Советы пана Куки - Радек Кнапп

С куклой в руке я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. И вдруг отчетливо осознал две вещи. Во-первых, у Бернштейна есть любовница, которая моложе его, по крайней мере, вдвое. И, во-вторых, сама она ужасно похожа на кого-то, кого я хорошо знаю. Но не могу вспомнить. Хотя разгадка все время вертится у меня в голове.

Через пару минут в лавку вошел Бернштейн. Едва я произнес, что его спрашивала некая Ирина, он сильно побледнел и предостерегающе поднял ладонь, будто хотел от чего-то отгородиться:

— Вы мне ничего не говорили, я ничего не слышал. Ясно?

Он прошел в кабинет и закрыл дверь. Через минуту я услышал, как он ссорится с кем-то по телефону.

С этого момента дела мои пошли в гору со скоростью ракеты, запущенной в космос американцами. После того как я вернул Болеку сотню и дал еще одну сверху, он пришел к выводу, что такой честный человек, как я, заслуживает крыши над головой. И так как в квартире, где он жил, как раз освободилась койка, он пригласил меня пожить с ним под одной крышей, и я, не раздумывая, согласился. Ночевать в парке становилось все неуютнее — туристы наглели день ото дня. Мне приходилось фотографировать уже целые группы, и сторож начал меня узнавать.

Квартира, где жил Болек, располагалась во Втором районе, рядом с Пратером, на верхнем этаже старого доходного дома. Переселение туда означало для меня шаг к цивилизации. Высунувшись в окно, я мог теперь видеть то колесо обозрения, где, приняв меня за русского, итальянцы впихнули в меня семнадцать шоколадных батончиков.

В комнате стояли черно-белый телевизор и четыре двухъярусных кровати. На потолке висела люстра, жравшая электроэнергии не меньше, чем хороший маяк. Когда ее включали, можно было увидеть, как по полу разгуливают микробы. Самым удивительным в этой квартире оказался туалет. Которого в ней не было. Болек считал, что только из-за этого стоило приехать в Вену. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать: для отправления наших естественных надобностей предназначен малюсенький санузел в общем коридоре, ключ от которого есть еще у двоих жильцов. К счастью, эти двое оказались вполне безобидными: один — араб, торговавший газетами (все бы ничего, только каждый раз, когда кто-нибудь при нем слишком громко произносил название «Кроненцайтунг», у него начинались спазмы кишечника), другая — пенсионерка по имени Гертруда Рафла. Едва заслышав звук спускаемой воды, она неслась в туалет измерить остаток туалетной бумаги, чтобы удостовериться, что никто не оторвал лишнего от ее рулона.

Оказывается, хоть я и не знал этого поначалу, мне следовало благодарить Болекова соседа за то, что меня пригласили жить с ними. Едва услышав историю про бассейн, он стал на этом настаивать. Звали его Лотар, и был он из Штуттгарта. До него мне не приходилось видеть настоящих немцев (как и вообще иностранцев), говоривших по-польски. Правда, у него чувствовался смешной акцент, но в остальном его польский был почти безукоризненным, пусть и благодаря польским студенткам, как он утверждал. Причем учился он языку в таких обстоятельствах, когда готов был постичь любую науку, хоть бы и дифференциальное исчисление.

Вообще-то Лотар имел множество необычных качеств, и они раскрывались постепенно. Будучи родом из очень богатой семьи, он тем не менее являл собой образец скромности. Самым ярким тому примером служило его проживание с нами под одной крышей, хотя на те деньги, что присылали ему родители, он спокойно мог бы снять комнату в общежитии или даже квартиру в Первом районе. Но он якобы терпеть не мог студентов, и вообще, в жизни у него будет еще достаточно возможностей пожить в Первом районе. Особенно когда его руки — руки хирурга — начнут приносить доход.

На следующий день после того, как я у них поселился, парни решили отметить это событие. И вот на столе стоит водка, которую пьет один Болек, и куча бутербродов с лососиной и красной икрой — об этом позаботился Лотар. Мы втроем сидим на кухне и по очереди рассказываем друг другу всякие происшествия из жизни. Так я узнал, почему Лотар решил учиться именно в Вене. А все его отец — весьма уважаемый в Штуттгарте хирург. Он не только заставил Лотара изучать медицину, но и отправил в Вену — самый, по его мнению, романтичный город на земле. В бытность свою там студентом, папаша как-то зашел в антикварный магазин — хотел купить часы с кукушкой. Пока он рассматривал там всякие штуковины, в магазин вошла молодая женщина с часами, о которых он всегда мечтал. Оставив торговца антиквариатом ни с чем, они тут же вдвоем отправились в кафе, чтобы сговориться о цене. И пока торговались, поняли, что влюбились. Результатом купли-продажи часов с кукушкой и явился, собственно говоря, Лотар.

Лотар считал, что его предки специально выдумали эту историю, чтобы отослать его в Вену. Он с трудом мог представить, что его мама, которая даже блины пекла в платье от Версаче и уже много лет не видела настоящих банкнотов, так как пользовалась исключительно кредитной картой, двадцать лет назад могла притащить огромные часы с кукушкой в антикварный магазин да еще и нарваться там на его папашу.

В свою очередь я тоже рассказал историю из жизни родителей. О том дне, когда тень измены ненадолго замаячила над нашим дружным домом и мама на десять часов заперлась в своей комнате. За это время она связала шарф рекордной длины и едва не начала курить. Потом она разложила этот ярко-красный шарф по полу квартиры так, чтобы, в каком бы уголке квартиры ни устроился отец, шарф всегда находился с ним рядом. И только когда папа купил шестнадцать роз на шестнадцатую годовщину их свадьбы, она убрала с пола шарф и в тот же день сделала из него шестнадцать нормальных шарфов, которые отец и, уж не знаю почему, я должны теперь носить зимой, и нам их, похоже, хватит до конца дней.

Ближе к полуночи, когда мы стали подумывать, не пора ли отправиться спать, произошла небольшая ссора — эпизод, проливший свет еще на некоторые необычные качества Лотара.

Болек встал и подошел к зеркалу. Некоторое время смотрел на свое лицо, потом принялся мять его пальцами, как перезревший арбуз:

— Черт возьми, я совершенно зеленый, — сказал он.

Мы посмотрели на него. Он и вправду был зеленый, как лист салата.

— Опять этот чертов лосось из магазина Юлиуса Майнля. Почему ты не берешь лосося где-нибудь в другом месте? — обрушился он на Лотара.

— Лосось совершенно свежий, как всегда. Просто он не идет под водку.

— Если ты еще хоть раз притащишь в дом эту рыбу, я выброшу ее в окно, — пригрозил Болек, ощупывая нос.

Их ругань напоминала семейную ссору.

Я поглядел на Лотара и сказал:

— Болек, мне кажется, ты преувеличиваешь. Я целый месяц питался тунцом и ни разу не позеленел. Пусть уж лучше Лотар в следующий раз купит рыбные палочки. Хоть он и богат, но ведь и он не на улице деньги находит.

Болек уставился на меня так, словно у меня выросли рога. Потом повернулся к Лотару и сладким голосом сказал:

— Ах, вот как? Может, объяснишь своему защитнику, на какие деньги ты купил лосося?

Лотар прокашлялся:

— Я даю студентам уроки философии. Это кое-что приносит.

— Уроки философии! — вскричал Болек. — Не смеши! Он просто крадет все подряд. Он бы давно уже украл купол с собора Святого Стефана, если бы тот весил чуть меньше. Поэтому и живет здесь. Из любого общежития его давно бы уже выгнали.

— Вовсе нет, — с достоинством возразил Лотар. — То, что я делаю, нельзя назвать воровством. А этот осел вот уже несколько месяцев никак не желает этого понять. Ибо в противоположность ему, я присваиваю вещи исключительно из идеалистических побуждений.

— И твой шкаф ломится от аппаратуры.

Я чуть не упал со стула, услышав все это. Лотар выглядел невиннее церковного служки — даром, что без рясы. Кроме того, он ведь немец. А немцы не воруют.

— Правда, что ли? — не поверил я.

Лотар покачал головой:

— Болек до неузнаваемости искажает истинное положение вещей.

Он взял с тарелки бутерброд с лососиной и поднял его в воздух.

— Вальдемар, ты похож на человека, который способен меня понять. Сейчас я тебе объясню. На хорошем примере.

Я смотрел на бутерброд, как на просвиру. Болек тоже вернулся за стол.

— Представь себе, Вальдемар, что ты — вот этот лосось. Целыми днями ты плаваешь в реке и ни о чем не горюешь. Плавать — да, это ты любишь. А больше ничего не умеешь и не хочешь делать. Такова твоя природа. Но вдруг являются рыбаки, закидывают сети. Лично против тебя они ничего не имеют, им просто надо на что-то жить. Платить за кабельное телевидение, за электричество, — и их благополучие целиком зависит от твоего розового мяса. Чего они только не выделывают, лишь бы ты оказался у них в сетях. Потом тебя везут на фабрику и получают за тебя целых пятнадцать шиллингов. На фабрике из тебя делают «лососину по-шотландски» и запаивают в прозрачную пленку. И хотя сходство с лососем частично утрачено, стоит этот продукт уже вдвое дороже. Свободный рынок. В конце концов ты попадаешь к Юлиусу Майнлю, который вновь удваивает цену только за то, что кладет тебя в холодильник рядом с другими дарами моря. Не знаю, как это у вас называется, но лично мне кажется, это наглость. Поэтому время от времени я захожу к Юлиусу Майнлю, чтобы своими хирургическими пальцами освободить лосося из морозильной камеры. Следишь за моей мыслью или нужен еще пример, скажем, икра? Ее история и того печальнее. В конце концов, каждая икринка — несостоявшаяся жизнь.