Обуздать ветер - С. Алесько

— Фу, глупый, — засмеялась сладенькая. — От тебя хорошо пахнет. Какой-то чудной травой. Здесь, в степи, такая растет? Мне было б интересно посмотреть.

Я принюхался. Если чем и пахло ощутимо, так это тимьяном, но поблизости его видно не было.

— Жаль, — вздохнула девочка. — Надо будет поспрашивать у травников, уж они-то должны знать этот тимьян. Тогда я, наконец, узнаю, какими такими цветами благоухает мой загадочный айр.

— Загадочный! — я улыбнулся. — Ну ты скажешь. А айр должен пахнуть аиром, не находишь? И, кстати, определенное сходство с озерным корнем у меня имеется.

Малинка захихикала, выдавая знакомство с цветущим обликом этой травы.

Утром проснулся рано, на удивление бодрый и полный сил. Корень храпел вовсю, и я не стал его будить. Яркий свет, проникавший в сарай через многочисленные щели, дал убедиться, что с другом все в порядке: физиономия выглядела вполне здоровой (и была изрядно заросшей), пальцы на прокушенной руке утратили отечность. Хвала Небесной Хозяйке, Фенхель оказался хорошим врачевателем.

И я отправился отрабатывать лечение и постой. Старикан уже копошился на кухне, прибирая со стола сено (оказавшееся высушенными целебными травами) и прочий мусор (сухие грибы, ягоды, лишайники — "ценнейшие ин-гри-ди-ен-ты" для снадобий — как выяснилось, когда я чуть не вымел кое-что). На долю неуча Перца остались объедки, очистки и грязная посуда.

С утра Фенхель, потрудившийся соскрести со щек и подбородка седую щетину и надевший чистую одежду, выглядел заметно бодрее и, казалось, благодушнее. За работой мы мало разговаривали. Наверное, старику сейчас было не до любопытства, что очень облегчало жизнь, избавляя от необходимости выдумывать и врать. Я тоже помалкивал, опасаясь неосторожным вопросом разбередить воспоминания деда.

Корень объявился на кухне к полудню, когда мы заканчивали с уборокой. Фенхель тут же занялся больным, осмотрел укус, удовлетворенно крякнув.

— Все-таки айровы снадобья лучше моих. Рана-то с вечера была нехорошая, грязная, а сегодня, гляди-ко, не только очистилась, но и подживать начала.

— Так ты меня не своими лекарствами пользовал? — с непонятной интонацией спросил Корень.

— Нет, не своими. Я свои уж давно не готовил, — погрустнел Фенхель.

— У тебя родня-то осталась, дед? — поинтересовался тонко чувствующий айр, и мне захотелось дать ему хорошего подзатыльника.

— Сын в столице. Я уж давно ему свое дело передал. У него еще двое детей есть, да у дочери трое. Но из всех моих внуков только Арвехо интересно было что-то новое искать, а не в городе сидеть, богатеев проверенными снадобьями лечить.

Повисла гнетущая тишина, я лихорадочно соображал, что бы такое сказать отвлекающее, как вдруг в заднюю дверь постучали или даже, скорей, поскреблись. Фенхель пошел открывать, я за спиной лекаря показал Корешку кулак, негодяй прикинулся, что не понимает моего недовольства. Хозяин тем временем впустил в кухню молоденькую девчонку, лет, наверное, тринадцати, не больше, но уже весьма миленькую.

Гостья увидела двух незнакомцев и остановилась, смущенно теребя край застиранного передничка. Фенхель сказал на местном языке что-то ободряющее и указал на лавку, где уже сидел Корень. Девчушка подошла, потупившись, уселась на самом крайчике, нахохлившись, будто маленькая синичка, и, стоило чуть освоиться, стрельнула глазками в айра. Тот как раз с интересом ее разглядывал, бедняжка, обнаружив это, залилась краской и совсем сконфузилась.

— Это дочка соседки-вдовы, — пояснил лекарь. — Уже который раз приходит за мазью для матери, никак не отцепится, настыра вроде вас, — попытался скрыть улыбку, получилось плохо. — Отговаривался, что нужных трав нет — принесла, да и собрала на удивление правильно. Теперь вот еще пчелиного молочка раздобыла, придется готовить… — и зашарил по полкам, доставая какие-то горшочки, мешочки, коробочки.

Так вот откуда на столе букетик тимьяна… Девчонка, не понимавшая северного говора, переводила любопытный взгляд с Фенхеля на меня, потому как старик больше ко мне обращался, чем к Корню. Я не выдержал и подмигнул ей, безо всякой задней мысли, просто чтобы подбодрить. Словом-то не получится — я не знаю ее языка, она — моего. Подмигнул и пожалел: сейчас опять в краску вгоню. Но малышка только улыбнулась в ответ, широко, по-детски. Хорошая девочка, понятливая.

Хозяин так углубился в приготовление мази, что мы с Корнем переглянулись да и засобирались восвояси. Я положил на стол обещанные два золотых (последнюю блестящую желтую монету из переданных Малинкой и кучу темных местной чеканки), начал было благодарить Фенхеля, но тот, поглощенный смешиванием мудреных ин-гри-ди-ен-тов, даже не обернулся. Тогда я указал поглядывавшей на меня девчонке на деньги, потом на лекаря и прижал руку к груди: мол, благодарствуем. Она закивала и махнула мне на прощание, не удержалась, глянула исподлобья на Корня, тут же отвела глаза и снова зарумянилась.

Не успели мы отойти от дома лекаря, как дверь распахнулась, и выскочил Фенхель.

— Стойте!

— Что, Перец монеты неправильно посчитал? — осведомился Корень.

— Не знаю, не проверял! — в тон ему ответил дед. — Вот, забирайте, — сунул деньги в руку оторопевшего айра, повернулся ко мне. — Чего уходите, не попрощавшись? Хорошо, Фреса мне сказала. Денег я с вас не возьму. Не своими снадобьями пользовал, а айры мне их даром дают. Да и кухню ты, Перец, убрал на совесть.

— Спасибо, Фенхель, — произнесли мы с Корнем в один голос.

— Ты так скоро мазь приготовил? — полюбопытствовал айр.

— Какое там! — махнул рукой старик. — Фреса присматривает. Толковая девчушка, и раньше нам помогала…

— Возми ее в ученицы, хозяин, — полушутя, посоветовал я. — Девчонки иной раз толковее парней бывают. Да и захожие айры годика через два-три все свои секреты ей выложат, такой красотуле.

— Да я и сам подумывал, — немного смущенно признался лекарь, продолжил задумчиво: — И матери ее полегче будет, у нее еще трое младших… Ну, ступайте со светлым Сарием… Вот тебе айрово снадобье, смазывай, пока не заживет, — вручил Корню склянку, махнул на прощание и пошел в дом.

— Давай-ка к "Трем удодам", — проворчал друг, пряча лекарство и деньги. — Жрать хочу страшно, а добрый хозяин, хоть и не накормил, но и не забрал последнее.

— Все-таки душевный народ айры, как я погляжу. Мне уже страшно к вам соваться, поверну-ка, пожалуй, назад.