Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не нравится? – уточняет Перси.
Мне смертельно хочется выпить: последние несколько часов я только и делаю, что высчитываю, как скоро мне наконец удастся раздобыть чего-нибудь покрепче. Но я только смеюсь в ответ.
Перси ложится совсем рядом, и я весь покрываюсь гусиной кожей – но он тут же демонстративно кладет между нами свою скрипку. Придется держать себя в руках. С другого моего боку ложится Фелисити, сворачивается калачиком и кладет руки под голову.
– Если так и будешь мять руку, – замечает она, – действительно сломаешь.
Надо же, я сам не заметил, что никак не оставлю свою руку в покое.
– Так больно же!
– Кто ж виноват, что ты драться не умеешь?
– Откуда мне было знать, что можно уметь или не уметь? И кстати, ты-то откуда все это знаешь?
– А ты почему не знаешь? – не отстает сестра. – Не поверю, что ты раньше никого не бил.
– Можешь не верить, но не бил.
– Ты однажды ударил меня, тогда, у пруда, – вспоминает Перси.
– Точно, но мы же были детьми. И не бил, так, легонько шлепнул. И вообще, я не хотел нырять, а ты дразнился, сам виноват!
– Ты же из Итона приехал весь в синяках, – удивляется Фелисити.
Я пытаюсь небрежно рассмеяться, но горло перехватывает, и звучит это так, будто я задыхаюсь.
– Я получил их не в драке.
– А матушка сказала – в драке.
– Знаешь, родители иногда говорят неправду.
– Зачем ей было меня обманывать?
– Ну…
– А по-моему, это ты врешь, – заключает Фелисити.
– Не вру.
– По-моему, тебя исключили за то, что ты ввязался в драку. Ты приехал домой избитый до полусмерти…
– Спасибо, я помню.
– Что же ты такого натворил, что какой-то юноша решил разукрасить тебе лицо?
– Ничего я не натворил.
– Я знаю, ты обычно не нарываешься на драки, но хоть сдачи-то дал?
– Меня избили не в Итоне. Меня избил отец.
Повисает тишина, тяжелая, как мокрая шерсть. Шепчутся на ветру ветви деревьев, мерцают в лунном свете листья. Между ветвями видно яркие звезды, они рассыпаны густо, будто сахар.
– Господи, – наконец выдыхает Фелисити.
У меня начинает щипать глаза, и я изо всех сил морщусь, чтобы не расплакаться.
– Чудесный у нас отец, а?
– Я не знала, честно, мама сказала…
– Зачем мы вообще это обсуждаем? – Я пытаюсь обратить все в шутку – а что еще делать? Выпить хочется так отчаянно, что я готов бежать без остановки до ближайшего города. Я тру кулаками глаза и судорожно вдыхаю: запястье простреливает боль. – Нет, я точно сломал руку.
– Ничего ты не сломал, – раздраженно повторяет Фелисити, и от ее раздражения мне становится чуть легче.
– Похоже, сломал.
– Нет, не сломал.
– Давайте уже спать, – вмешивается Перси.
– Давайте. – Я переворачиваюсь на бок и оказываюсь с ним лицом к лицу. В лунном свете его лицо кажется вырезанным из обсидиана. Он улыбается мне, и в его улыбке столько жалости, что я весь сжимаюсь. «Бедный Монти», – будто говорит он, и от мысли о том, что Перси меня жалеет, хочется умереть.
Бедный Монти, отец бьет тебя до синяков.
Бедный Монти, тебе достанется имение и куча денег.
Бедный бестолковый Монти, вечно ты куда-то влипаешь.
– Спокойной ночи, – желает Перси и переворачивается на другой бок, ко мне спиной.
Бедный Монти – влюбился в лучшего друга.
Увы, на земле особенно уютно не устроишься: как известно, она состоит из грязи, камней и всяких острых штуковин, которыми никто в здравом уме не набьет матрас. За день я устал так, что кости ноют, и меня так трясло, что теперь болит все тело, но я долго лежу на спине, на боку, на другом боку, тщетно пытаясь расслабиться и заснуть или хотя бы думать не о том, как паршиво быть трезвым или как отец избил меня за то, что меня выгнали из Итона. Мысли бегают кругами, снова и снова подбрасывая мне самые ужасные подробности той недели. Лицо отца, когда директор рассказал ему, что случилось. Удары, которых было столько, что в конце концов я перестал их чувствовать и только слышал. Изощренную пытку поездки домой в карете: ребра ходили ходуном на каждой колдобине, а голову будто набили сухой шерстью. Все бранные слова, которыми тогда назвал меня отец: я никогда их не забуду. С тех пор отец избивал меня лишь яростнее, но хуже всего мне было в тот, первый раз.
Наутро я проснулся от ужаснейшей боли и едва сумел подняться, но отец заставил меня спуститься к завтраку и сидеть подле него; впрочем, я ни разу на него не взглянул. Матушка никогда не спрашивала, почему я приехал домой с таким видом, будто с разбегу врезался лицом в каменную стену, а Фелисити, наверно, не смогла бы и предположить, что меня отделал до полусмерти ее собственный отец.
Посреди завтрака я спросил разрешения выйти, дошел до садика на заднем дворе, и меня вывернуло. Никто так и не вышел меня проведать, и я просто лег на газон у пруда и лежал, не в силах подняться. Погода была точно такой, как в день нашего отбытия в гран-тур, – пасмурной и душной, ночью прошла гроза, воздух еще не посвежел, а небесные хляби грозили вот-вот разверзнуться вновь. Садовые дорожки еще не просохли и тут и там темнели, а трава была такой сырой, что я в пару минут промок до костей. Но не вставал. Я лежал на спине, глядел на тучи и ждал дождя, а внутри, как жук в банке, метался стыд.
Вдруг на мое лицо упала тень. Я открыл глаза: поперек неба темнел силуэт Перси. Тот разглядывал меня.
– Ты живой?
– Здравствуй, дорогой, – на последнем слове я дал петуха, как будто мне не хватило позора. – Как прошел семестр?
– Господь всемогущий, что с тобой?
– Меня выгнали из Итона.
– Это я уже слышал. Как ты понимаешь, меня другое волнует.
– А, ты про это? – Я помахал рукой перед лицом, стараясь не морщиться: от движения в ребрах что-то натянулось, как скрипичная струна. – Не правда ли, я неотразим?
– Монти!
– Не правда ли, я настоящий пират?
– Хватит тебе шутки шутить!
– Меня вдесятером скрутить не могли!
– Кто тебя избил?
– Угадай.
Перси ничего не ответил. Только лег рядом, щека к щеке, но ногами в другую сторону. Над нами низко-низко пролетела, радостно чирикая, птица.
– За что тебя выгнали? – спросил Перси.
– Скажем так, я злоупотреблял азартными играми.
– Да ими весь Итон злоупотребляет, за это не выгоняют.
– За это могут обыскать покои. Нашли мою весьма компрометирующую переписку с тем юношей, о котором я тебе писал. За это уже выгоняют.
– О боже.
– Ну что поделать, он был слишком хорош.
– Твоему отцу рассказали про эти письма?
– Он их все даже прочел. И швырнул мне в лицо. Буквально швырнул. Некоторые сперва зачитал вслух, для острастки… – Я стер слезу с той щеки, что имела хоть сколько-то человеческий вид. Перси притворился, что не заметил. – И теперь он станет чаще бывать
