Странствие бездомных - Наталья Баранская

Наскучавшись за два года в черниговских лесах, мама с радостью принялась «изучать» псковское общество. Интересовавшие ее люди — защитники народа, революционеры или сочувствующие, социалисты или народовольцы, местные жители или ссыльные — соединялись вокруг статистического отдела Псковской земской управы. Руководил земской статистикой Николай Михайлович Кисляков, отбывший срок ссылки, но еще «опекаемый» негласно полицией, прикипевший к любимому делу и оставшийся в Пскове. Он охотно помогал ссыльным работой, часто даже в обход полицейских правил о «предварительном разрешении». Мама называет в своих воспоминаниях ряд имен новых знакомых, но никаких сведений о них не дает. Мне же запомнились из ее рассказов князь Оболенский да еще Стопани. Последнее имя слышала в годы революции, а В. А. Оболенский — старейшина псковских ссыльных — был товарищем А. Н. Потресова, хорошего знакомого Любови Николаевны.

Приехавшему на Рождество из Петербурга мужу Любовь Николаевна обрисовала «настроение умов» псковских ссыльных и местной интеллигенции, сочувствующих освободительному движению. Одни ждут усиления политической борьбы, другие считают самым важным защищать народ от «непосредственных» обидчиков, будь то землевладельцы или заводчики. Знакомство со статистиками, которые видели жизнь псковских деревень, участвуя в переписи, и ознакомление с собранными материалами рисовали правдиво жизнь деревни — малые наделы, скудно родящая хлеб земля, не способная прокормить большую семью, отход крестьян в города в поисках работы. Уходили больше в Питер, в самом же Пскове промышленных предприятий было мало, в основном льнотрепальные заводы. Псковская земля славилась льном, но выращивать на продажу было выгодно только имевшим много земли. На предприятиях оплата труда была крайне низкой (6–7 рублей в месяц), а рабочий день, вопреки закону 1897 года, был немереным (12–15 часов).

Статистическое дело у Н. М. Кислякова было поставлено очень серьезно: разработаны программы, опросные листы, обработанные материалы публиковались в сборниках. Псковская статистика приводила к мысли, что деление народа на крестьян и рабочих в России условно.

Появились у мамы и свои живые впечатления. Ей не обойтись было без помощницы — носить воду из колонки, колоть дрова, топить печь и плиту, иногда за детьми приглядеть, когда ей надо уйти. Прислугу она могла взять только на часть времени, но нужна была женщина надежная, порядочная. Такую как раз рекомендовал князь Оболенский — жену своего дворника. Авдотья Петровна пересказала Любови Николаевне всю свою горькую жизнь, пересказывала урывками, в редкие свободные минуты. Я уже говорила, что мама удивительно располагала к откровенности — ей охотно рассказывали о себе самые разные люди. Она была доброжелательна, участлива и, главное, всем была ровня. Люди открывались и в надежде на совет, и просто желая поделиться.

Дуня была второй дочерью в многодетной семье. Бедными не были, но случалась и нужда: на Псковщине часты неурожаи, хлеб надо было прикупать. Дуня девчонкой ходила «на лен». Нанимали те, кто растил лен на продажу. Зарабатывала она копейки — часами в сырости, на осеннем холоде. Когда ей исполнилось шестнадцать, решила уехать в Петербург: среди девчонок ходили рассказы о богатых питерских заработках в прислугах. «А ты красивая, тебя и в горничные возьмут». Мать Дуни и слышать об этом не хотела — «сгибнешь, пропадешь». На Псков согласие дала — деревня их в девяти верстах.

Устроилась Дуняша нянькой в семью с тремя детьми-погодками, мал мала меньше. Старалась, но хозяйка часто бывала недовольна, бранилась. Отдыха Дуня не знала — была сыта, но денег за год не заработала нисколько. Сшили ей платье, два фартука, купили башмаки — «какое еще тебе жалованье?». А дома ждали, что рублей тридцать за год принесет. Ушла из нянек, нанялась на вервяный завод, веревки вить. Веревочная фабрика работала на отходах льна и конопли.

Работала на мялице, на трёпке, на чёске. Запомнилась и жесткая кострица, а более — пыльная пенька. Туман стоял от пыли, им и дышали. Кашляли все, многие болели. Случалось, и умирали от чахотки. Через год поставили Дуню витейщицей на станок — веревки вить. Дышать стало легче, а работать труднее: глаз со станка спускать нельзя, ленту-заготовку подавать, руками занозы выхватывать. Заработок — 30 копеек в день, в месяц получалось рублей семь. Ночевать ходила первое время домой: версты свои отшагаешь, поешь, только заснешь — пора вставать. Сил не хватало, сняла полкойки у хозяйки, сдававшей углы. В комнате жили всемером — кто на койке, кто на сундуке, кто на полу.

Приглянулась Дуняша одному парню — работал у них же канатником. По субботам шли по домам, часть пути вместе. Улестил он ее, жениться обещал, а как стало видно, что беременна, — бросил. «Как я тебя такую к своим приведу?» Домой Дуня тоже не пошла — родителей боялась, в деревне сраму натерпишься. Родила девочку, маялась с ней страшно: ходила по стиркам, по уборкам, дите таскала с собой. Пока не послал Господь добрую старушку, которая взяла ее в прислуги — правда, без жалованья, за угол и еду. Старушка была небогатая, заботливая, отпускала Дуню подработать — стирать, капусту рубить, печки белить — и сама за девочкой смотрела. Года два жила она у старушки, поправилась, дочка подросла, и тут объявился ее обидчик — канатник. Плохой, смотреть страшно — худой, кашляет: видно, Бог его наказал за Дуню и дочку.

Пожалела его Авдотья Петровна: как только он из деревни вернулся, где бабка его полгода молоком с медом отпаивала, салом натирала, чаем травяным пользовала, — они с Дуней поженились… Здоровье к нему не вернулось, только полегчало. Взял его дворником добрый человек, князь Оболенский. Жили в дворницкой, семья прибавилась — сын родился. Муж прихварывал, но службу свою нёс. Дуня работала, как и раньше, — подённо и по дому управлялась. «Вставала с зарей, ложилась с луной» — так она определила длину своего рабочего дня.

Рассказы свои Авдотья Петровна неизменно кончала словами: «Свет не без добрых людей». К счастью, их немало, добавлю я.

А в псковском доме у Любови Николаевны закипела жизнь. Вернулся из вятской ссылки А. Н. Потресов. Затем приехал В. И. Ульянов, навестивший по пути из Шушенского несколько городов — знакомился с умонастроением социал-демократии. В Псков он явился в середине февраля и, как было договорено, заехал прямо к маме. Эту встречу, первую после 1897 года, когда осужденных «стариков» отпустили на несколько дней «для устройства личных дел», мама описывает так:

«Он вошел, как всегда, бодрый и энергичный, и заговорил, будто продолжая вчера прерванную беседу… Прошедшие годы совсем не сказались ни на внешнем его облике, ни на внутреннем складе». С первых же слов Владимир Ильич заявил о необходимости издавать общерусскую социал-демократическую газету — она поможет кончить с раздробленностью движения. Существующие ныне издания — «Рабочая мысль», «Рабочее дело», «Южный рабочий» — склонны к «экономизму», не ставят политических задач. Новая газета выдвинет перед рабочим классом политические цели, будет газетой марксистской.