Предновогодье. Внутренние связи (СИ) - Хол Блэки

— Нет, нет и еще раз нет, — прогудел голос Стопятнадцатого. — Воздействие кого-либо из студентов также исключено. Щит неприкосновенности отражает любое влияние извне. Прежде всего, с целью сохранения авторитета перед учащимися.

Я хмыкнула. Лютику щит не очень-то помог в создании и сохранении авторитета.

— Все же рекомендую обратить внимание на новенькую, — ответил мелодичный голос Евстигневы Ромельевны. — Во время инцидента она находилась в непосредственной близости от преподавателя, так что не сбрасывайте со счетов данную версию. За неполные два дня это второй случай с участием вашей подопечной. Совпадение не наводит вас на некоторые размышления? Проведите необходимые тесты и дайте, в конце концов, заключение о произошедшем. Мне нужно что-нибудь ответить родителям учащихся! Что я скажу, а, Генрих Генрихович?

— Уверяю, в дополнительных тестах нет необходимости, — убеждал проректрису Стопятнадцатый. — У девочки относительный и абсолютный висорические потенциалы равны нулю.

За дверью воцарилась тишина. Я бы сказала, она искрила изумлением. Да, Евстигневе Ромельевне было отчего подавиться молчанием. В частности, она могла бы спросить, что забыла в институте с висорическим уклоном девочка с абсолютным отсутствием таковых способностей.

Усмешка темноволосого парня стала похожей на хищный оскал. Он разглядывал меня словно мерзкую букашку, после чего, поднявшись, прошествовал к выходу, неспешно открыл дверь приемной, и, выходя, обернувшись, бросил многообещающе:

— Адьёс!

Загадывая о неделе в институте, я глубоко просчиталась. Мне хватило двух дней.

Это могла быть 10 глава

На угольно-черном утреннем небе таяли россыпи бледнеющих звезд, легкий морозец пощипывал щеки. Я сидела на крыше главного корпуса, куда забралась через чердачное окно, и банально замерзала. Почему? Ноги подгибались от панического страха при мысли о предстоящих занятиях. В воображении проплывали картины лиц, смеющихся и показывающих пальцами, перешептывающихся и кричащих правду в лицо. А правда такова, что у меня нет способностей. Совсем.

И всё же холод выгнал меня с крыши. Слабачка. Струсила. Не хватило решимости превратиться в сосульку. Хотя нос обморозился, и онемевшие от холода пальцы немилосердно защипало в тепле.

Вчера, впервые попав на чердак, я вела себя решительнее. Но, как говорится, ночью все кошки серы, а утро разгоняет их по местам.

Вчера, после триумфального ухода парня на меня нашло затмение. Не став послушно дожидаться, когда появится Стопятнадцатый, я вылетела из ректората и помчалась, не разбирая дороги. Слезы душили, коридоры расплывались перед глазами.

Что за патологическое невезение? Катастрофа! Провал провалов! Спалилась перед каким-то недоумком, случайно зашедшим не в то время и не в то место. Вот и закончилось обучение в столичном ВУЗе, не успев начаться.

Бег остановил свежий ветер, дохнувший в лицо. Я огляделась, недоумевая. Крыша, чердачное окно, заснеженный город — крыши, дома, деревья…

Где-то внизу скорбели о грешниках ангелы, укрытые снеговыми манто, в прояснившемся небе зажглись первые тусклые звезды. Отгорнил очередной звонок. Воздушная волна, дойдя до последнего этажа, ослабла, не сумев пробиться через крепкий чердачный люк. Давно стихли далекие крики студентов, кидавшихся первыми настоящими снежками, замолкли визги девчонок. Давно и я проплакалась, с пустой головой оглядывая окрестности, будучи не в силах оторваться от огней города.

Конечно, парень не виноват. На его месте мог оказаться кто угодно, но теперь о моей тайне знал принц с обложки, и от него зависело, как быстро новость облетит институт.

Оправдав невольного свидетеля, я тут же свалила вину на Стопятнадцатого, ругая того последними словами. Декан повинен в том, что громким, как Иерихонская труба, басом сообщил сногсшибательную новость не хуже горнистов. Защищая меня перед проректрисой, Генрих Генрихович не удосужился надеть покров тишины и не попытался говорить тише. Хотя шепчущий декан — наверное, то еще зрелище.

Хихикнув, я высморкалась.

Без сомнений, Стопятнадцатый беспокоился не о моей легенде, а о проблемах, свалившихся на институт, и о том, как он будет объясняться с моим папочкой, если вздумают копать, проводить параллели между двумя случаями и в результате, добравшись до правды, выставят меня с позором. Если так, то лучше сразу вниз головой. Как раз удобная позиция.

Я высунулась в чердачное окно, и лицо окатило волной легкого морозца. Зато мозги остудились, по крайней мере, мысли понемногу упорядочились, и паника поутихла. Хладнокровие не помешает завтра, когда буду смотреть в глаза, улыбаясь нагло и самоуверенно.

Отплакав своё и успокоившись, я успела разглядеть обстановку чердака, прежде чем стемнело. Несмотря на шаткие оконные створки, птицы не залетали внутрь, на что указывало отсутствие птичьего помета. Небольшое мансардное пространство теснилось вещами, покрытыми толстым слоем пыли. Куча треснувших глобусов, нагромождение шатких сломанных парт… Штабель безногих стульев отвоевал дальний угол, отдельное место заняли выцветшие картонные декорации с элементами средневекового замка.

В нескольких коробках обнаружились детали сценических костюмов: маски, колпаки, длинные носы, парики. Наверное, когда-то чердак приспособили под театральный склад. В другом углу отыскался довольно-таки крепкий тумбовый стол с тремя уцелевшими выдвижными ящиками. Погремев ими, я наткнулась на дне одного из них, под кипами бумаг и исписанных тетрадных листов, на флакончик из-под духов, крошечный и пустой. И все же он сохранил запах — нежный, цветочный, пропитанный нотками легкой горечи и детскими воспоминаниями.

Невольно я сравнила себя с брошенными и забытыми вещами, и от ощущения ненужности и одиночества снова захотелось плакать. Что я и сделала.

Быстро стемнело, и на черном бархате неба замерцали яркими точками зимние звезды. Ночевать на чердаке показалось неправильным, пусть и в последнюю ночь на территории института. Приподняв с натугой люк, я осторожно спустилась по вертикальной металлической лестнице с прутьями вместо ступенек. Как ни странно, люк оказался без засова. Ума не приложу, какая сила толкнула меня залезть наверх.

Шаги отдавались гулким эхом в опустевших коридорах, храпящий Монтеморт получил прощальный поцелуй, парадные двери закрылись за спиной.

За стенкой у Аффы весело смеялись, разбавляя девчоночий смех приятным баритоном. Негромко играла музыка.

Я же, не разобрав постель, рухнула, не раздеваясь, и уснула мертвецким сном, едва приложив звенящую голову к подушке. А в кармане лежал маленький флакончик духов, вынесенный со скучающей чердачной мансарды.

Шагая пустынными коридорами, я поняла, что опоздала на первую лекцию. Может, пропустить занятие? И позвонить отцу, сообщив о своем фиаско. Пусть ищет подходящий омут для "любимой" дочки. Нет, сначала нужно убедиться, что сплетни обо мне уже поползли, а потом пускать сигнальную ракету.

К полнейшей неожиданности занятие по теории снадобий перенесли в другое крыло. Пришлось бежать в противоположную сторону, зато в голове возникла подходящая отмазка для опоздания, и я не преминула ею воспользоваться.

Незнакомый лектор приторно улыбнулся, глядя на меня, словно кошка на мышь:

— Полноте наговаривать, сударыня. Изменение в расписании не успели отметить, однако староста обязан был предупредить.

— А он забыл, — пояснила я и по поднявшемуся гулу сообразила запоздало, что, возможно, заложила невинного человека.

— Кто староста вашей группы? — поинтересовался препод.

— Касторкин, — вспомнила, наморщив лоб.

Аудитория громогласно захохотала.

Преподаватель развернулся к собравшимся:

— Уважаемый староста Касторский! — С верхних рядов поднялся парень. — Рекомендую вам почаще общаться со студентами, Касторский, а то они мало того что на мои лекции опаздывают, вдобавок невежественно путают достойную и славную традициями фамилию, называя вас невнятным Касторкиным.