Анна Герман - Александр Жигарев

Зал летнего театра "Эрмитаж" заполнен до отказа. Лишние билеты спрашивали еще у Садового кольца. Когда автобус сквозь толпу зрителей подъехал к служебному входу, наиболее ловкие прорвались сквозь кордон милиции и так настойчиво стали просить автографы, что со стороны могло показаться, будто речь идет об их жизни и смерти. Хорошее настроение коллег, их абсолютная уверенность в успехе неожиданно подействовали на Аню.

А ведь Януш Гнятковский говорил правду! Высокий, с блестящей, как начищенная кастрюля, лысиной, с хищным ястребиным носом, он носился по сцене со спринтерской скоростью. Хрипел и залихватски свистел в микрофон. Во время музыкальных пауз успевал ввернуть несколько русских фраз, и зал весело отвечал ему аплодисментами.

"Действительно, - подумала Аня, - Януш вполне мог бы выступать и один". Потом Веслава Дроецкая пела по-русски, забавно, подкупающе коверкая слова. И тоже вернулась за кулисы довольная, с огромной охапкой белых и красных роз. Мария Котербская в самом начале выдала душераздирающее танго о студентах. Эту песню пришлось повторить трижды. А когда Мария спела "Зацвел, зацвел вишневый сад", могло показаться, что аплодисменты не стихнут никогда...

Анне пришлось начинать второе отделение. Она отчетливо видела со сцены лица зрителей - веселые, доброжелательные, по-видимому, ожидающие от нее еще какого-нибудь "чуда-юда" вроде "Истамбула". И на какое-то мгновение Аня пожалела, что не споет сейчас какую-нибудь сверхмодную вещь, не будет нарочито коверкать русский и тем самым обманет ожидания многих... Но вот Ежи Мильян взмахнул дирижерской палочкой - и оркестр заиграл, а через несколько секунд вступила Анна. Она пела и одновременно старалась рассмотреть лица зрителей: ведь, наверное, совсем скоро на них появятся огорчение, разочарование, безразличие. Но зрители по-прежнему смотрели доброжелательно и, как показалось Анне, даже с интересом... Ей аплодировали долго. Меньше, конечно, чем Гнятковскому или Котербской, но все равно мощно и громко.

Самое удивительное произошло после "Эвридик" - зал взорвался, охваченный единым страстным порывом. Раздались крики "браво!" На сцену сыпались цветы, музыканты недоуменно переглядывались: "Такой успех? Вряд ли "Эвридики" здесь известны. А может быть, в Москву транслировали фестиваль из Ополе? Сомнительно..." На бис Анна пела окрыленная. Ей казалось, что в зале - давно знакомые и дорогие люди, которые пришли на встречу с ней спустя долгие годы... Вот сейчас она споет, а потом начнутся расспросы про житье-бытье, про маму и бабушку и как там было в Польше все эти годы. Ей пришлось спеть еще два раза "Эвридики" и одну итальянскую песню. А зал бушевал до тех пор, пока зрители не поняли, что певица действительно устала и больше выступать не в состоянии.

На следующий день она встала рано, посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась счастливой, беспечной улыбкой, вспомнила вчерашний концерт, поздравления товарищей, восторженные крики зрителей, провожавших ее до автобуса, какого-то советского журналиста, пытавшегося общаться с ней по-польски, смешно выговаривавшего польские и украинские слова.

"А я почему-то отвечала ему по-польски. Еще ни разу тут, в Москве, не сказала ни слова по-русски. Прямо комплекс какой-то...".

Через полчаса она обратилась к таксисту, скучавшему в длинной колонне светло-зеленых новеньких "Волг":

- Пожалуйста, отвезите меня на старый Арбат. - Сказала и уловила, что говорит по-русски, как иностранка, с заметным акцентом - "эл" звучит немного твердо.

- В два счета доставим, - заулыбался таксист. - А я вас сразу узнал: был вчера на вашем концерте. Здорово поете, только жалко, что не по-нашему... Рассказывали бы, что ли, о чем песня. Вы русский, я вижу, знаете...

- Знаю, - улыбнулась Аня, откинувшись на заднее сиденье и стараясь в зеркало разглядеть молодое лицо водителя.

- Вам на Арбат как, по адресу или просто так? - поинтересовался он, сворачивая на набережную.

- Просто так, - ответила Анна. - Я никогда не видела старого Арбата, но много о нем читала...

- Тогда поехали, покажу вам Москву, - весело предложил шофер. - Вы о деньгах не беспокойтесь. Будем считать - это мой вклад в дело нерушимой дружбы.

Они кружили по центру, и Анна всматривалась в незнакомые очертания московских улиц и площадей. Это была "экскурсия чувств" - желание в одиночестве прикоснуться к тому, что она сама считала святыней...

Второй концерт прошел с тем же успехом, что и первый. Анна сделала вывод из пожелания таксиста и попыталась перевести содержание песен на русский. Перевод получился каким-то примитивным и маловыразительным, исчезла поэтичность и романтическое обаяние оригинала. Она не решилась произнести содержание песен по-русски. Да и, кроме того, она не могла избавиться от ощущения, что люди, сидящие в зале, прекрасно понимают ее. И вообще - нужен ли песне перевод, когда существует музыкальный драматизм, ярко выраженная эмоциональность, настроение, наконец? В этот вечер концерт записывали для радиопередачи. Потом их попросили задержаться и коротко рассказать о себе перед микрофоном. За кулисами и польские артисты, и работники Госконцерта, и рабочие сцены - все почему-то нежно обращались к ней: "Анечка". Анечкой стали сразу же называть ее и работники радио.

- Я тоже Анна, - представилась ей высокая блондинка с волевым лицом и умными, проницательными глазами. Она ласково смотрела на Анну, и по тому, как произнесла эти слова, видно было, что смущалась и эта фраза далась ей нелегко.

- Вы по-русски хорошо понимаете? - спросила она.

- Хорошо, - ответила Анна.

- Вот и отлично. Я редактор студии грамзаписи "Мелодия" Анна Качалина, я была на двух ваших концертах, и у нас к вам есть предложение...

Как мечтала Анна о своей пластинке! Кшивка как-то намекал ей, что у него есть связи в Варшаве, что надо кому-то "дать в лапу", выбрать песни известных, маститых композиторов, договориться с приличными музыкантами (разумеется, за деньги), написать хорошие оркестровки (тоже за деньги). И тогда "тип-топ": через год покупай свою пластинку! Но дело не двигалось, разговоры оставались разговорами... Говоря откровенно, все упиралось в деньги, а их как раз и не хватало: все, что она зарабатывала, вылетало в трубу. Обеды в гостиничных кафе и ресторанах, платья для сцены, даже телефонные разговоры со Збышеком (это ведь тоже надо учитывать) - поглощали почти все доходы... Чтобы договориться с хорошими музыкантами, способными сыграть не в концерте, а на записи, да плюс хорошие оркестровки - это влезть в сумасшедшие долги. А где гарантия, что будет отдача?

А тут эта милая пани сказала: "интересное предложение..." Да еще где в Москве! Что она имела в виду? Просто жутко подумать - неужели они хотят записать с ней пластинку?! Как себя вести? Надо не выдавать волнения. Не показывать, что творится в душе.

Через день-два обе Анны встретились на улице Станкевича, где в глубине старого московского дворика расположена старая кирха, переоборудованная в студию грамзаписи. Все слова и чувства, которые Анна пыталась скрыть, вернее, прикрыть завесой равнодушия, неожиданно сами собой прорвались. Она заговорила быстро и невпопад:

- Ой, я так счастлива... Просто не верится... И за что...

- Я тоже счастлива, - ответила Качалина, - у вас редкий талант! - Она сказала это просто, естественно и вместе с тем как-то искренне и весомо, будто они говорили об обычных житейских делах. - Надо выбрать репертуар, установить тональность, я приглашу композиторов. Мне кажется, вам бы удался советский репертуар...

Если бы Анне всего несколько месяцев назад сказали, что она способна выдержать такую колоссальную нагрузку, она бы, пожалуй, не поверила. Концерты каждый день, а в субботу и в воскресенье - по два, при этом напряженная работа над репертуаром для пластинки с композиторами, оркестровщиком, звукорежиссером, редактором Анной Качалиной. Правда, Анна никак не могла назвать все это "работой". Это было вершиной счастья, которое не сравнишь ни с чем. Настоящая жизнь начиналась для нее с того самого момента, когда начинала звучать музыка... Ее раздражали интервью. Анну буквально осаждали журналисты, она отбивалась, как могла, жаловалась на усталость, говорила о том, что уже поделилась всем, чем могла, советовала обратиться к другим польским артистам...

Зато когда она приходила в студию, то чувствовала небывалое блаженство, чуть ли не физическое, призывала сама себя к благоразумию, уравновешенности. Она любила проводить свободное время с Качалиной и ее друзьями звукорежиссером Виктором Бабушкиным, превосходным мастером, тонко разбирающимся в музыке, с симпатичным застенчивым Борей Метальниковым, страстным знатоком и поклонником ее творчества. Борис работал продавцом в магазине "Грампластинки". Аню очаровала мать Качалиной - Людмила Ивановна женщина с удивительно живыми глазами и ясным, острым умом. Вообще от всего этого московского общества веяло какой-то удивительной чистотой, добродушием и доброжелательностью.