Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая

-Врешь, чувак. Ой врешь, - ворчит Коматоз, вслушиваясь в экзерциции Индейца.

-Вот тут врешь: та-та-там должно быть, а у тебя тататата. А ну дай сюда.

-Погоди. Я ведь умел когда-то, а потом оно все как-то...

Та-та-там-там-там-таратам. Теперь, вроде бы, лучше. Опасный вираж, где мелодия каждый раз пошатывалась и спотыкалась, пройден почти идеально. Длинные волосы Индейца красиво нависают над грифом гитары - именно так должна выглядеть домашняя импровизация Stairway to Heaven. Мелодия крадется боязливо, неуверенно и неловко, она еле волочит ноги, но под ее звучанием в самом деле оживает видение деревянной лестницы, вымытой дождями, высушенной солнцем и устремленной в идеально синие, гладкие и внимательные небеса. Такая лестница - почерневшая, тронутая гнилью - валяется в траве за их домом: Лота лазила по ней на чердак, где обнаружила тайник. По ней же, видимо, когда-то забирались наверх, чтобы производить ремонт крыши, а позже - чтобы сделать нычку. Но теперь она была такой ветхой, что не годилась даже для растопки печи, не то что для восхождения на небеса. Она могла выдержать только тщедушную Лоту, но не Индейца и уж тем более Володю. Индеец разучивает Лестницу к небу терпеливо. Но вот пальцы левой руки обхватывают гриф недостаточно плотно, и звук простуженно дребезжит. От усердия Индеец мычит, подпевая "Лестнице" и стараясь голосом выправить гитарную мелодию.

В конце концов "Лестница" надоедает Индейцу, а главное - сидящим рядом, и гитара переходит к Коматозу.

-Настали последние дни, - гнусаво запел Коматоз, дергая струны.

-Нуу, затянул... Что ты знаешь о последних днях? - хмуро спросил Леха.

-Ты, можно подумать, знаешь...

-Я знаю.

-На том свете побывал?

-Зачем тот свет? Последние дни - это пока еще этот. Тянутся - и никак не дотянутся. Старший брат у меня так уходил, - спокойно вещал Леха, и Лоту резануло больничное слово "уходил". - У него была опухоль в голове, мучился много дней подряд. Возле кровати стоял стул. Он умер - а на спинке стула мы потом нашли следы от зубов: так было больно, что он деревяху грыз, чтобы не кричать. А пока жив был, ему делали одну за другой операции - долбили череп, вытаскивали опухоль. А она все равно разрасталась. В конце концов в башке оставили дверцу, чтобы лишний раз не долбить. Ну и вот, он мне как-то и говорит: Леха, жизнь - как тарелка с ветчиной на праздничном столе. Раньше я, бывало дело, дотягивался. А теперь она от меня стоит страшно далеко! Я умру, а ты давай, брателло, двигай ее к себе, и жри, жри за двоих. Все, какие ухватишь, куски в рот запихивай, чтобы как следует почувствовать вкус, мякоть, самый что ни на есть сок. Вот, а после умер...

-А ты?

-А я не то что ни одного куска не съел, а тарелки-то еще этой толком не видел. И к столу меня никто не приглашал. Где он, стол? Нету его, братаны...

* * *

А назавтра к их лошади откуда-то привели коня.

"Коня приведут, коня", - сообщали эту новость друг другу с вечера насельники их обители.

Но вот наступило утро - и все спали.

Лота запомнила тот рассвет... Была настоящая, сквозная рань, царапающая глаза и сонные нервы. Дождь временно перестал, а птицы еще не разорались на полную мощность своих глоток, просушив перья.

Она сидит на полу перед окошком - маленьким светло-серым квадратом, разделяющим улицу на четыре равные доли. На часах половина пятого. День снова будет пасмурным, Птица спит. Во внутренностях комнатенки, которые они уважительно называют "нашей спальней", совсем темно. Пакет с остатками деревенского хлеба, который будет их завтраком, лохматые вещи - обо всем этом можно только догадываться, пощупав глазами сумрак.

Проснувшись, она сразу вспомнила про коня, которого им обещали накануне. Про то, что его сегодня приведут к их лошади. Почему-то все оживились, как будто родившийся от этого лошадиного союза жеребенок достанется не лесникам, а одному из них. Леха объяснял, что конь - это обязательно мерин, то есть жеребец, которому отрезали яйца. Кастрированная лошадь мужского пола, вот что означало слово "конь". Но сегодняшнему коню предстоит осеменить женскую лошадь, и поэтому он не может быть мерином.

Она видит в окошко, как его ведет в поводу лесник Дима, пожилой мужчина лет сорока с фиолетовыми наколками на пальцах - "195?".

В ее рюкзаке - запасные трусы, свитер, Линина икона, рассыпанные кофейные зерна и атлас автомобильных дорог Украины, который ей на прощанье подарил Герцог. Есть еще сложенный пополам листок в клетку с телефонными номерами в Харькове, но от сырости шариковая ручка поплыла.

Лота трогает голову: волосы свалялись и пахнут пеплом - придется коротко стричься или побрить их наголо. Ну и пусть. Не такой уж она любитель цивильных причесок.

Домой она не звонила много дней и понятия не имеет, когда позвонит.

Кутается в одеяло, от которого пахнет землей, ветром, водой и огнем - все первоэлементы коснулись его. Она обязательно должна увидеть, как чужой конь покроет их кобылу - это, наверное, будет что-то грандиозное, как в начале творения. Она никогда не видела, как трахаются лошади, она и лошадей-то раньше толком не видела.

Но животные не спешат. Не то что люди - думает Лота с усмешкой бывалой циничной особы. Можно подумать, что они вообще не замечают друг друга! Кобыла прядет ушами и нервно щиплет травку. Шкура у нее косматая, как