Странствие бездомных - Наталья Баранская

Представить жизнь в Лесу помогают не только мамины воспоминания, но и сохранившиеся от того времени фотографии и отдельные детские впечатления, записанные сестрой Женей.

Фотографией увлекался гимназист Лёня. Интерес к этому делу Леонтий Иванович Радченко сохранил до конца жизни. Любительские, иногда сильно выцветшие, снимки сделаны во время прогулок по лесу, на привалах. В прогулках больше участвует молодежь да гости-родственники. Вот привольно расположились — сидя и полулежа на травке. Мама с Женечкой на руках, на девочке чья-то шляпа; прислонясь к тете Мане, сидит Людочка, волосёнки у нее уже отросли, а приехали девочки коротко остриженными. В группе еще один малыш — Ванечка, сын тети Паши, есть еще двоюродные, тоже радушно принятые в Лесу гости.

А вот чаепитие возле дома под деревьями. На столе самовар с чайником, за ним хозяйкой сидит Настя в платочке, вокруг стола — ребята, улыбающаяся Любовь Николаевна. Все мужчины, включая шестилетнего Юру, — в фуражках или деревенских войлочных шляпах. Что делать — без головного убора быть «на улице» неприлично, будут смеяться, говорить — «без головы». По-видимому, и лес — «улица». Женечка — на табуретке, с грибом в руке; у «дяди Юры» — тоже гриб, он смотрит лукаво, гриб поднес ко рту. Мама веселая, смеется — значит, не всё она скучала «в провинции».

Для меня особенно интересна третья группа. На этом снимке появилось новое лицо: мать Любы, моя бабушка Ольга Сергеевна. А я и не знала, что она приезжала в Лес повидать дочь, познакомиться с внучками. Гостеприимное семейство Радченко приняло и ее. Под деревьями на скамейке сидят Ольга Сергеевна и Люба, сзади стоит Маня, рядом — еще родственницы, у ног женщин лежат, завершая композицию группы, головами друг к другу мальчишки. На коленях у бабушки — Люда, между нею и мамой — Женя, на головку ей надел свою фуражку фотограф — Лёня. Людочка набычилась, сползает с колен «новой» бабушки, а у Женечки, как и на всех снимках, очень важный вид. Мне интересен этот снимок — бабушки в таком возрасте в мамином альбоме нет. Я вижу, что у Любы есть сходство с матерью, не только с отцом. Хотелось бы понять, чем так недовольна Любовь Николаевна? Выражение лица у нее хмурое. Могу только догадываться: приезд матери ее стесняет, может, неловко перед свекровью, с которой отношения непросты. А может, только что был разговор у Ольги Сергеевны с дочерью. Бабушка, конечно, хвалила Лес — сосновый бор, тишину, покой, говорила, как хорошо здесь детишкам — они здоровы, круглые мордашки румяны, пожить бы тут подольше — чего еще Любе надо? От добра добра не ищут. А Любе такой разговор не по нутру: дети поправились — и отлично, а у нее есть свои дела, от которых ее оторвали.

Дети действительно наслаждались жизнью — дружеской заботой «дядечек» и «тетечек», теплом, запахом нагретого жарой леса. Пахло свежей хвоей, смолой, с лесопилки доносился терпкий дух скипидара. Барановский лес — так звалось это царство дерева, добра и радости, пронизанное солнцем.

Горы опилок, «тирсы», где можно кувыркаться, прыгая с лестницы, ведущей на смотровую вышку, под руководством смелого «дяди» — шестилетнего Юры. Поиски грибов во мхах или сбор земляники на лесных полянах с тетями Настенькой и Маней. Какое разнообразие радостей после жизни в Петербурге, обдуваемом сырыми ветрами, омываемом частыми дождями!.. Сухой, теплый дом, открытый лесу, после полутемной квартиры окнами во двор-колодец. Да еще парное молоко от Пеструхи и Милки, да «варэныкы з вышнэю» со сметаной, да морковка и репка с грядок… Девочки поправлялись на глазах: старшая перестала кашлять, у младшей окрепли и стали прямее ножки. Да и сама Любовь Николаевна поздоровела — лицо посвежело, округлилось, отросли, распышнились волосы.

Жизнь текла неспешно, однообразно — сегодня как вчера, завтра как сегодня. Кажется, только позавтракали — уже зовут к раннему обеду. Отдых с детьми, прогулка. Ужин. А там — чай, и пора спать. «Имею ли я право так жить?» — спрашивала себя Любовь Николаевна.

Она занималась с младшими — Костей и Настей — русским и арифметикой, помогала Сереже подогнать математику. Недаром она получила после восьмого класса гимназии аттестат учительницы — ученики успевали. Самой большой радостью были занятия и беседы с Иваном. Это было «настоящее дело». В разговорах вспомнились последние три года — забастовки, стачки, Кресты, ссылки. И что же? Правительство так и существует для себя, для верхов… Долг революционеров — не давать им покоя, теребить и требовать улучшения жизни рабочих.

Девчоночки — мои сестрички — всем дядям-тетям предпочли дядю Ваню. Он любил с ними возиться, брал с собой на вышку, куда одним лазать запрещалось, сажал на смирного конька, названного по-дружески Хлопчиком, — на нем Иван объезжал лесные угодья, навещал лесосеки. В недалекие поездки он брал храбрую Женюрку. Девочки прозвали дядю Ваню ласково, но непонятно — Крупка.

Снялся Иван Иванович вместе с племянниками — Люсей, Женей и Ваней, сынишкой Прасковьи, — у фотографа, заехавшего как-то из Чернигова в село Гутю. Дядюшка усадил всю тройку на высокий пень от старой сосны с двумя наростами внизу (из подобного и сделана шкатулка). Сам он стоит, слегка наклонившись и придерживая малышей. Все хорошо настроены: Людочка улыбается, Женюрка, глядя на фотографа, раскрыла рот, у Ивана Ивановича пробивается улыбка, фуражка лихо сдвинута к левому уху — признак веселого расположения. Старшенькая в платьице, младшая одета под мальчика — в шароварах и рубашечке с подпояской. Судя по короткой стрижке девочек, снимок сделан в первый месяц жизни в Лесу.

Взаимная любовь с дядей Ваней сохранилась у моих сестер на всю жизнь. Для меня, по сестрам, он тоже был «дядей Ваней». Добрая семья Радченко приняла меня в «родню», несмотря на все сложности отношений Любови Николаевны со Степаном.

Я знала Ивана Ивановича, Марью Ивановну с их семьями, бывала в Москве у них дома. Лето 1916 или 1917 года я провела на даче у Ивана Ивановича недалеко от Шатуры, с его женой Алисой Ивановной и сыном Алешей, моим ровесником. Мама всегда старалась пристроить меня куда-нибудь на лето («подкинуть», как говорила она сама). Мне это стоило больших огорчений — я тосковала, хотела домой, а в то лето — особенно. Алиса, как видно, взяла меня неохотно, уступив мужу. Она относилась ко мне плохо, угнетала замечаниями, попреками, от чего я вся съеживалась. Но когда приезжал дядя Ваня, я оживала. Он был добр, прост, шутил и возился с нами, не делая разницы между сыном и мной. При нем я отогревалась и набиралась сил ждать маму. Помню его внешность — яркий цвет лица, бороду с рыжинкой, каштановые густые волосы. Он любил детей, понимал и отличался душевностью и большой деликатностью в обращении с ними. Жаль, что его эмансипированная жена родила ему только одного сына. В его дальнейшей, очень горькой судьбе две его внучки были его утешением и надеждой, хотя растить их ему уже не пришлось.