Жила-была девочка: Повесть о детстве прошедшем в СССР - Виктория Трелина

Ирочка часто ведёт себя смешно и странно, как девчонка. Вот и сейчас, она попросила всех написать на бумажках, кто с кем хочет сидеть. «Мальчик-девочка» – обязательное условие.

Я не знаю, стоит ли посвящать учительницу в ту тайну, которую я не доверяю даже лучшей подруге? Но с другой стороны вечно сидеть с Русиком-Батей мне тоже не хочется. Пусть с ним сидит Лёлька, у которой нет своих мозгов. Она целыми днями находится в позе «спиной к учителю», и смотрит не в свою тетрадь, а в наши с Рустамом.

Я вывожу на промокашке «С Вовой Лифановым» и сворачиваю её в плотный конвертик. Надеюсь, классуха сдержит своё слово, о том, что «никто ничего не узнает». Ирочка собирает наши признания, еле сдерживая улыбку.

– Я буду учитывать пожелания девочек, – говорит она, завороженно помешивая маленькие бумажные квадратики на своём столе.

Зачем она это сказала? Теперь всем всё будет понятно. Боже мой, хоть бы меня не посадили с Вовкой. Хоть бы с ним захотел сидеть кто-нибудь ещё. Я не хочу, чтобы о моей тайной любви узнал весь класс.

Ирочка берёт в руки первый конвертик. Розовый. Это мой. Только я писала на промокашке. Я вжимаю голову в плечи, всё конец.

– Вова сядет с Витой, – говорит Ирочка, широко улыбаясь. Какой позор. Она даже не просмотрела другие пожелания. Все же видели, что это моя бумажка. Все всё поняли. Какой ужас!

Вовка бросает на меня недовольный, почти убийственный, взгляд и нехотя собирает свои вещи с парты.

– Марина Королёва – с Серёжей, – Ирочка сияет, кажется, ей нравятся наши пожелания.

Молодец Маринка, не стала писать имя своего настоящего любимого. А я припозорилась, так припозорилась. Вот и Чернов, пересаживаясь за парту к моей подруге, взглянул на меня как-то укоряющее. Теперь будет дразниться изо всех сил.

Лёлька и правда села с Рустамом. Сбылась её мечта. Глядишь, в отличницы выбьется. Муртазаева осталась с Неманихиной. Аньку посадили с Чистяковым, а Юльку – с Сащиным. Хотя сомневаюсь, что их желания здесь учлись. Видимо, девчонки тоже хотели сесть с Вовкой. Я давно догадывалась, что он им обеим нравится. Но Вовки на всех не хватило. Лучше бы я написала имя ушастого Сащина. Перед ним мне не было бы так стыдно.

Интересно, чьё имя написала на своём листочке Муртазаева?

– Вова, я хочу тебя обрадовать, – голос Ирочки перебил мои мысли, – почти все девочки класса захотели сидеть с тобой.

– Угу, – пробурчал Вовка себе под нос, теряя все остатки своего дружелюбия, за которое его так любили девчонки. Я почувствовала, что даже голос у Лифанова в пятом классе стал грубее.

Предательство

Чистяков назвал Маринку «овцой». Весь урок она пишет мне записки со второго ряда, и передаёт через Вовку.

«Я не переживу этого. За что он меня так? За что?» Это двойное «за что?» в Маринкином стиле. Она обожает всякие трагедии, и даже дома в бытовых ситуациях, подруга с надломом в голосе произносит: «Почему я должна полоть эту картошку? Почему?»

«Не переживай», – пишу я сухо. Я не умею отвечать на такие романтические жалобы.

«Но как? Как мне жить после этого?» – не унимается Маринка. Мне, честно сказать, уже надоело читать эту ерунду. Я делаю вид, что увлечена переводом немецкого текста о семье девочки Моники.

Маринка видит, что отвечать я не собираюсь, но молчать она не может. Она передаёт новую записку Вове, и шепчет ему: «Это тебе».

Я настораживаюсь. Какие это у них могут быть общие темы? Вовка что-то пишет на зелёном листке, оторванном от обложки тетради, закрываясь от меня локтем. Я уже жалею, что не написала подруге, о том, что после овечьей трагедии ей просто необходимо утопиться.

Маринка коситься на меня, и вдруг в её глазах промелькнули чёртики. Я знаю, этот взгляд подруги: ничего хорошего теперь ждать от неё не придётся. Она быстро-быстро строчит что-то на том же зелёном листочке и ловко кидает его Вовке на учебник. Я чувствую, что лицо заливает краска. Естественно, подруга выпытала у меня заветную тайну любви, в тот же день, когда Ирочка посадила меня с Лифановым. И теперь эту тайну она раскрыла Вовке. Конечно, он и сам догадывался, когда недовольно перетаскивал свой портфель за мою парту, но уже через день это как-то забылось. Да и вообще, одно дело догадываться, и совсем другое – получить письменное тому доказательство.

Вовка казался взбешённым. Он резко повернул на меня своё покрасневшее лицо и сунул мне зелёный листок.

– Посмотри, что из-за тебя обо мне пишут, – неопределённо и сумбурно сказал он.

Я посмотрела.

«Хочешь, открою секрет?» – писала Королёва своим круглым почерком отличницы.

«Хочу», – это Вовкины наивные каракули.

«Ты Т. Витке нравишься»

«Т. Витка» – это я.

Вот как просто предаётся дружба.

Шьём фартук

На уроках труда мы шьём фартуки и косынки. Все. И девочки и мальчики. Говорят, в городских школах, мальчики работают в мастерских. Самым весёлым из всего процесса шитья было снятие мерок. Мой новый сосед – Серёжка Чернов, измерил мне не только пояс и рост, но и голову, руки и даже расстояние между глазами. Кстати, после того, как Маринка рассказала Вовке о моих к нему чувствах, Лифанов самовольно поменялся с Черновым местами. Кажется, всех это устроило. Ирочка не стала возражать. Чернов рисует на моём карандаше рыбьи кости и меняет в моих ручках новые стержни на исписанные. Я пытаюсь обидеться, но его неожиданный юмор меня смешит. Вовка мне по-прежнему нравится, но я даже не смотрю в его сторону. Он сам поворачивается и одаривает меня упрекающим взглядом, когда нам с Серёжкой особенно весело. Конечно, мне бы хотелось снова сидеть с Вовкой, но только с прежним Вовкой, который смеялся по пустякам и дарил девочкам стеклянные шарики.

Фартук почти готов. К нему осталось пришить карман. Мы рисуем на своих фартуках карандашом квадратик, Чернов толкает меня под руку. И мой карман получается кривым. Галина Сергеевна – учительница по трудам, задаёт на дом – карман вырезать.

Домашнюю работу я всегда делаю быстро, чтобы осталось время сходить к Маринке, порисовать и поиграть с дедушкой в шахматы. Учусь я хорошо, несмотря на то, что не особо стараюсь. В сельской школе хорошо учиться не сложно. В городе я была средненькой ученицей. А здесь я третья, после Русика и Королёвой. Маринка всегда и во всём на шаг впереди меня. В учёбе, в общении с одноклассниками, в красоте. И то, что высокий рост и густые волосы – красиво, это кажется только моей бабушке. А мальчишкам в школе нравится светлая чёлка Королёвой и её голубые глаза.

Я прихожу к Маринке и вижу, что та вырезает квадратик из розовой в цветочек ткани. Из такой ткани она шьёт фартук на трудах.

– Зачем это? – спрашиваю я, подавляя в себе смутные сомнения.

– Карман. Ты что ещё не вырезала?

– Вырезала, – говорю я, – конечно, вырезала. И бегу домой. Сама не знаю, о чём я думала, когда вырезала карман прямо из фартука. И теперь мой, почти сшитый, фартук в синий кружочек зияет квадратной дырой на правом боку. Я забегаю в хату. Бабушка с Нянькой ухахатываются в прихожей, примеряя на свои фуфайки моё творение.

– Чего смеётесь? – злюсь я, – сказали карман вырезать, я и вырезала.

Весь вечер бабушка шьёт новый фартук. Я предложила просто вшить вырезанный квадрат на место, но она снова подняла меня на смех.

И снова про это…

Наконец-то дядя Вася оставил Нинку в деревне на каникулы. В нагрузку к ней, он привез две сумки вещей, гамак, стопку журналов «Весёлые картинки» и настольную игру с кубиком и фишками. Гамак вешают в саду. Дедушка тщательно расчищает место, обрубает веточки груши, и закручивает верёвочки. Как только всё готово, и он с инструментами скрывается во дворе, Нинка, всё это время сидевшая на макушке яблони, пулей спускается вниз и шепчет:

– Я сейчас расскажу тебе страшную тайну. Её знают уже все в моём дворе. Ты тоже должна это знать.

Я догадываюсь, что нашего прошлогоднего разговора Нинка не помнит, потому что тогда она не восприняла его всерьёз. А сейчас сестра поведает мне эту, давно известную, тайну, как непосвященной деревенской дурочке. Ну что ж, придётся подыгрывать и удивляться. Значит, наконец, моя сестрёнка выросла. Я делаю вид, что в первый раз слышу о процессе, происходящем между женихом и невестой, и даже, для верности, давлюсь привезённой дядей Васей шоколадкой «РотФронт».

Умная или красивая?

По радио поют «ламбаду», кажется, уже в десятый раз за день. Я знаю, как она поётся на русском языке. Нинка привезла из города песенник, разрисованный фломастерами. Там всего три песни: «Ласточка», «Синие лебеди» и «Ламбада». Первые песни совсем взрослые, про «этого мальчика в его восемнадцать лет», и про девчонку, которая в шестнадцать лет «поверила в счастье, которого нет». Не знаю, зачем Нинке, в её девять, эти песни. Видимо просто переписала у старших девочек во дворе. В «ламбаде» слова хорошие, не плаксивые: «Ветер нам принёс песню из далёких жарких стран,