Обман Зельба - Бернхард Шлинк

— Эта не та девочка, фото которой стоит у тебя на столе?

Я кивнул.

— Я надеюсь, ты не думаешь, что меня заинтересовала мысль о денежном вознаграждении? Я просто вспомнила, в каком состоянии нашла тебя в тот вечер. Ты тогда сказал, что назовешь полиции ее адрес, только когда узнаешь, почему ее разыскивают. Теперь ты узнал почему.

— Ты так считаешь? Террористический акт на американской военной базе, в результате которого погибло два человека, — вот и все, что я узнал. А почему не сказали, где и когда он был совершен? Лео пропала в январе, сейчас май, а сообщение звучит так, как будто Лео совершила этот акт только вчера и только вчера исчезла. Нет, Бригита, я практически ничего не знаю.

Уже лежа в постели, я принял решение и поставил себе будильник. Будем надеяться, что жители Аморбаха, и прежде всего семья Хопфен, не видели последнего информационного выпуска, подумал я.

В шесть утра я уже ехал на своем «кадете» в Аморбах.

31

Как тогда, когда ловили Баадера и Майнхоф

Дороги были пустынны, и я довольно быстро приближался к цели. Солнце взошло бледно-красным мутноватым диском, но очень скоро растопило дымку и то и дело слепило меня на многочисленных узких поворотах между Эбербахом и Аморбахом. Дождливая пора миновала.

«Баденский двор» уже был открыт, шведский стол в ресторане уже работал. Сидевшие за соседним столиком супруги, приехавшие, судя по внешнему виду, из Гельзенкирхена или Леверкузена и изготовившиеся совершить продолжительные пешеходные путешествия по Оденвальдскому лесу, о чем свидетельствовали их колоритные штаны до колен и красные носки, читали за кофе с булочками «Нижнемайнский вестник». Меня так и подмывало напомнить им о важности словесного общения в супружеской жизни и попросить у них на минутку газету. Но я не решился. Впрочем, я рад был уже и тому, что на первой странице фотографии Лео не было.

Она была помещена на четвертой странице. Когда я без четверти девять позвонил в дверь Хопфенов, купленная по дороге газета была зажата у меня под мышкой. За дверью шумели дети. Мне открыла Лео.

В прошлый раз я не успел ее как следует рассмотреть. И она так и осталась в моей памяти девочкой с маленькой фотографии на паспорт — смешливый рот, вопрос или упрямство в глазах; девочкой, которая стояла на моем столе, прислонившись ко льву. Образ молодой женщины, фотографию которой мне дали в общежитии на улице Клаузенпфад, плохо связывался в моем сознании с Лео. И вот она стояла передо мной, повзрослевшая еще на год или два. Подбородок и скулы выражали решительность. Ее взгляд говорил: что этому старику надо? Кто он — коммивояжер? Менеджер по продажам? Или пришел снимать показания электрического и газового счетчиков? На ней опять были джинсы и мужская клетчатая рубаха.

— Что вам угодно? — Акцент был таким же внушительным, как слой нутеллы на бутербродах Ману, когда он сам их себе мажет.

— Доброе утро, фрау Зальгер.

Она сделала шаг назад. Я почти обрадовался враждебному недоверию в ее глазах — лучше быть опасным мужчиной, чем докучливым стариком.

— Простите?..

Я открыл газету на четвертой странице и протянул ей:

— Мне нужно с вами поговорить.

Она рассматривала свой портрет в газете с двойственным выражением лица — смесь любопытства и разочарования: «Это я?.. Плевать, игра кончена». Судя по всему, эта фотография была сделана в полиции, когда ее задержали и поставили на учет. Время от времени в прессе поднимают тему криминализации граждан по вине самой полиции и горько сетуют на то, что полиция не только борется с преступностью, но и сама же ее порождает. Я считаю это недопустимыми обобщениями. В криминализации граждан можно обвинять только полицейских фотографов. Вот они-то мастера в этом деле. Благодаря их стараниям лица законопослушных и ранее несудимых граждан моментально превращаются в бандитские рожи уголовников. Лео пожала плечами и вернула мне газету.

— Подождите, пожалуйста. Мне нужно минут десять-пятнадцать. — Акцента как не бывало.

Я стоял за дверью и слышал обрывки фраз, из которых складывалась общая картина: Лео велела детям обуваться, напоминала про бутерброды и куртки. Потом сбежала вниз по лестнице, захлопала дверями комнат и дверцами шкафов. Наконец все четверо вышли из дома. Лео была в плаще, на плече у нее висела полная дорожная сумка.

— Вы не будете возражать, если я с детьми поеду впереди? Я хочу завезти их в детский сад и в школу, а машину оставлю у клиники.

Она открыла «ровер» и помогла детям забраться в машину.

Я поехал за ней, видел, как девочка отправилась в детский сад, а мальчишки в школу. Потом Лео припарковала «ровер» у клиники, опустила ключи в почтовый ящик на входной двери и подошла к моей машине.

— Можно ехать.

Кажется, она приняла меня за полицейского. Ну что ж, я еще успею объяснить ей, кто я на самом деле. Когда я повернул на дорогу в сторону Эбербаха, она удивленно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Мы молчали до Эрнстталя. Я остановил машину под деревьями.

— Пойдемте выпьем кофе.

Она вышла из машины.

— А потом куда?

— Не знаю. В Бонн? В Гейдельберг? Куда бы вам хотелось?

Мы сели за столик на террасе и заказали кофе.

— Вы не из полиции. Кто вы такой и что вы от меня хотите?

Достав табак и папиросную бумагу, она ловко свернула сигарету и прикурила от моей зажигалки. Она курила и терпеливо ждала ответа, глядя на меня. Во взгляде ее не было недоверия, только настороженность.

— Вендт мертв, и все говорит за то, что его убийца — вот этот человек. — Я показал ей фотографию из ее альбома, на которой псевдо-Зальгер стоит с ней рядом, обняв ее за плечи. — Вы его знаете.

— Что дальше? — Настороженность в ее взгляде сменилась враждебностью. До этого она сидела, положив руки на стол, теперь откинулась на спинку стула.

— Что дальше? Вендт вам помогал. Сначала спрятал вас в психиатрической больнице, потом организовал вам место о-пэр в Аморбахе. Я его почти не знал, но мне становится как-то не по себе при мысли, что он мог бы жить, если бы я сказал полиции то, что она хотела от меня услышать о вас, о нем, — я указал на фото, — и о Вендте. Я почти уверен, что он бы не погиб, если бы ваши пути не пересеклись.

Хозяин принес кофе. Лео встала.

— Я сейчас вернусь.

Может, она надумала, протиснувшись сквозь окошко в туалете, податься лесами в Баварию? Я решил рискнуть. Хозяин тем временем разъяснил мне, что наши леса гибнут с тех пор, как в немецких печах горит русский газ.

— Они в него что-то добавляют! — шепнул он мне доверительно. — Ни война, ни оружие — ничего им этого теперь уже не требуется.

Лео вернулась за столик. У нее были заплаканные глаза.

— Скажите наконец, чего вы от меня хотите? — Она говорила нормальным голосом, но это стоило ей немалых усилий.

Я коротко рассказал о связанных с ней событиях последних недель.

— А на кого вы работаете сейчас?

— На себя. Иногда это можно себе позволить, если ненадолго.

— И вы хотите узнать то, что знаю я, просто так, из любопытства?

— Не только. Я хотел бы понять, что мне еще светит от этого типа. — Я показал на фото. — Кстати, как его имя?

— Допустим, я вам все расскажу. А что потом?

— Вы имеете в виду, сдам ли я вас после этого в полицию?

— Ну да, это же прибыльное дело, верно? Кстати, вы легко меня узнали?

— Не могу сказать, что это было очень трудно. Впрочем, узнавать людей, которые не хотят быть узнанными, — это часть моего ремесла.

— Вы увезете меня отсюда?

Я не понял, что она имела в виду.

— Я имею в виду… увезете ли вы меня куда-нибудь, где нет этих… этих фотографий в газетах… Их же, наверное, теперь разошлют по всем почтовым отделениям и полицейским участкам, как тогда, когда ловили Баадера и Майнхоф,[21] и будут показывать по телевидению? По телевидению тоже показывали?

— Вчера вечером.

— Ну так как, у вас есть идеи? Тогда бы я вам рассказала все, что вы хотите знать.

Я призадумался. Помощь террористической организации, укрывательство преступника, воспрепятствование осуществлению правосудия… Я мысленно пробежал глазами перечень возможных последствий. Освободят ли меня в мои семьдесят лет от судебной ответственности «по возрасту и состоянию здоровья», или это — исключительная привилегия нацистских преступников? Конфискуют ли они мой «кадет» как орудие преступления? Решение морального вопроса, сдержу ли я свое обещание, данное Лео, даже в том случае, если узнаю, что на ее совести самые страшные злодеяния, какие только можно себе вообразить, я отложил на потом.

Я встал.

— Хорошо. Я отвезу вас во Францию, а по дороге к границе вы расскажете мне то, что вам известно.

Она продолжала сидеть.