Варварские свадьбы - Ян Кеффелек

— А, это ты, — говорила госпожа Бланшар.

Мать и дочь устраивались в комнате позади лавки и до самого вечера пили кофе с молоком. Не то, чтобы их мучила жажда, скорее, они топили горечь и создавали видимость некоей близости.

— Да, надо признать, не повезло тебе. Сначала история с этим… а теперь идиот ребенок. А ведь это не от нас. У нас в роду идиотов нет. Ах. ты и в самом деле невезучая… Послушай… отец будет рад, если ты поужинаешь с нами.

Госпожа Бланшар готовила суп. Николь шла в свою комнату и с бьющимся сердцем смотрела в сторону чердака, куда она так и не решалась подняться. Один раз. всего один раз, испытывая какое–то болезненное наслаждение, она зашла туда. То было проклятое место, целиком преданное забвению. Запах остался прежним. Запах дохлой собаки, смешанный с запахом плесени. В щель между рамой и створкой окна сквозил ветер. Зеленоватый налет запорошил, будто снегом, беспорядочно разбросанные вещи последнего обитателя чердака. Одежда бесформенной массой лежала прямо перед открытым шкафом. Наблюдательный пункт из прогнившей мешковины, словно привидение, по–прежнему свешивался со стропил. Убогая утварь, таз, детская коляска, стенной шкаф, долгие годы страха, все воспоминания проклятого детства — все было здесь, живое и злобное, все, что смешало ей карты в игре с судьбой, все, что ее погубило.

Охваченная этими слишком живыми воспоминаниями, Николь ждала, когда рассеются видения, смолкнут крики, когда перестанет саднить душевная рана, когда схлынет стыд — но стыд не утихал, он, подобно язвительным укорам совести, будил ее по ночам и вот уже тринадцать лет, как если и ослабевал, то лишь для того, чтобы овладеть ею с новой силой.

Ничего не объясняя, Николь села в машину и едва не врезалась в пекарню, когда выруливала за ворота. Она торопилась вернуться как можно скорее в Бюиссоне. Сына дома не оказалось. Она достала початую бутылку сотерна, выпила стаканчик, затем другой и, допив ее до конца, спустилась в сад. Людо она нашла в его иглу.

— Выходи. Немного проедемся.

Людо впервые сел с ней в машину. Выезжая на дорогу, Николь задела каменные столбы ворот. На полной скорости они понеслись по шоссе, ведущему к Пейлаку, потом по береговой дороге вдоль пляжей, проехали мимо маленького порта, промелькнувшего за песчаной косой, почти не сбавляя скорости пересекли деревню, выехали к дюнам и покатили по холмистой пустынной местности, заканчивающейся крутым каменистым спуском. Перед самым обрывом Николь резко затормозила. У нее перехватило дыхание.

— Выходи.

Людо подошел к краю пропасти. Мать следовала за ним, зябко скрестив руки. Внизу, под ними, высокие волны с шумом ударяли о скалы.

— Ты был здесь когда–нибудь?

— Нет. — ответил он.

— Раньше здесь была только одна дорога для машин. Как, впрочем, и для пешеходов. Но они приходили сюда нечасто.

Людо стоял молча и щурился. Прямо в лицо ему били лучи садящегося за горизонт солнца.

— Это место было не очень спокойным, здесь устраивались ярмарки… Но люди чаще всего приходили сюда, чтобы посмотреть на маяки. Сейчас они пока не горят, мы приехали слишком рано… Вон там — Кордуан… А рядом — Сен–Пьер… Когда видимость хорошая, можно разглядеть спасательный буй…

— А там, что это? — вдруг спросил Людо, показывая вправо на ограду из нескольких рядов проволоки, туго натянутой между частыми столбиками, терявшимися в туманной дали.

Николь не отвечала.

— Что это? — не унимался Людо. Николь вздохнула с видимым раздражением.

— Военная база, неужели не видно!..

— Там даже есть французский флаг, — воскликнул он, махая рукой. — И белые домики…

— Ну и что с того! — отрезала Николь хриплым голосом. — Давай, поехали. Мне холодно.

Они снова сели в машину. Николь нервно дергала рычаг скоростей, который так и не научилась плавно переключать, и раздраженно постукивала по рулю.

— Пить хочется. Давай чего–нибудь выпьем. Здесь недалеко есть кафе «Ле Шеналь»… знаешь?

— Где это?

— Около порта, в пяти минутах езды.

Они снова выехали на тянущуюся вдоль обрыва дорогу, ведущую в Пейлак.

— Удобная машина, правда?..

— А я на ферме управлял трактором…

— Как же. знаю. Ты так резко повернул, что заднее колесо опрокинуло прицеп и все зерно высыпалось в канаву.

— Неправда!

Кафе «Ле Шеналь» располагалось напротив порта на пыльной террасе, где летом собирался народ пропустить по стаканчику и потанцевать. Николь не поехала на стоянку, а поставила машину наискосок прямо у входа в кафе. Надев солнечные очки, она высадила Людо.

— Ну и жара сегодня!

Голосе ее звучал неестественно.

— Иди вперед, — приказала она.

Поравнявшись с дверью, она сунула руки в карманы своего жилета. Прячась за спиной сына, она шепотом направляла его между столиками, взвинченная и потерявшая ощущение времени от нахлынувших воспоминаний. Они прошли через большой зал, в котором столики стояли у широких окон. По танцевальной площадке медленно плыли две обнимающиеся парочки, из динамиков доносились стенания Глории Лассо. Бездельничающие юнцы курили и потягивали вино, машинально наблюдая за тем, как двое незнакомцев усаживаются за столик. Николь пребывала, казалось, в восторженном состоянии, делая заказ:

— Бокал сотерна и кружку пива…

Официантка, на вид лет шестидесяти, была сухой и смуглой, как старая индианка. В кафе раздавался звон электрического бильярда, от грохота боулинга закладывало уши. В окно виднелись возвращающиеся из плавания и спешащие к причалу суда. Подперев подбородок, Николь наблюдала за Людо. Ему было не по себе из–за ее темных очков, за которыми, казалось, не было глаз. Официантка принесла напитки.

— Пиво для тебя, — оживилась Николь. — Я знаю, ты его любишь.

Людо никогда его не пробовал. Он с трудом допил до конца горький напиток и закашлялся. Николь залпом выпила свое вино.

— А здесь все изменилось. Раньше не было никаких автоматов и всего этого шума. Можно было разговаривать, не повышая голоса. Тебе здесь нравится?

— Здесь хорошо, — рассеянно ответил Людо, слушавший песни.

— Это мать хозяина нас обслуживает. Она совсем не изменилась. Только раньше ее все боялись. Пьянчуг она выставляла вон, никто не смел и пикнуть. А меня она любила, называла «солнышко мое». Правда, я не часто заходила, разве что летом после пляжа. Мы заказывали лимонад с гранатовым сиропом. Теперь этот напиток называют «дьяболо». И родители мои ее знали. Когда здесь устраивались танцы или праздновали свадьбу, мне с Мари–Жо разрешалось станцевать один тур.

— А Мари–Жо это кто?

Николь умолкла, будто увидела призрак.

— Я о тебе забыла, — заговорила она голосом, в котором звучало разочарование, — думала, что забыла… Что–то жарко здесь.

Она повторила заказ и закурила.

— Мы с ней уже играли вместе, когда мне было три года. Она говорила, что у меня некрасивые руки, потому что завидовала моим волосам.

— Это все завистники, — прошептал Людо, убаюканный доносившимся как бы издалека голосом матери.

— Она всегда мне завидовала. Мы жили богаче, чем они. Ее отец был чернорабочим на верфи. У меня были красивые платья, красивые туфли, и ее это злило. Она вечно пыталась мне подражать. Делала такие же прически, разговаривала, как я, подражала во всем. Я надену розовые заколки — и она тоже, я приду на мессу с сумочкой — и она туда же. Ребятам она говорила, что мы сестры, но они смеялись над ней… На самом деле мы совсем не были похожи.

Николь закуривала и тут же тушила сигарету, снова закуривала, подолгу затягивалась, говорила, замолкала, нервно оглядывалась по сторонам. Разомлев от спиртного, Людо в полудреме улыбался матери.

— Потом меня отдали в пансион и я с ней стала видеться только на каникулах. Мы вместе ходили на пляж и встречались в кафе «Ле Шеналь». Кстати, здесь мы его и встретили, Мари–Жо и я… он сидел за столиком около боулинга, и мы смеялись над его акцентом…

— Кого? — рассеянно спросил Людо.

— Как кого? Американца. — голос Николь упал.

Ее темные очки блестели сквозь дым. поднимающийся из забитой окурками пепельницы. Она достала из сумочки помаду и принялась неторопливо подкрашивать губы. Наваждение рассеялось. Чувствуя на себе невидимый взгляд, Людо попытался вновь улыбнуться. Николь застыла как парализованная. И вдруг складка накрашенных губ дрогнула, а из–под темных очков по щекам медленно скатились две крупные слезы. Потрясенный, Людо протянул к ней руку, но мать вдруг отпрянула назад, опрокинув стул.

— Не прикасайся ко мне, подлец! — выкрикнула она безумным голосом и, пошатываясь, направилась к выходу.

VII

В конце лета Татав уехал в свой пансион. Людо всю осень трудился, выполняя ежедневные поручения Мишо. Корчевал корни, засыпал ров, рыл траншею для прокладки кабеля, сдирал старую краску со ставень, красил их, а затем перекрашивал — не понравился цвет. Кюре понадобились его сильные руки, чтобы укрепить крышу, грозившую обвалиться и текшую как решето при малейшем дожде. После успешной починки кровли кюре решил нанять этого крепкого парня за гроши для выполнения и других мелких работ. В качестве вознаграждения кюре приглашал Людо к себе в дом разделить с ним вечернюю трапезу, состоявшую из омлета.