Ее андалузский друг - Александр Содерберг

— Да, я видела вас раньше. Вы навещали кого-то из пациентов.

Гунилла отрицательно покачала головой.

— Мы можем присесть?

София выдвинула стул, на который Страндберг тут же уселась. София присела на край койки. Некоторое время Гунилла молчала, словно подбирая слова. София ждала. Потом Гунилла подняла глаза:

— Я веду расследование.

София ждала продолжения. Страндберг, кажется, по-прежнему искала наиболее подходящие слова.

— Вы дружите с Гектором Гусманом? — Она говорила по-прежнему спокойно.

— С Гектором? Нет, я бы так не сказала.

— Но вы с ним общаетесь. — Это звучало скорее как утверждение.

София бросила на Гуниллу удивленный взгляд:

— В каком смысле?

— Да нет, ничего особенного, я просто хотела задать несколько вопросов.

— В связи с чем?

— Насколько близко вы общаетесь?

София покачала головой:

— Он лежал на отделении, мы разговаривали. К чему вы клоните?

Гунилла вздохнула, чуть заметно улыбнулась.

— Простите мою навязчивость, я так и не научилась сдерживаться. — Собравшись с силами, она посмотрела в глаза Софии: — Я… мне нужна ваша помощь.

7

Михаил упал в море. Пули, выпущенные ему вдогонку, прошли в волоске от него. Ныряя в темную воду, он слышал, как гудят над головой пули, полет которых тормозится водой. Через некоторое время он повернулся в глубине и стал всплывать — недостаток кислорода вынудил его снова подняться на поверхность. Клинообразная форма корпуса корабля спасла ему жизнь. Люди, стоявшие на палубе, не могли увидеть, что делается внизу. Постоянно двигаясь, Михаил держался у самого днища корабля. Когда включились двигатели, он решил рискнуть и поплыл к каменному причалу, взяв курс на его дальний конец. Причал был высокий. Если там не найдется лестницы или еще чего-нибудь другого, чтобы взобраться наверх, конец неизбежен. Все тело болело — русский понимал, что долго не продержится. Однако, доплыв до причала и завернув за его край, он увидел старую ржавую цепь, за которую зацепился и держался, пока отплывал корабль. Затем с великим трудом, преодолевая адскую боль, взобрался на пирс, прямо в мокрой одежде плюхнулся на сиденье прокатной машины, достал из бардачка навигатор и телефон, набрал номер Роланда Гентца. Он рассказал, что на судне их встретили огнем, что его люди убиты и что на корабле оказались трое — двоих он знал как Арона и Лежека, а третий был ему незнаком, однако он, судя по всему, швед.

Роланд поблагодарил за информацию и сказал, что перезвонит через несколько часов. Разговор прервался.

Вьетнамский капитан серьезно разукрасил Михаила — разбитый нос, сломанные ребра, однако со всем этим можно жить. Капитана русский не проклинал — как-никак он застрелил у него на глазах штурмана. Ему пришлось показать капитану, что его ожидает, ибо едва раздался первый выстрел, как стало совершенно ясно — капитан нарушил уговор с Ханке. За это Михаил и застрелил его штурмана — не поколебавшись ни секунды.

Михаил редко испытывал ненависть к людям, которые били его или стреляли в него, — они были в той же шкуре, что и он сам. Ему довелось побывать на войне и с афганцами, и с чеченцами, случалось лежать в засаде под массированным обстрелом — на грани того, что может вынести человеческая психика. Он видел, как его друзья падают убитыми, сгорают или взрываются, разлетаясь на куски. Сам он так же поступал с врагами, однако его поступки не были продиктованы ненавистью или желанием отомстить. Вероятно, именно поэтому он выжил.

С таким отношением к себе и к жизни Михаил начал работать на Ральфа Ханке. Так и относился, когда убивал кого-то по приказу Ханке, избивал неугодных или ехал в Стокгольм, чтобы сбить сына Адальберто Гусмана.

Мысли о том, правильно или неправильно он поступает, никогда не посещали его. Пройдя солдатом кровавые бессмысленные войны, он вынес из них понимание того, что ничего правильного или неправильного в мире не существует. Единственное, что есть в реальности, — это последствия. Если отдавать себе в них отчет, то жизнь будет двигаться по предсказуемому руслу.

Михаил остановил машину возле торгового центра. Люди косились на огромного окровавленного мужчину, который, покачиваясь, пробирался через толпу. В магазине, представлявшем собой смесь аптеки и парфюмерного, он закупил все, что нужно: бинты, пластыри, вату, антисептики и самое сильное обезболивающее, какое нашел. Когда он расплачивался, вежливые женщины в белых халатах за стойкой избегали смотреть ему в глаза.

Затем Михаил заехал в придорожный трактир и зашел в туалет. Там он облепил себя пластырями и принял четыре таблетки обезболивающего, запив водой из-под крана. После этого уселся в углу ресторана, пообедал, запив еду тремя бокалами пива. Потянулся — суставы захрустели, адская боль пронзила все тело.

Ожидая счета, включил навигатор. Датчик он успел установить на одном из ящиков с кокаином в трюме корабля. Дисплей не показал сигнала — видимо, они все еще находились в море.

Русский отправился в придорожный мотель — чистые простыни ужасного цвета, удушливо пахнущие ополаскивателем. Он разделся догола, осмотрел себя в зеркало, оглядел синяки, повращал плечами, вставил на место шейные позвонки. Его тело многое могло рассказать о его жизни: масса шрамов, четыре из них — от пулевых ранений, парочка — от осколочных. Шрамы были разбросаны по всему телу. Одни появились в результате целенаправленного насилия, другие — от несчастных случаев, но с каждым связаны яркие воспоминания. Некоторые из этих воспоминаний Михаил с удовольствием отправил бы в помойку, но не получалось — он обречен всегда носить их при себе. Каждый раз, глядя на свое тело, он осознавал, что он за человек.

Зазвонил мобильник, лежавший на ночном столике. Пройдя босиком по ковровому покрытию, Михаил взял аппарат в руки и нажал на кнопку «ответить». На другом конце был Роланд, его интересовали возможности в сложившейся ситуации.

— Надо следить за передатчиком, вот и все.

— Ральф очень зол.

— По-моему, он всегда зол.

— Ты должен нанести ответный удар — хотя бы для того, чтобы отомстить за своих убитых товарищей.

Михаил понимал, что Роланд пытается сыграть на его чувствах, но таковых у него не имелось. Ему совершенно наплевать, что его дружки умерли, — они были совершенно опустившиеся, смерть стала для них избавлением.

— Посмотрим, что я могу сделать. Ты пришлешь мне кого-нибудь?

— Ты прекрасно справишься сам.

Михаил посмотрел на себя в зеркало, наклонил голову к правому плечу — с легким щелчком что-то встало на место.

— Хорошо, но уточни задачу.

Михаил услышал, как Гентц щелкает мышью — видимо, одновременно что-то ищет в Интернете.

— Ральф просто вне себя от ярости. Сделай что-нибудь — все что угодно, он не сможет глаз сомкнуть, пока мы не покажем им, что они проиграли. Ты сам знаешь, каков он.

Ничего не ответив, Михаил положил трубку.

Приняв душ, он позвонил в фирму, оказывающую эскортные услуги. Заказал себе женщину — не слишком юную, не слишком стройную, хорошо говорящую по-русски. Вскоре женщина появилась. Оказалось, что она из Албании. Мини-юбка, высокие белые сапоги, розовая майка, широкие бедра — как раз в его вкусе. Она представилась как Мона Лиза, но ему это имя не понравилось. Он спросил, можно ли называть ее как-нибудь по-другому — скажем, Люся?

Михаил и Люся лежали в постели, распивали на двоих бутылку женевера[12] и смотрели какое-то голландское ток-шоу. Ему очень понравилось, когда они вместе посмеялись над тем, что никто из них ни слова не понимает.

— Ты можешь остаться на ночь?

Она потянулась за мобильником, лежавшим в золотистой сумочке, набрала номер и продиктовала кому-то номер карты Михаила.

Ночью он спал, положив голову ей на грудь, обнимая ее, как ребенок прижимается к матери. В четыре утра прозвонил будильник в его наручных часах. Михаил сел в кровати, протер глаза. Боль не ушла — от нее так легко не отделаешься. Он повернулся — Люся спала, тихонько похрапывая.

Михаил включил навигатор, поднялся и пошел в ванную, где умылся холодной водой над малюсенькой раковиной. Когда он снова вернулся в спальню, то увидел, что датчик активирован. Посмотрев на карту, Михаил понял, что ящики находятся на западе Ютландии.

Он оделся и оставил на ночном столике щедрые чаевые для Люси. Затем вышел, осторожно закрыв за собой дверь, сел за руль машины, вырулил на трассу и скрылся в утреннем тумане.

Маленький бревенчатый домик с соломенной крышей, окруженный деревьями, располагался чуть на отшибе, в нескольких сотнях метров от старой проселочной дороги. Йенс направил машину на гравийную дорожку, ведущую сквозь аллею. По обе стороны от нее лежали пшеничные поля. Светило солнце, и аллея была освещена как раз таким светом, какой Йенс помнил с детства, когда проводил каждое лето у бабушки, — золотистым, оранжевым и зеленоватым одновременно.