Байки деда Игната - Виталий Радченко

Но главной красой торжественного стола были длинные, как бревна, краснюки-осетры, сваренные в трех, а то и в пяти казанах, в ноздрях — всякая приправная трава, а вместо очей — соленые лимоны с сахаром, а может, с медом — солено-кислые, сладкие, только что не горькие.

Станичники расположились за тем длинным царским столом по юртам — каждый юрт со своим атаманом. И перед каждым гостем — большая салфетка, на ней орляная стопка и две миски — большая и маленькая, столовый нож и вилка. Все из серебра и с царскими знаками. После трапезы каждый сложил свой прибор в салфетку, завязал ее углы и взял с собой — на вечную благодарную память, чтобы потом показывать детям и внукам и прочим близким и дальним, и тем, кто не сподобился чести застольничать не в вонючем духане с гнилозубыми случайными ярыжками, а с самим Белым царем — хотите верьте, хотите — не верьте, дело ваше…

Первую чарку царь-батюшка поднял за славное Кубанское казачье войско, и его слова тихим шепотом передали до другого конца стола — тем, кто по дальности не мог услышать сладчайшую царскую речь. И сразу же грянул стопушечный салют, в грохоте которого и пошла соколом та первая чарка в утробы очумелых от счастья почтенных гостей-казачков.

Потом пошло-поехало: чокались за здравие самого Белого царя-батюшки, за его августейшее семейство, за наследника — атамана всех на свете казаков, за державу нашу православную, за отцов-атаманов…

Куда потом делся надежа-царь, наш Касьян не уследил. Может, он тут же, с того застолья, вознесся в святой город Петербург, а может, подвыпив, потихоньку отошел почивать в уготованные для него покои. Пир же за царским столом продолжался три дня и три ночи. Стас Очерет сказал станичникам, что раньше трех суток пить «стремянную отвальную» недостойно. «Пока нэ зъйимо ось цю свынячу голову — до дому нэ помандруемо (т.е., отправимся)!» — заявил он. А до той свиной головы дело дошло не скоро — закусок самых необыкновенных и интересных было «до бисового батька», и когда под конец вспомнили о голове, ее на месте не оказалось — «мошка спряла», а скорее всего утащили крутившиеся возле хмельных казаков прихлебатели из войсковой канцелярии, помощники и подносчики, всякие смотрители и устроители. Очерет махнул рукой: «чи мы не бачили свинячей головы, хай ей будэ лыхо! Та мы дома не такую сварим! Хлопцы, наливайте по последний, выпьем ще раз, а може не раз, выпьем по полной, бо век наш недолгий! Царствуй на славу, наш царь православный!».

Так и закончились всякие торжества по встрече Белого царя, императора Всероссийского на благодатной земле нашей. Событие знаменательное, сказочное, о котором долго «балакала» вся Кубань.

— Шож, — вздыхал дед Игнат, — полыхнув, як зирка (звездочка) средь темной ночи, та и нема. Був, чин не був?.. А може це сон, абож мрия (т.е. мечта)? Так-таки — був: люди брехать не станут…

БАЙКА ПЯТНАДЦАТАЯ,

про «водопхай», благодатные травы и овощи, про борщ – Царь-еду, а также про «бикет», что умным дуракам

— А еще про моего батька ходил слушок, что якшается он с нечистой силой, — улыбаясь, говаривал дед Игнат и тут же отмахивался рукой от того «слушка», — то все брехня и бабьи нэдодумки! Просто вин був людина пытлива и хитроумна, не в пример нам… Основания к «слушку», вероятно, были. Батько, побывав на войне и пройдя турецкие и кавказские земли, ходил с чумацким обозом в Крым, а потом и до самого Киева, с таким же обозом «промандрував» соляным шляхом через южную Россию до Саратова и до Казани, по Волге спустился до Астрахани, и путями незнаемыми возвратился на Кубань, — «через калмыков», чечен и прочих «азиятов», как тогда обобщенно именовали многочисленные народы Кавказа и дальнего Приволжья-Заволжья. Совершил он к концу жизни паломничество в Святую Землю, к гробу Господню, но про то особая байка, про то в другой раз, «як дойдет ряд»…

 Он неплохо говорил по-черкесски, имел в закубанских аулах кунаков и, как гласила молва, пользовался у черкесов дружеским расположением.

Насмотревшись в дальних и ближних местах всякого разного, он кое-что из виденного пытался повторить у себя дома, около «ридной хаты». При этом он не изобретал нечто совсем фантастическое — «круглее колеса», нет, его нововведения всегда имели практическое применение. Первое, чем он удивил станичников, было сооружение на Ангелинском ерике водяного колеса, которое вертелось нескорыми водами степной речки, а прикрепленные к нему черпаки поднимали воду и выливали ее в короб. Далее та водичка по желобам самотеком направлялась вдоль капустных рядков. Выдергивая одну за другой деревянные затычки в желобах, Касьян поочередно орошал свою капусту, начиная с дальних пределов огорода. Посмотреть на Касьянов «водопхай» приходило немало любопытных. Деды трясли чубами и попыхивали люльками, степенно обсуждая его полезность, вспоминали о слышанных ими технических чудесах, которыми, как известно, славятся заграничные земли.

Если водяное колесо станичники восприняли как диковину и чудачество, то многим пришлась по вкусу другая затея Касьяна — третья пара колес к мажаре для перевозки сена и соломы. У хлеборобов-казаков шло негласное состязание: кто воздвигнет больший воз той же соломы. К тележным бортам крепились решетчатые «драбыны» (лестницы), подпиравшиеся удлиненными люшнями — вертикальными жердями, нижними концами упиравшимися в оси. Навалит казачина на такую мажару гору сена-соломы, сам заберется на верхотуру с длинной хворостиной и — «цоб, цабэ, пишлы, родимые!». И идут потихоньку волы, таща за собой скирду не скирду, а полскирды, это точно… А иной исхитрится наложить такой возище, что самому страшно забираться на такую высоту-высотищу, идет рядом со своим тяглом, держась за налыгач…. И вдруг тебе — третья пара колес! Так теперь же можно удлинить мажару, да и без опаски увысить поклажу ежели не до неба, то до полнеба… Красота-красотища! Цоб-цабэ, знай наших!

И самые форсистые, «завзятые» казачки один за другим стали прилаживать к своим мажарам третьи колеса, остальным на удивление и зависть. И всем было хорошо, хотя тем же волам — им же не иначе, как приятно «тягнуть» за собой гору, — главное, с места сдвинуть эту великолепную поклажу, а дальше иди себе и иди… А позади тебя колышется, но не валится гора Араратская свежего сена-соломы!

А какие у батьки Касьяна волы были — загляденье! Сами кряжистые, рога — руками не обхватишь, ноги — что дубы мореные, копыта — ведерные казаны, а шкура — «ривнэсэнька та билэсэнька»! И силища у тех волов, что у паровиков, не меньше… Касьян на спор, бывало, сцеплял две, может и три мажары с соломой и его бычки — хоть бы что, поднатужатся, «цоб, цабэ, бодай вам!». И потянут ту сцепку за здорово живешь. Им удовольствие, а хозяину — выигрыш, четверть горилки. А уж коли в ярмо поставить третьего — запасного, — то «нема такого груза, шоб волы, значить втрех, его не взяли. Добры та дебелы булы, хай им спомянется!».