Как воспитывали русского дворянина. Опыт знаменитых семей России – современным родителям - Ольга Муравьева

«Чтению начал учить меня добрый Александр Григорьевич Парадовский (друг семьи. — О.М. ) <…> лишь только мне исполнилось пять лет, — вспоминал писатель и журналист Н. И. Греч. Читать выучился я очень скоро, потому что это интересовало мой умишко и детское воображение. Начал и писать, но это шло не так хорошо: тут нужны были физические приемы, положение руки, держание пера, и я никак не мог к этому привыкнуть. Меня не принуждали, и я теперь держу перо как шестилетний мальчик, и пишу прескверно, неровно и нечетко. <…> Отец мой забавлялся нами: то ласкал, то бранил нас, но ничему не учил, предоставляя это грамотной и начитанной жене своей».

Матушка рассказывала сыну басни и повести, заставляла его читать по-русски, по-немецки и по-французски, но «отнюдь не принуждала». Временно остановившийся в доме родителей Греча его дядя, офицер А. Я. Фрейнгольд, внес свою лепту в обучение племянника. «Он занялся мною и стал учить меня тому, что знал сам — по старым своим корпусным тетрадям. Он толковал мне правила математические ясно и основательно. Я учился охотно и с успехом, но не мог пристраститься к точным наукам». Став взрослым, Николай Греч сожалел, что среди его родственников не было литераторов и людей с классическим образованием и потому некому было развить его природные литературные наклонности.

Писатель и театральный деятель Р. М. Зотов вспоминал: «…отец мой начал меня учить с 4-летнего возраста, сперва посредством костяной азбуки, и складывание букв далось мне очень легко. А когда открылся немецкий театр, я просил его учить меня и по-немецки. Он и за это охотно взялся».

Первыми учителями графа М. Д. Бутурлина, дальнего родственника Пушкина, были его мать, старшая сестра и деревенский священник: «Мать моя сама взялась обучать меня чтению по-русски и основным правилам Закона Божьего, а два года позднее, церковной грамоте начал я учиться у белкинского нашего священника Федора Васильевича Богослова. Позднее русскому языку и писанию учила меня старшая моя сестра Марья Дмитриевна…».

Когда Николай Греч подрос, к нему стали приходить домашние учителя, которые учили его всему тому, что знали сами, не придерживаясь какой-нибудь программы. Один из них, Я. М. Бородкин, бывший воспитанник Сухопутного Корпуса, специально готовившийся к учительской должности, одинаково успешно занимался с мальчиком и иностранными языками, и рисованием. Познания другого учителя, Д. М. Кудлая, «франта и модника», были «очень ограничены». «Уроки его были ничтожные, и я ничему у него не научился; напротив, сам чутьем поправлял его ошибки». Гувернеры-французы тоже давали уроки, но могли обучать только механическому чтению и письму.

Недостаток объяснений мальчик восполнял чтением, но в результате при поступлении в училище он поразил преподавателей тем, что писал грамотно, совершенно не зная грамматики. Поскольку мальчик очень любил музыку, его решили учить играть на скрипке, для чего был приглашен известный музыкант. «Учение это продолжалось месяца три и кончилось ничем. Мне надоели экзерциции без всякой мелодии. Я немедленно хотел наслаждаться плодами учения и, не видя их, соскучился…». (Музыке учили обычно девочек, для мальчиков это считалось необязательным.)

В обучении Николая не было, таким образом, ни системы, ни дисциплины. Отец относился к образованию сына крайне беспечно, а все старания матери в этом направлении были напрасны. «Мне на роду было написано оставаться самоучкою», — подводил итог Н. И. Греч воспоминаниям о своем домашнем образовании.

В семье Бутурлиных, где вообще уделяли детям много внимания, к домашнему обучению и выбору учителей относились тоже не слишком серьезно. «В марте 1817 года мне минуло десять лет, но к учению меня тогда еще не принуждали, — вспоминал М. Д. Бутурлин. Русскому языку нас учил живший для этого у нас в доме некто г. Левицкий (не автор ли он русской грамматики, изданной около этого времени или немного позднее?), а французскому и географии г. Жилле, который после кампаний 1813 и 1814 годов перешел в лесное ведомство и носил общеармейский мундир с красным воротником».

«…Мое учение ни в коем случае не могло быть успешно, потому что оно не было правильно, — писал П. А. Вяземский. Отец мой был человек большого ума и высокой, по тому времени, образованности. <…> Само собою разумеется, что он хотел и из меня сделать человека просвещенного. Не знаю, как и чем объяснить себе, но выборы наставников, гувернеров, учителей моих были вообще неудачны. Не в деньгах было дело. Отец имел порядочное состояние и денег на воспитание детей своих жалеть бы не стал. Много пребывало при мне французов, немцев, англичан; но ни один из них не был способен приучить меня к учению, а это главное в деле первоначального воспитания. О русских наставниках и думать было нечего. Их не было… Надобно было ловить иностранцев наудачу».

Впрочем, среди домашних учителей иногда встречались и незаурядные личности. Например, в семье, где рос В. А. Соллогуб, русский язык детям преподавал П. А. Плетнев, друг Пушкина и Жуковского, впоследствии ректор Петербургского университета и издатель журнала «Современник». В 1823 г., когда он был приглашен учителем к Соллогубам, Плетнев уже завоевал известность как прекрасный педагог, преподававший в Екатерининском и Патриотическом институтах, в военных учебных заведениях.

Р. М. Зотов с большим уважением вспоминал о домашнем учителе в доме Ф. И. Елагиной, носившем громкую фамилию Краузе-фон-Краузенек. «Это была очень замечательная личность. Он действительно был человек самый образованный и даже занимал в Варшаве (при прусском правлении) место полицей-инспектора. <…> Он обнаружил удивительные познания. Он знал французский, немецкий, итальянский, латинский, венгерский, польский язык, а главное, чем он угодил Елагиной, было то, что он ей сформировал домашний оркестр из крепостных».

В дворянских семьях было, чаще всего, несколько детей, тем не менее, в них часто жили и воспитывались дети родственников или знакомых.

Так, отец Р. М. Зотова, вынужденный надолго уехать за границу по делам службы, отвез сына к своей давней покровительнице Ф. И. Елагиной, которая, обласкав мальчика, пригласила его жить в ее доме и учиться вместе с ее сыном Левушкой. Иногда приглашали ровесников-иностранцев, чтобы в общении с ними дети легче осваивали язык. «Для английского языка взят был ко мне ровесник мой Эдуард Корд, с этой же целью поступила к нам в дом компаньонкою второй моей сестры, Елизаветы Дмитриевны, сестра этого мальчика, Шарлотта. <…> Оба они были дети московского учителя английского языка», — вспоминал М. Д. Бутурлин. Уроки танцев устраивались, как правило, в богатых домах не только для своих детей, но и для их ровесников из дружеских и родственных семей. Находились и такие родители, которые, не желая заниматься своими чадами, злоупотребляли гостеприимством друзей и знакомых.

Из воспоминаний Е. П. Яньковой, записанных ее внуком, Д. Д. Благово, известна анекдотичная история о некой московской барыне, Ф. И. Бартеневой. «У нее было несколько человек детей — дочери и мальчики. Как начнется день, насажает она своих детей в четвероместную свою карету и поедет в гости. Где есть дети, она туда привезет и своих: в том доме барышни, положим, берут урок музыки, и вот она просит хозяйку: «Позвольте и моим девочкам послушать, как ваши дочери играют». Так прикинет своих дочерей, а сама с мальчиками отправится, где есть мальчики. В том доме какой-нибудь учитель истории или математики: «Ваши сыновья за уроком, ну и очень хорошо, позвольте и моим послушать». Тут она бросит мальчиков, а сама поедет куда-нибудь обедать, а вечером заедет за мальчиками, а потом за девочками — и домой. Такие путешествия она совершала каждый день и детей не учила и не кормила дома».

Как ни отличались друг от друга дворянские семьи, очевидно, что достаточно легкомысленное отношение к домашнему образованию детей было в этой среде правилом, а не исключением. Герой романа «Евгений Онегин», автор которого столь скептически отзывался о дворянском обучении, образован тоже весьма поверхностно: его знания латыни хватает лишь на то, чтоб «эпиграфы разбирать», знания истории — на то, чтоб пересказывать исторические анекдоты.

Такое положение вещей объяснялось не недостатком заботы о детях, а принятой в этом кругу системой ценностей. Изучение научных дисциплин в глазах большинства родителей не могло пригодиться детям в ожидавшей их светской жизни и никак не способствовало их будущей карьере или житейскому благополучию. Ведь мальчикам была предназначена военная или государственная служба, девочкам — роль примерных жен и матерей. Даже обучение дворянских юношей в университете рассматривалось либо как подготовка к дипломатическому поприщу, либо просто как способ расширения кругозора.