Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2 - Михал Огинский

Я вернусь к этой главе, когда пойдет речь о причинах, объясняющих, почему литвины не встретили Наполеона с энтузиазмом, который он увидел у поляков герцогства Варшавского[111].

Но вернемся к моей поездке. Ее описание необходимо, чтобы понять насколько быстрым было продвижение французских армий и в каком положении находились районы, через которые они проходили.

Приехав 14(26) июня в деревню Залесье, что в четырнадцати милях от Вильны, с надеждой провести здесь хотя бы несколько дней, уже на следующий день я узнал, что отряд французских гусар вошел в Ошмяны, расположенные на полпути от Вильны, а утром 27 июня, когда садился в карету, мне сообщили, что в Сморгони – в десяти верстах от деревни – уже появились уланы.

Добравшись до Молодечно, где находилось другое мое поместье – в восемнадцати милях от Вильны – я полагал, что попал в спокойное и надежное место, и хотел остаться здесь какое-то время, поскольку считал, что русские армии смогут остановить продвижение врага хотя бы на таком расстоянии, но утром 30 июня я был вынужден поспешно покинуть и это место, узнав что в Вилейку на р. Вилия, что в двадцати верстах от Молодечно, направлен отряд французской кавалерии, чтобы захватить там приготовленные для русской армии большие провиантские склады[112].

Я остановился на день в Мясоте – в одном этапе от Молодечно, чтобы узнать новости о передвижении армий.

Здесь ночью я повстречался с флигель-адъютантом императора Бенкендорфом, проезжавшим мимо с депешей. Я попросил его доложить Его Величеству, что в местах, где имелись крупные провиантские склады, которые оставлялись без боя врагу или сжигались, если на то имелось время, было бы лучше вернуть запасы землевладельцам и крестьянам, которые и так находятся в ужасающем положении после неурожая прошлого года и выполнения всех податей, чтобы наполнить сии склады.

В Минск я прибыл лишь 4 июля. В тот же день гражданский губернатор Добржинский отправил отсюда свою жену вместе с экипажами. Многие жители в спешке покидали город. Все говорило о том, что ожидается нападение со стороны неприятеля. Однако я никак не хотел верить тому, что значительное соединение французских войск могло продвинуться столь далеко вглубь территории, не встретив на своем пути сопротивления.

Поскольку из Вильны я ехал по почтовой дороге, то знал, что различные французские отряды уже добрались до многих городков и местечек, но о продвижении главных сил мне ничего не было известно. Поэтому я сильно удивился, узнав, что 4 июля маршал Даву вошел в Вишнево, а 6 июля генерал Багратион, который находился в Свири, куда он подошел со стороны Минска, получив сведения о приближении к этому местечку со стороны Ракова французов, изменил направление движения своего войска.

Таковы были те единственные новости, которые мне удалось узнать в Минске, но и этого было достаточно, чтобы понять, что именно эти края станут театром военных действий, несмотря на то, что все наше внимание было направлено на Вильну, судьба которой по-прежнему оставалась неизвестной.

Поскольку мы были в полном неведении относительно хода военных действий после переправы французов через Неман, нашему удивлению не было предела, когда мы узнали, что корпус маршала Даву двигался отдельной колонной от великой армии, а Багратион – от основных сил русских, и оба военачальника были готовы ввязаться в баталию на подступах к Минску.

На этом можно было бы построить много разных предположений, если бы у нас было время, но уже ранним утром 7 июля, когда я выезжал из Минска в направлении Белой Руси, стало известно, что конница Платова успешно атаковала французов в районе Мира. Со стороны Воложина доносилась сильная канонада, которая свидетельствовала о приближении французов к Минску, куда маршал Даву вошел 8 июля.

Хотя у меня уже не оставалось никаких сомнений в быстроте продвижения врага по Литве, я тем не менее полагал, что основные силы направятся в сторону Дриссы, где должны были быть сосредоточены все русские армии, и не думал, что маршал Даву сумеет войти в Белую Русь еще до того, как произойдет решающее сражение в районе Двины.

Находясь на расстоянии более ста восьмидесяти верст от линии военных действий двух армий, я был не в состоянии произвести какие-либо разумные расчеты, поскольку передвигался по малонаселенным районам, где невозможно было добыть свежие новости еще и из-за того, что на дороге на Петербург через Витебск нам не повстречался ни один русский курьер.

8 июля поутру я прибыл в Борисов – маленький городок в восьмидесяти верстах от Минска. Создавалось впечатление, что здесь царит сплошная атмосфера спокойствия. Сотни крестьян, кои были заняты рытьем окопов и траншей под присмотром офицера инженерных войск, безмолвно занимались своим делом, не подозревая, что началась война и что в сей день французы вошли в Минск.

Предводитель дворян Зенович и несколько губернских чиновников, которые повстречались мне на почтовой станции, не разделяли сего спокойствия, поскольку в окрестностях ходили слухи о том, что французы уже в Зембине, в трех милях от Борисова. Как только мне поменяли лошадей, я сразу же тронулся в путь по оршанской дороге, взяв курс на Витебск.

На протяжении всего пути из Вильны меня заботили не только предположения относительно неясных итогов начавшейся войны, но и грустные размышления о состоянии Литвы, превратившейся в арену боевых действий, и бедственном положении ее жителей, которые после того, как отдали все, что от них потребовали для нужд русской армии, должны были теперь обеспечивать приют и кормить армию противника, предоставлять ей лошадей и повозки для перевозки военного имущества и продовольствия. Но что было особенно невыносимо тяжелым для них, так это то, что от полевых работ было оторвано все сельское население провинции. И это во время сбора урожая, которого ждали с таким нетерпением, особенно после засухи предыдущего года и который, несмотря на все свое обилие, становился бесполезным для страны из-за нехватки рук, чтобы собрать его.

Моему удивлению не было предела, когда то тут, то там на моем пути встречались толпы крестьян-рекрутов, предназначенных для пополнения русской армии, сотни повозок с водкой, тысячи быков и все это, как я узнал, не успев дойти до места назначения, перехватывалось врагом.

Я руководствовался лишь чувством гуманности и сострадания к повальной нищете литовского народа, когда из Орши направил к императору Александру курьера, чтобы сообщить обо всем уведенном мною. Я умолял его отдать приказ, чтобы грузы с водкой и скот были срочно распределены между жителями, особенно между крестьянами, которые находились в самом бедственном положении, еще до того как все это попадет в руки врага. Я также предложил отпустить по домам многочисленных рекрутов, большинство которых было набрано в Белой Руси и в российской глубинке, или перенаправить их поближе к старой границе. Я взял на себя смелость обратить внимание Его Величества, что если бы на дороге между Минском и Витебском находился кто-либо их высших офицеров и занимался управлением перевозками различных грузов, то можно было бы, несмотря на быстрое продвижение врага, предупредить то, что происходит, и избежать значительных потерь для губерний и их жителей.

Отправленный 10 июля с этим письмом курьер застал императора в Дрисском укрепленном лагере. Его Величество собирался садиться на коня, когда ему передали мое письмо. Прочитав его, он поинтересовался у курьера, нахожусь ли я по-прежнему в пути на витебской дороге, и приказал ждать ответа. 15 июля я получил письмо следующего содержания, написанное от имени императора обер-гофмаршалом графом Толстым:

«Господин граф, Его Величество будучи чрезмерно занятым с утра до ночи, не нашел свободного времени, чтобы написать вашему превосходительству. Он поручил мне поблагодарить вас от его имени за предоставленные важные сведения и за ваши полезные замечания. Его Величество незамедлительно направил в Оршу одного из своих адъютантов, чтобы дать указания по перевозке грузов, предназначенных для нашей армии.

Его Величество желает, чтобы вы оставались в Витебске вплоть до получения новых распоряжений. Как только Его Величество несколько освободится от своих дел, он попросит вас явиться к нему в главную квартиру.

При этом честь имею …и т. д.

Дрисский лагерь, 1(13) июля 1812 года»

Две недели, проведенные в Витебске, вызывают во мне грустные воспоминания о тоске, беспокойстве и неудобствах, которые я здесь испытал, особенно, в первую неделю пребывания. Город я нашел почти безлюдным. Весь его гарнизон состоял из пятидесяти солдат. Сюда не поступали прямые новости из армии, и по этой причине среди населения города, большинство которого составляли евреи, распространялись сплетни, тревожные слухи и домыслы в зависимости от того, чего люди хотели или боялись.