Мои Турки - Тамара Заверткина

Однажды Натолька принес мне стихотворение:

— Учительница велела выучить и рассказать его ей, — сказал Натолька и ушел.

Скучно лежать на печке без дела. Но я получила задание и была ему рада. Стихотворение оказалось длинным, но интересным и запоминалось легко. Обладая отличной памятью, я тут же его выучила. С этим было несложно. Но как же выполнить остальное? Как добраться до учительницы в такой мороз да еще со «свинкой»?

— Мама Наташа, собери меня, мне к учительнице идти.

— Это со «свинкой»-то, да на ночь глядя? Уже сереет, зимние дни короткие. Не пущу.

Я в слезы:

— Но Анна Ивановна велела же. Натолька так сказал.

На меня натянули вязаную кофту, шерстяные носки, несколько платков, оставив лишь щелочки для глаз. И я поплелась в далекий путь, почти под самую Туркову гору.

Открыв мне дверь, Анна Ивановна перепугалась:

— Что случилось?

— Ничего. Вы передали с Натолькой, чтоб как только я выучу стихотворение, рассказать его вам.

Оказывается, она передала это стихотворение, чтоб развлечь меня, чтоб я не скучала на своей печке. На этот раз моя прилежность подвела меня.

Вскоре к Анне Ивановне привезли ее племянницу Лару. Она тоже стала ходить в наш класс. Анна Ивановна нас очень сдружила, приглашала к ним домой, и во что мы только не играли! У меня стало две лучших подруги: Лора и Лара, обе веселые, обе учились легко и отлично. Но Лару вскоре забрали родители в свой город, в Турках она жила временно.

Через два года мужа нашей учительницы перевели на работу в обком партии, и они уехали в Саратов.

Шел май 1936 года. Помню, пастух пригнал стадо, а наша Зорька не пришла домой.

— Отелилась ваша корова, а домой никак не пошла, хоть я хлестал ее кнутом и палкой. Смотрит грустными глазами, как уходит все стадо, а сама ни с места. Вот отгоню всех и поведу вас туда, сами не найдете, — рассказывал пастух.

Умная старая Зорька! Материнский инстинкт говорил ей о том, что ее новорожденной дочке на слабеньких ножках не дойти эти километры до дома.

Уже стемнело, когда за нами пришел пастух. Взяли для теленка тачку и всей семьей (в том числе и я) пошли в поле. В темноте плутали долго.

— Да туда ли ты нас ведешь? — с тревогой спрашивала мама Наташа пастуха.

— А кто его знает! Днем-то сразу бы нашел, а сейчас темень. И приметы никакой нет. Там ни кустика, ни деревца не было, одно поле, — говорил виновато пастух.

— Зоренька, отзовись. Зорька! Зорька! Зорька! — звала ее мама Наташа.

И все в стороне услышали жалобное тихое мычание коровы: узнала голос хозяйки. Она стояла и вылизывала свое ненаглядное дитя.

На обратном пути все одновременно увидели мелькание «огоньков». Это были волки. Животных своих мы забрали вовремя.

Мама прожила с дядей Андрюшей несколько месяцев. Они не ссорились, жили в полном согласии, уважали друг друга. Но маму стало тревожить его состояние здоровья. Он похудел, осунулся, не спадала повышенная температура, мучил кашель. А потом он и вовсе слег.

Чтобы не оставлять его одного, когда мама уходила на работу, они приняли решение уйти с частной квартиры и переселиться в дом Яшко-вых. Там до возвращения мамы с работы он был под присмотром родных. В доме стало настолько тесно, что отец Андрея, сколотив топчан, перебрался ночевать в сарай: дома и у порога стелить постель было негде. Кроме Андрея, в доме жил второй женатый сын и замужняя дочь.

С каждым днем дядя Андрей чувствовал себя хуже. Врачи, как правило, приходили к нему днем, когда мама была на работе, поэтому она пошла в больницу к Пересыпкину — подробнее узнать о состоянии здоровья мужа.

Врач ей сказал, что состояние Андрея было хорошим, даже можно было считать его человеком почти здоровым. Но доктор не советовал ему жениться, половая жизнь не для его хрупкого здоровья, насыщенного палочками Коха.

— Если бы он не женился, то мог бы еще и пожить. И форма у него была закрытая. Сейчас открылась, — говорил врач.

— Как же ему помочь? — спрашивала мама.

— Делаем все, что можем. Полотенце для себя, посуду отделите. Да и постель бы тоже.

— Как отделить? Он совсем не ест ничего, только и ждет, скорее бы я с работы пришла. Только со мной и за стол садится.

— Дочка ваша, надеюсь, не с вами? У детей к туберкулезу сопротивляемость слабая.

— Я ее не брала, она с рождения привыкла к старикам и оставалась в том доме.

Вскоре дяди Андрея не стало.

В третьем классе нашей новой учительницей стала Зинаида Ника-норовна Богданович. Она была немного постарше Анны Ивановны. Эта считала, что мне вообще в школе нечего делать, советовала приносить в школу коньки и отправляла бегать на коньках по дорожкам вокруг школы вместо того, чтоб сидеть за партой. Родным говорила:

— Девочка ваша далеко пойдет.

Вскоре она подружила меня со своей дочерью Юлей, тоже ученицей третьего класса, только другой школы, поэтому общались с Юлей мы только дома, либо у них, либо у нас. Она была серьезной девочкой, училась тоже успешно. Возможно, наша дружба с ней продлилась бы долго, но через год семья Богданович переехала из Турков в Аркадак.

Когда я была студенткой третьего или четвертого курса и возвращалась с каникул из Турков в Саратов, то увидела, что в поезде в купе напротив меня сидит хорошенькая темноволосая девушка. Узнав, что я из Турков, она вдруг проявила интерес:

— А вы не были знакомы в Турках с Томой Куделькиной?

— Тома Куделькина — это я.

— А я — Юля Богданович. Не узнали?

Нет, я ее тоже не узнала. Мы разговаривали с ней почти до самого Саратова. Юля — тоже студентка, учится в университете, возвращается, как и я, с каникул. А родители по-прежнему в Аркадаке.

Спустя еще лет пятнадцать или более к нашему Сереже, работавшему в Аркадаке секретарем райкома, подошла пожилая женщина и поинтересовалась, не является ли он родственником той самой Томы Куделькиной, лучшей в ее жизни ученицы. Он подробно рассказал ей все, что обо мне знал.

Но это все было потом, а пока я была ученицей третьего класса и училась у Зинаиды Никаноровны.

Весной 1937 года нас принимали в пионеры. Нарядные учащиеся третьих классов собрались в физкультурном зале школы. Здесь были учителя и пионервожатые. На столе лежала стопа ярких пионерских галстуков и коробка с пионерскими значками. Ах, как я мечтала об этом дне, когда еще пионерами были Маруся и Лида, носили красные пионерские галстуки, а в школе проводили разные мероприятия, игры, конкурсы, пионерские сборы.

Вот и нас выстроили в физкультурном зале и, повторяя вслед за вожатым, мы давали торжественное обещание:

«Я — юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей даю торжественное обещание, что буду честно и неустанно продолжать дело Ленина-Сталина…»

Я гордилась вступлением в пионеры, носила свой красный галстук не только в школе, но и дома, не снимала и в летние каникулы. Пионерия для меня стала чем-то вроде культа. Возможно, будучи маленькой, я очень завидовала пионерам нашей семьи, много наслушалась всего от нашего Сережи, первого вожатого Турков. Пионер — это первый. Это значит, что во всем нужно быть лучшим: уважать старших, помогать товарищам и дома, отлично учиться и любить Родину. Через несколько дней после принятия в пионеры на Доску почета фотографировали пионеров-отличников. Вот тут-то я и пожалела о своей летней глупости. Перед началом учебного года девушка с нашей улицы вела в парикмахерскую своего братишку. С ними увязалась и я. Когда мальчика остригли наголо, парикмахер как бы шутя предложил кресло мне. Непонятно, почему я в него села. И тут же оказалась остриженной наголо. Да я и не горевала. Горько стало, когда фотографироваться под знаменем, отдавая пионерский салют, пришлось с неотросшими волосенками.

Но год 1937 был и тяжелым годом. Случались частые аресты, во многих людях пытались увидеть врагов народа.

Арестовали на десять лет дядю Леню Борисова, мужа подруги моей мамы, тети Ксени. Он работал конюхом в больнице и по поручению врачей купил несколько портретов вождей, чтоб повесить портреты в кабинетах. Кто-то упрекнул, что купил он маловато, можно б и для других кабинетов.

— Чего б доброго! А этих картинок-то там полно, — сказал дядя Леня, — поеду да еще куплю.

Этого было достаточно, чтоб осудить как врага народа и дать десять лет тюремного заключения. Осенью этого года беда нежданно-негаданно коснулась и нашей семьи.

Ту телочку, которую мы привезли из поля на тачке, родившуюся в мае, назвали Майкой. Она была темно-рыженькой с белой звездочкой на лбу и очень веселой. Всем полюбилась Майка. Она росла, становилась уже с корову, и наши никак не могли решить, кого же оставить: старую Зорьку или молодую Майку. Зорька — умница, молоко у нее редкое: желтое и густое. Но давала она его уже мало, так как становилась старой. Выбор пал на Майку. Но никак не поднималась рука на Зорьку, поившую столько лет молоком всех детей.