В прицеле свастика - Игорь Каберов

— Это снаряды, не обращайте внимания. Кушайте, кушайте, — спокойно говорит хлебосольная хозяйка. — Они уже третий день палят, ироды. Мы к стрельбе привыкли.

«Нет, тут уж не до еды», — думаю я, прислушиваясь к нарастающему знакомому гулу.

— Зинаида Михайловна, это бомбежка!

Я успеваю только выскочить в сени и взяться за ручку двери, ведущей на крыльцо. Раздается мощный взрыв. Оглушенный им и сбитый чем-то тяжелым, я падаю. Выбравшись из — под обломков, бросаюсь на поиски хозяйки. Между тем в небе надрывно ревут моторами «юнкерсы». Восемнадцать двухмоторных бомбардировщиков с высоты пятисот — шестисот метров обрушивают на Большую Вруду бомбы. Горят дома. Дым разъедает глаза. Слышны душераздирающие крики о помощи. А взрывы грохочут один за другим. Пронзительно визжат разбежавшиеся по селу поросята из разнесенного бомбой свинарника.

Я не сразу обнаруживаю, что у меня над головой нет ни потолка, ни крыши. Какая-то пожилая женщина зовет хозяйку. В ответ доносятся стоны. Мы ищем Зинаиду Михайловну среди развалин. Нам помогают бойцы. С их помощью удалось наконец разобрать тяжелые бревна, Хозяйка еле жива. Переносим ее в окоп.

С большим трудом разыскал я свой парашют. Пора уходить. Но неистовый крик останавливает меня:

— Мама, Володю убило!..

Это кричит Женя, сын Зинаиды Михайловны, разыскавший меня во ржи. С окровавленной головой, трясущийся, точно от холода, он стоит перед нами, твердя одно:

— Мама, Володю убило!..

Тело Володи, шестнадцатилетнего соседского паренька, мы вынесли из развалин и похоронили тут же, возле разрушенного дома…

И вот я иду в сторону Волосова, время от времени перекладывая с плеча на плечо парашют. Я иду уже два часа. По дороге, обгоняя меня и обдавая пылью, то и дело проносятся грузовики с ранеными. Я иду медленно. Путь неблизкий. Позади восемь, а впереди, до Кло — пиц, еще восемнадцать километров.

Перед глазами Большая Вруда. Там, возле нее, в поле, лежит мой истребитель. А кто я такой без него? И вообще, на кого я похож в этой прожженной, пропахшей дымом одежде? Надо же было мне так бездарно потерять самолет!

Где-то на повороте меня обгоняет и останавливается машина.

— Садись, вояка, подвезем! — весело предлагает выскочивший из кабины шофер. — Никак сбили, коль парашют тащишь? Знаю вашего брата, не раз подвозил…

Моими спутниками оказались тяжелораненые бойцы, Изнуренные тряской, окровавленные, многие даже не перевязанные, они лежали на дне кузова. Одни молчали, закрыв глаза, и были почти бездыханны, другие кричали от боли, поминая самыми отборными словами Гитлера. Трое тяжелораненых умерли в пути.

Воспользовавшись остановкой, я выскочил из машины и снова пошел пешком. Признаться, мне стало страшно от того, что я увидел. Вот она где, настоящая-то война! Почему-то я чувствовал себя виноватым перед этими умирающими молодыми ребятами, перед погибшим мальчиком Володей, перед всеми убитыми и сгоревшими в Большой Вруде людьми.

За Волосовом встречный мотоцикл поравнялся со мной и, подняв облако пыли, неожиданно остановился:

— Товарищ командир! — ко мне бежал Грицаенко. — Как же это вы, где? Я всю округу объездил. Словно в воду канули.

Он сгреб меня своими ручищами так, что у меня затрещали кости.

— Спасибо, что живой. А самолет привезем, только скажи, где он. Да еще успокой душу техника. Скажи, в чем причина вынужденной посадки.

— Машина, Саша, работала прекрасно. А остальное расскажу дома. Поехали!..

И вот мы на аэродроме. Трудно передать словами радость встречи с боевыми друзьями. Они верили в мое возвращение и теперь от души поздравляли меня. В палатке было тесно, и многие стояли у входа снаружи, когда я рассказывал, что со мной произошло, о трагедии Большой Вруды, об умерших в машине бойцах. Когда я сказал, что Молосковицы заняты фашистами и что мой самолет лежит в поле у самой линии фронта, раздался гул удивленных голосов.

— Фашисты заняли Молосковицы? — переспросил Багрянцев. — Да ты что?! — Он взял у меня из рук планшет с картой. — Прошу внимания! — Багрянцев встал. — Обстановка, как видите, осложнилась. Но от нас до ли нии фронта по дороге еще почти тридцать километров. Так что волнения напрасны. Конечно, взяв Кингисепп, противник наверняка будет стремиться пробиться не только на Волосово, но также на Котлы и Бегуницы. Это угроза обхода. Но фронт наши держат, видимо, крепко, а потому никакой паники. На все будет соответствующий приказ.

Он тут же снял трубку, доложил об изменениях в обстановке штабу гарнизона, договорился о доставке моего истребителя.

— Возьми Грицаенко, Алферова и поезжайте, — сказал мне Багрянцев. — Будьте осторожны.

Командир отдал несколько распоряжений инженеру, приказал выделить двух человек для разведки дороги, идущей на Бегуницы, и усилить караулы. •

Машину нам прислали только утром. Мы сразу же поехали. Дорога была каждая минута. Водитель был верен озорной шоферской поговорке: «Больше скорость — меньше ям». Массивную, оборудованную подъемником машину тяжело трясло на ухабах.

Лихо управлявший автомобилем молодой паренек в пути несколько раз спрашивал у меня, где именно лежит самолет, далеко ли он от немецких окопов.

Воюю, а что такое война — не знаю, — говорил он, — Прошусь на фронт, а командир не пускает. Одно твердит: «Исполняй приказ. Нужно будет — пошлем». Товарищ лейтенант, помогите мне попасть на фронт.

А зачем тебе помогать, сейчас сам приедешь. Вон за тем поворотом деревня, а за ней фронт.

Машина остановилась у развалин дома Зинаиды Михайловны. Большой Вруды и соседней деревни Ямки больше не существовало. Было только пожарище. Оставшиеся в живых жители, видимо, ушли в лес. Во многих дворах стояли кресты на свеженасыпанных бугорках земли. Мы подошли к могиле Володи.

— Смотри, матрос, — сказал я водителю. — Смотри и запоминай.

К нам подошел боец. В ответ на вопрос о положении на переднем крае он пожал плечами:

— Утром фашисты пытались прорвать нашу оборону, но мы отбили все их атаки. Сейчас затишье. Что будет к вечеру, сказать трудно.

Красноармеец поправил на плече трехлинейку, посоветовал нам, куда поставить машину.

— Да не вздумайте днем поехать к самолету. Фашисты могут открыть огонь из орудий.

В садах и на огородах, за развалинами разрушенных строений стояли прикрытые ветками орудия и танки. Возле них, почти невидимые в маскировочных халатах, хлопотали красноармейцы.

С началом сумерек мы были уже у самолета. Несколько позже фашистская авиация начала бомбить станцию. Бомбы рвались так близко, что казалось, Вот-вот накроют нас. Я смотрел на станцию. Вряд ли там была хоть одна живая душа. А самолеты все шли и шли. Находиться вне укрытия стало опасно, и я предложил технику на время оставить работу и забраться под машину.