Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц - Патти Маккракен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марица пристально посмотрела на своего сына, потерянно стоявшего на улице. Она снова увидела, какая у него изломанная фигура, словно у какой-то статуи после землетрясения. Она почувствовала, как в ней поднимается волна горечи и сожаления – однако вскоре ее внимание было привлечено к тому, что говорили ей члены сельсовета. Их аргументы сводились к следующему: румынские войска, несомненно, разместят простых солдат в хлеву у ее сына, который остался один после смерти Шандора-старшего. Члены сельсовета доверяли офицерам, которые наверняка будут вести себя цивилизованно в тех домах, где они расквартируются, но у них не было такого доверия к рядовым румынской армии. По этой причине они опасались за безопасность Шандора-младшего, если он останется в своем доме.
Марица оглядела членов сельсовета. Все они хорошо знали отца Шандора-младшего, и она прекрасно понимала, что они поступали так не только в интересах его сына-инвалида, но и в знак памяти о Шандоре-старшем. Жители Надьрева всегда тесно сплачивались, чтобы поддержать Шандора-младшего. Многие в деревне были для него как родители, и именно поэтому его отец никогда не отправлял его в больницу в Будапешт, на чем всегда настаивали врачи. Когда Шандор-младший вернулся в деревню после своей весьма кратковременной службы в Управлении городского транспорта Будапешта, его встретили здесь радостными возгласами. А презрение жителей деревни к Марице поднялось на качественно новый уровень.
Однако у Марицы был утонченный нюх, и она почуяла редкий шанс извлечь из этой ситуации свою выгоду. Она учуяла этот шанс так же безошибочно, насколько отчетливо она слышала барабанную дробь глашатая, насколько явственно она видела согнутые от болезни кости своего сына, стоявшего сейчас перед ней. То, как складывались обстоятельства, могло стать удачным поворотом ее судьбы. Она понимала, что сможет полностью осознать всю меру тех возможностей, которые перед ней открывались, лишь с течением времени.
Но сейчас она мгновенно сообразила, что должна воспользоваться этим представившимся ей шансом.
К немалому удивлению членов сельсовета, которые пришли в готовности до последнего отстаивать свою точку зрения, Марица без лишних слов быстро схватила своего сына и потащила его в свой с Михаем дом. Да, безусловно, конечно же, он сейчас вполне мог оставаться с ней. Это вполне отвечало ее планам.
* * *
Улицы Надьрева стали пустыми, как могила призрака. Привычный гул уличного движения внезапно исчез. Мягкий топот копыт, раньше доносившийся из мастерской кузнеца, стук молотка сапожника, жужжание швейной машинки портного – все стихло. В тот момент, когда глашатай объявил свое ужасное предупреждение, во всех домах Надьрева жизнь затихла.
Проходили часы. Легкий ветерок шелестел в кронах деревьев, в вышине щебетали певчие птицы. Собаки бегали взад и вперед посредине деревенских дорог, радуясь тому, что теперь они могут делать это при свете дня, хотя обычно им позволялось делать это только ночью.
Жители деревни терпеливо ждали своей участи. Двери, которые обычно оставляли открытыми в августовскую жару, теперь были плотно закрыты. Цыплят согнали со дворов в курятники. На окнах закрыли ставни. Можно было различить, как некоторые деревенские пробирались в свои плохо замаскированные винные погреба, чтобы спрятать там последние ценности. Дети постарше вели себя, копируя поведение своих родителей: они осторожно крались из одной комнаты в другую. Если раньше их дома казались им убежищем от всех бед, то теперь они чувствовали настоящий страх, от которого кровь стыла в жилах.
Прошло еще несколько часов.
Замолчавшие птицы первыми дали знать, что наступило то, чего все с таким ужасом ожидали. Через какое-то время по всей деревне послышался грохот. В домах задребезжали стекла. Некоторые смельчаки выскользнули во двор и стали наблюдать в щели между деревянными рейками заборов, как румынская кавалерия входила в Надьрев.
Охваченные паникой собаки бросились в разные стороны, уступая дорогу лошадям. Преодолев канавы, они расположились под придорожными кустами. Некоторые из них, поддавшись общему смятению, шныряли под заборами. Кавалеристы ворвались на улицу Арпада. Их остроконечные шлемы были низко надвинуты на лбы, пыльные ташки[16] подпрыгивали на спинах, штыки хлопали по бокам. За кавалеристами следовала группа грязных пехотинцев.
Лошади остановились. Один из офицеров поднес горн к губам и протрубил сигнал. Звук горна пронесся по запутанным улочкам Надьрева и достиг болотистых лугов, окаймлявших берега реки, на которых укрывшиеся от посторонних глаз черные аисты прятались среди камышей в ожидании осенней миграции на юг.
* * *
К концу сентября Надьрев было уже не узнать. Если улица Арпада раньше была заполнена лошадьми с повозками, то теперь она кишела вооруженными румынскими солдатами. Они расхаживали по улице, как стая волков, высматривавших, чем бы поживиться. Они совершенно беззастенчиво грабили магазины, забирая там все, что им заблагорассудится. В галантерее румынам были вынуждены отдать новые платья, чтобы те могли отправить их домой своим женам. В магазине Фельдмайера полки практически опустели. Румынские солдаты останавливали любого жителя деревни, который пытался пройти мимо них. Они приставляли к его груди острый штык и требовали предъявить паспорт. Пока несчастный крестьянин доставал свой документ, солдаты вытаскивали из его корзины все те скудные товары, которые там оказывались. Некоторые солдаты заставляли прохожих опускаться на колени и приносить клятву верности королю Фердинанду[17].
Секретарь сельсовета Эбнер был низвергнут румынами со своего поста, его место занял офицер, командующий оккупационным гарнизоном. Он организовал в деревенской ратуше таможенный пункт, где взимал огромные пошлины со всех товаров.
Рынок, ранее работавший по четвергам, теперь отменили. «Вороны» больше не собирались
