В прицеле свастика - Игорь Каберов

Третью ночь я почти совсем не сплю. Закрою глаза — и опять воюю, опять стреляю, увертываюсь от огня все более наглеющих фашистских истребителей. Сейчас уже второй час ночи. Я хожу по комнате, прислушиваюсь к неровному дыханию друзей. Счастливцы, они уснули.

На днях погиб летчик Петр Фролович Галахов, в прошлом инструктор аэроклуба, мой товарищ по Ейскому училищу. Каким смелым и добрым человеком он был! Петр отчаянно дрался, защищая охраняемые им штурмовики, но был подбит и, не дотянув до аэродрома, упал в лес. А теперь вот мы потеряли Бориса Годунова. Шестнадцать «мессершмиттов» против четырёх маленьких «ишачков»! Рассказывают, что фашисты в самом начале боя расчленили группу наших истребителей, решив уничтожить их поодиночке. Но на протяжении двадцати минут невероятной по напряжению схватки им так и не удалось одержать победу. Вражеские самолеты вынуждены были сами выйти из боя. Борис Годунов, по — видимому, был ранен и на пути домой потерял сознание. Его самолет вдруг накренился, перешел в штопор, ударился о землю и сгорел.

Осталось каких-то полтора часа до подъема. А я все еще не могу уснуть. Пробую ни о чем не думать, но это не получается. Ребята говорили: «Считай до ста — уснешь обязательно». Лежу с закрытыми глазами, считаю шепотом. Досчитал до шестидесяти, и вдруг передо мной — сожженная Большая Вруда с бугорками свежих могил. Потом мне видится та девочка с перевязанной головой, видится старик, поднимающий над собой внучку. «До Ленинграда бы нам, сынок!» Откуда он идет по пыльной фронтовой дороге? Может быть, тоже из Большой Вруды, а может, из Бегуниц? «Избу сожгли, ироды!.,»

Я снова пытаюсь считать… Нет, все равно не уснуть. А вот Сухов до восьмидесяти шести досчитывает и засыпает. Впрочем, как знать! Он большой шутник. Но и насчет отдохнуть — это у него всегда получалось. Не успеет, бывало, выскочить из кабины, как тут же — под крыло, в траву, и уже храпит. Мне бы так. Ах, как это важно для летчика — хорошо, по — настоящему выспаться!

— Ты с кем это разговариваешь? — сонно приподнимается с постели командир.

— Считал, пытался уснуть, товарищ майор.

— Ну и как?

— Не смог.

— Почему же это?

— Не знаю…

Утром я был отстранен от полетов.

— Научитесь сначала спать, — сердито сказал командир, — а потом уж летать будете.

Долго я бродил по стоянке, подыскивая место, где бы прикорнуть, да так и не нашел. Пришел обратно в землянку и лег на нары. Но тут не давала уснуть неумолчно звучащая мелодия «Рио — Риты».

Я уже хотел было остановить патефон, но в землянку вошел Соседин. Он снял шлем, провел пятерней по волосам и — чего уж я никак не ожидал от него — пустился в пляс. Да еще не как — нибудь, а с присказками:

— Царство ему небесное!.. Царство ему небесное!.. Половицы в землянке ходуном. «Уж не тронулся ли парень? — подумал я. — Под „Рио — Риту“ пляшет».

— Слушай, Коля, что с тобой? И кому это царство небесное?

— «Мессершмитту — 110»... Ух ты!..

Никогда мне не доводилось видеть, как пляшет Соседин. Я глядел на него, а он продолжал выделывать кренделя, хлопать ладонями то по груди, то по подметкам, в заключение — по половицам. Наконец Коля, должно быть, устал. Он плюхнулся на нары и как-то странно уставился на меня,

— Чудаки!.. Говорят — бронированный, не горит… Э, да еще как полыхает!..

Я остановил патефон:

— Расскажи хоть толком.

— Представляешь? — Он едва отдышался. — Мы со штурмовиками сейчас ходили. Ну, они отработали — и домой. Только отошли от цели, смотрю — в стороне два МЕ-110 топают, Я дал знать Сергею Сухову, он отвалил и к ним. Да как врежет с ходу! А я еще добавил — ну и все!.. Свечой вспыхнул… Впервые видел, как горит… Второй ушел. А мы к штурмовикам поспешили…

Николай завел «Барыню», стал притопывать ногой в такт музыке. Грешно было мешать ему. Я смотрел на Соседина и думал о том, как быстро меняются на фронте люди. В Ейском училище Коля был задиристым, ершистым парнем. Не дай бог задеть его! Учился он хорошо, в самодеятельности участвовал. Со мной Соседин, помнится, держался высокомерно. Я для него был всего лишь «мелочь пузатая, болтающаяся под ногами». Как-то он даже назвал меня «салагой». Я учился тогда еще первый год, а Николай носил на рукаве уже три «лычки». Это означало, что он курсант третьего, выпускного курса.

А потом приказом по училищу нас, бывших аэроклубовских инструкторов, перевели сразу на третий, выпускной курс. Каждый получил три «лычки». Помню, я тогда специально нашел повод подойти к Соседину, показать ему нашивки, чтобы он не очень-то задавался. Николай посмотрел на них. Он не удивился, но и не поздравил меня, как это сделал Володя Тенюгин. Он просто сделал вид, будто очень торопится, и с видом человека, знающего себе цену, вышел из кубрика, не сказав ни слова. «Гордый „старичок“!» — подумал я о нем.

Ребят с третьего курса, как старослужащих, принято было называть «стариками». Это звучало солидно. Они этим гордились и носили «выцветшие», как бы видавшие виды, а на самом деле выстиранные в хлорке воротники. Но случилось так, что «старики» после выпуска стали младшими лейтенантами, а мы, закончившие не только училище, но и курсы командиров звеньев, — лейтенантами. И вот однажды в части, куда я получил назначение, передо мной предстал невысокий, чуть повыше меня, младший лейтенант. На нем была новенькая, отутюженная форма. Ярко надраенные пуговицы сверкали. Кто бы это?.. Ба, Соседин!..

— Вместе служить — крепко дружить! Мы обнялись с Николаем.

— Постой, постой! — Он слегка отстранился от меня, разглядывая мои нарукавные нашивки. — Салага чертов, обштопал — таки меня!

Он двинул меня плечом, а потом пожал мне руку.

С тех пор мы дружим. Николай — комсорг нашей эскадрильи. Все знают его как веселого, бесстрашного парня…

— Ты уже пляшешь, разбойник? — в землянку вошел Сухов. — Давай — давай, тебе сегодня можно.

Он ударил Соседина ладонью по плечу, снял шлем, оставил на вешалке планшет и, приглаживая вспотевшие волосы, подсел ко мне на нары.

— Жаль, тебя не было. Там такое, брат, творится! Все горит. Самолетов в воздухе тьма. Но нам повезло.

— Обошлось без потерь. Да еще сто десятого прихватили…

— Вы-то прихватили, а я…

— Что ты?

— Да вот сижу тут… Плохо, видишь ли, спал… Но ведь чувствую я себя хорошо!..

— Послушай! — в разговор включился Николай. — А не тебе ли перед войной головомойка была от командующего ВВС генерала Ермаченкова? Помнишь — Он приехал проверить, как мы, летчики, отдыхаем перед полетами? Ты, по — моему, тогда после отбоя составляя какой-то план работы. Было такое? Было…

— Ну, а дальше-то что? — заинтересовался Сухов.