищеблоке – облачённый в некогда белый, а нынче серо-коричневый халат, тот деловито хлеборезствовал, беззаботно напевая под нос что-то попсовое, то ли из «Стрелок», то ли из «Белок».

Будто и не было ночью никакого шмона. Хотя к подобным акциям уголовнички уже привыкли, как к неизбежным неприятностям – типа зимних холодов или летнего зноя. Ну, пошмонали, ну наказали, жизнь-то продолжается… Алексей огляделся, удостоверился, что они одни-одинёшеньки, сел на краешек стола, отодвинув кастрюлю с картофельными очистками.

– Здоров, начальник, – не поднимая головы буркнул Лупень.

– И тебе не хворать. Какие новости?

На вид ему было лет шестьдесят – высохший, с сильно впалыми щеками, седой как лунь… хотя по документам шёл ему всего то тридцать осьмой годочек.

– Тишина в окопах, – сказал Лупень. – Как затихарились все…

– После шмона или вообще?

– Вообще.

– Готовят что-нибудь? – насторожился Алексей, живо вспомнив слухи о готовящейся войне авторитетов.

– Как не готовить, – беззаботно сказал Лупень. – Третьего дня на зону бухло привезли, двенадцать ящиков, етить его в дрын. Пугач проставляться собирается, по поводу примирения с Баркасом.

Алексей тихонько присвистнул. Нет, ясное дело, что знающий и влиятельный человек может в лагерь принести что угодно, и баллистическую ракету включительно, никто ничего не заметит – или, по крайней мере, сделает вид, что не заметил, залепив глазёнки долларовыми купюрами… Однако ж двенадцать ящиков водки – это, извините, перебор. Даже для Пугача. Вот, оказывается, из-за чего Топтунов шмон затеял, тоже наверняка будучи курсе, – из-за припрятанной выпивки! И, естественно, чёрта лысого нашёл – иначе так тихо не было бы на зоне…

– И на когда сей праздник назначен? – спросил Карташ.

Лупень пожал плечами.

– Говорят, деньков через пять…

«Значит, будем пресекать, – с некоторой тоской подумал Карташ. – Раз не нашли во время шмона – будем брать тёпленькими. Опять не высплюсь ни хрена…»

– И где её, родимую, схоронили? – на всякий случай спросил он. Просто так.

И получил насквозь ожидаемый ответ:

– Вот уж чего не знаю, начальник, того не знаю. Не я ховал.

В принципе, всё правильно: Лупень и на самом деле мог не знать, где блатные спрятали водку, благо от отсутствия смекалки уголовнички никогда не страдали… а мог и слукавить. Тоже правильно: если паханы пронюхают, что он растрезвонил насчёт захоронки, то перо словит стопудово…

– Погоди-ка, – вдруг сообразил Алексей, – ты что сказал? Примирение? Пугач идёт на мировую с Баркасом?!

– Как сказал, так и есть. – «Тук, тук», – ритмично стучал длинный нож по доске, кромсая хлеб. – Сам Пугач и объявил. Дескать, дряхлый я уже стал, етить меня в дрын, пора молодым дорогу уступать… Вот ты, мол, Баркасушка, и повластвуй.

Алексей озадаченно почесал затылок. Чтобы угловой из раньших, настоящих воров – и вдруг сам, по собственной воле, уступил место какому-то «некоронованному» по всем правилам юнцу-беспредельщику? Ерунда. Так не бывает. Или в самом деле Пугач постарел?.. Тогда какого ж хрена он припёрся на зону?

Загадки, что называется, косяками…

Он залез в потайной кармашек, вытащил находку, развернул.

– Это что такое, знаешь?

Лупень глянул одним глазом. Сказал бесстрастно:

– Что, что… Карта полётная.

– Какая карта?..

– Полётная – «какая», етить её дрыном. Для лётчиков. Которые, то есть, самолёты водят. Ну, понятно, не «боинги», атак, спортивные какие-нибудь «кукурузники». Или вертолёты. Типа, ежели радио гикнется, автопилот ласты склеит, так летуны по такой карте до дома доползут, етить их…

Час от часу нелегче. Полётная карта – в зоне?

Какого, спрашивается, рожна? Побег готовят?!

В голове возникла потрясающая в своей бредовости картинка: над лагерем зависает «Ми-8», и заключённые один за другим, безмолвной цепочкой забираются по верёвочной лестнице внутрь. Причём ночью. Причём всё происходит совершенно бесшумно, потому как на сопла установлены глушители, а лопасти обмотаны тряпицами, дабы не молотили по воздуху…

– А ты откуда знаешь, что полётная? – недоуменно спросил он, разглядывая карту и так, и эдак. – Ты ж, вроде, на земле служил…

– Дык дружок у меня был, Ильюшка Кучин. Мы с ним два года кирзу под Нижневартовском топтали, ты ж в курсах. Хоть и в разных частях. Он мне брата роднее стал, потому как от верного звездеца спас, когда князь с зоны драпанул с уголками – они ж, суки, меня заложником прихватили…

Лупень отложил нож, достал пачку «беломора», похлопал себя по карманам в поисках спичек, не торопясь и немного рисуясь, принялся раскуривать. Видно было, что он рад отвлечься и поговорить.

– А Ильюшка, земеля, как раз на «вертушке» служил. Он «вертушку» – то и поднял, догнал. Ну, одного урку сразу шлёпнули, намекнули князю, что разговор пойдёт серьёзный, а потом старлей наш, вот как ты, только мудак мудаком, он возьми да и распорядись в матюгальник: мол, отпускайте, лидеры, заложников, бросайте захваченное оружие – и строиться! И чтоб руки в гору, а на мордах чистосердечное раскаяние. А князь – ни хрена! Матёрый волчина, кулачище с помойное ведро. Он что с зоны драпанул-то, а? Ему ж вышак светил, он у себя в бараке хмыря одного борзого примочил, из деловых, а у хмыря родня вона где, – заскорузлый Лупенев палец ткнул вверх, – такую вонь подняла, у прокурора ажио в ноздрях защипало. Ну, а князю на тот свет торопиться не резон, он и дал дёру. Да ещё три «калаша» у нас, салабонов, отнял…

Лупень раскурил-таки «беломорину» и продолжал неторопливо, на Карташа уже не обращая ровным счётом никакого внимания. Будто сам с собой разговаривал:

– Дождался наш литеха очереди прямо по машине, обгадился слегка по мудильству-то по своему и командует: «Огонь на поражение!» А Кучин ему: «Да вы что, товарищ старший лейтенант, с дров упали?! Там же наших трое, вон, Лупнев, мой земляк-корефан, им сам князь прикрывается! Западло стрелять, разрешите десантироваться и взять на себя переговоры!» А старшой ему: «Говна-пирога, а не переговоры! Отставить звездёж! Ефрейтор Семенцов, выполняйте боевую задачу!» Тут ефрейтор Семенцов поворачивается к своему пулемёту, да чего-то у него там не ладится, то ли патрон перекосодрючило, то ли гашетку заклинило, а отделение глядит на такое чмушество и ни мычит, ни телится. А с земли – прицельно одиночными, два прямых попадания, самому товарищу старшему лейтенанту бочок оцарапало. Тут он вконец расстраивается и прикладывает подмётку к попе ефрейтора Семенцова, и ефрейтор Семенцов целуется с любимым пулемётом – да так крепко, что два зуба вдрызг. И тогда мой земеля, даром что полгодика всего до дембеля, бросает управление к известной маме, разворачивается и – хрясь лейтенанту в торец! Ну, непосредственное начальство впиливается ентим торцом в переборку, солдаты, етить их дрыном, шалеют от такой борзоты и лапают свои «калаши», зэки лупят по «вертушке», отделение орёт, Ильюша Кучин рвётся добить падлу литеху, штурман хватается за рукоять, вертолёт чуть рылом в вечную мерзлоту не хрястается… Короче, не боевая операция, а выступление воздушных акробатов по многочисленным заявкам трудящихся масс…

Лупень выдержал долгую паузу, как прямо-таки заправский рассказчик. Выдохнул сизый дымок. Стряхнул хлебные крошки с халата. Карташ помалкивал – ну, хочется Лупню поговорить, задолбало хлеборезкой махать, так отчего ж поговорить не дать?..

– Короче, вырубил Ильюша товарища старшего лейтенанта, сам «Макаровым» загнал солдафонов в хвост и «вертушку» посадил в версте от зэков. Опосля чего, куртень скинув, с двумя надёжными дембелями пошёл к князю и говорит: вы нам – заложников, мы вам – всю жратву и личное оружие, что у нас есть. А ещё – обмундирование, окромя, конечно, исподнего. Зэки потребовали ещё и «вертуху», Кучин им соврал, что пилота ранило, мол, потому и сели. Князь, ясное дело, не поверил. И что ты думаешь? Привёл Кучин одного лба к «вертухе», а там лежит лейтенант в отрубе и кровавых бинтах, в элтэошке на меху да в белом шлемаке. А на Кучине – пэша с офицерскими погонами, а солдатики, сучары, сидят по кустам и тихо млеют: это ж надо, какой-то летун, даром что срочник, ими командует! Но не рыпаются, потому как уже самим интересно, что из всего этого вылупится.

И хлеборез снова примолк.

– И что же, – подтолкнул Алексей процесс, – из этого вылупилось?

– А всё путём, – криво усмехнулся Лупень. – Деваться князю было некуда, лучше, как говорится, синица в руке, чем «вертуха» в небе. Отдали ему за нас, трех бритых салабонов, все стволы, окромя двух «Макаровых» и станкача, отдали сухпаи и форму, позволили отойти вёрст на пять… а потом Кучин со штурманом подняли «вертуху», загнали урок на голую болотину, и ефрейтор Семенцов с дембелями, в одних трусах и майках, за милую душу перешлепали сверху всю кодлу. За что поимели десятидневный отпуск. А мудиле старлею дали четвёртую звезду и перевели его служить в дыру такую грёбаную, где скорей не зэки от тебя, а ты от них убегишь, ежели не захочешь дожидаться, пока заловят и опустят…