Обратная сила. Том 2. 1965–1982 - Александра Маринина

Колонна советских войск прошла через город очень быстро. Никакого ликования со стороны населения не ощущалось, жители молча стояли вдоль улиц и наблюдали. И Вера стояла среди них. Ей было тяжело, особенно после отказа партизан забрать ее из дома старосты: она не понимала, что и как будет дальше, если «наши» своих не защищают.

Староста попытался сбежать из города в преддверии неминуемой расправы, однако пуля нашла его раньше, чем он сумел достичь лесной опушки. На следующий день снова появились партизаны, на этот раз с конкретной целью: раздобыть провиант. Делалось это просто: заходили и расстреливали весь скот, туши забирали с собой, погреба опустошали. Во дворе у старосты, теперь уже покойного, перестреляли всех свиней и вывели из хлева корову. Вера смотрела ей вслед, глотая слезы. Эта корова была «здесь и сейчас» единственным близким ей существом, часы, проведенные на выпасе, были часами блаженного покоя, без побоев, криков и унижений. Корова, будто почуяв, что ее ведут на смерть, вдруг обернулась к Вере и жалобно замычала, словно просила о помощи или прощалась. Этот звук, похожий на стон, еще долгие годы помнился Вере и даже порой снился. Ей хотелось зарыдать в голос, броситься к людям, уводившим корову, отнять ее, вернуть в хлев. Но она боялась сделать лишнее движение, потому что перестала понимать, кто враг, а кто друг. Вот партизаны же, казалось бы, наши, защитники, воюют против немцев, но отбирают пропитание у своих же, советских людей, городских жителей, обрекая их на голодную смерть.

Еще через несколько дней пришла какая-то женщина, собиравшая сирот и бездомных детей, и отвезла Веру в детский дом. Там девочка и пробыла до того дня, когда ее забрал отец, который долго искал дочь, используя любую возможность получить краткосрочный отпуск для поездок в Черниговскую область на поиски Верочки.

По иронии судьбы, в тот же детский дом через некоторое время привезли младшую дочку старосты, Майку, девчонку зловредную и лживую, постоянно старавшуюся устроить наймычке какую-нибудь пакость. Что стало с женой старосты и его старшей дочерью, Вера не знала, но теперь Майка была тише воды ниже травы, смотрела на Веру со страхом и старалась не попадаться ей на глаза. От воспитательницы Вера узнала, что Майку считают дочерью погибшего партизана. Ну и ладно. Вера решила никому ничего не говорить о Майкином отце. Пусть живет. Ей, Вере, теперь все равно.

Ее жизнь здесь и сейчас – это жизнь в детском доме. Другой жизни у нее не было и не будет. Она пыталась найти родителей, написала письмо в Ленинград, но получила ответ: по указанному адресу дом разбомблен, жители эвакуированы. Куда – не указали. Где теперь искать маму и папу? Она написала бабушке, маминой маме, в деревню, но и оттуда ничего обнадеживающего не ответили: все жители деревни угнаны на работы в Латвию. Когда после освобождения Нежина прошел год, Вера перестала надеяться, она полагала, что если бы родители были живы, ее давно уже нашли бы. Она ведь совсем не представляла себе, как трудно во время войны найти человека, потому что документы пропадают при переездах и эвакуациях, архивы и списки уничтожаются при взрывах и пожарах, кругом царит паника и неразбериха. И, разумеется, ей даже в голову не могло тогда прийти, что искать друг друга люди будут спустя и двадцать, и тридцать, и сорок лет после окончания войны.

Но ее все-таки нашли. Приехал отец и забрал ее в Молотов, где в эвакуации жила мама. Да, было голодно, неустроено, тяжело, но все равно в свои тринадцать лет Вера Малкина была уверена, что все самое страшное осталось позади. Хуже, чем то, что она пережила, ничего быть не может, а раз она выжила, значит, все остальное, каким бы оно ни было, она тоже переживет.

Вера умела забывать. Умела не помнить. Во время войны эта способность помогла ей выжить и не сломаться. Помогала и потом, уже во взрослой жизни. Но вот того мальчишку, бегущего рядом с колонной евреев, которых вели на расстрел, она забыть так и не смогла…

Когда Вера Потапова закончила рассказывать, за окном начало смеркаться. Люся плакала, не пряча слез, Орлов сидел с видом мрачным и расстроенным.

– Господи. Верочка, милая, как же ты все это вынесла! – всхлипывала Люся.

– Да не в том вопрос, как я вынесла, а в том, почему мне придется уходить и куда уходить, – ответила Вера.

Люся тут же принялась перечислять варианты: Институт государства и права Академии наук, Институт советского законодательства, Институт прокуратуры…

– Милая, Вера у нас неостепененная, – остановил жену Александр Иванович. – Для очной аспирантуры возраст не проходит, а для того, чтобы человека в сорок четыре года взяли на научную работу без ученой степени, нужны совсем особенные условия: либо этот человек прикрепляется соискателем и пишет диссертацию в свободное от основной работы время, либо он должен обладать какими-то выдающимися знаниями или способностями. Кстати…

Он внезапно оживился, словно ему в голову пришла какая-то плодотворная мысль.

– А что, если подумать об Академии МВД? Твое начальство поможет тебе с переводом? Не будет палки в колеса вставлять?

– И кому я нужна в этой Академии? – грустно усмехнулась Вера. – Я в милиции ни дня не служила. Да и не возьмут меня, возраст, ты же сам говоришь…

– Вот именно в Академию и возьмут! – горячо убеждал ее Орлов. – Там совершенно потрясающий начальник, он раньше Штабом МВД командовал, у министра в фаворе, он Академию и придумал, и пробил, и организовал. И у него лозунг: брать самых лучших, самых профессиональных, если надо – не то что из прокуратуры или из Минюста, а вообще с гражданки, – но чтобы научно-педагогический процесс был организован на самом высоком уровне. В Академии кто только не работает: и математики, и физики, и психологи, и медики, и историки – да все! Про юристов я уж вообще молчу. Если тебя захочет взять сам начальник Академии – тебя переведут без единого звука и молниеносно. И кстати, на наличие или отсутствие ученой степени там смотреть не будут. Главное – знания и опыт. И того, и другого у тебя выше крыши.

Вера растерялась от такого напора.

– Но я никогда не преподавала и не уверена, что у меня получится…

– Там есть Научный центр, – ответил Орлов, – никакого преподавания, только научные исследования и изучение передового опыта. Вер, ну хорошая же идея!

Она с сомнением покачала головой.

– Идея-то, может, и хорошая, но как ты собираешься устроить, чтобы сам начальник Академии захотел меня взять?

– Захочет, не сомневайся, – заверил ее Александр Иванович. – Ты – специалист высочайшего класса, как только он в этом убедится – так сразу и захочет. Я знаю, кому нужно позвонить, чтобы устроить тебе собеседование.

Он посмотрел на часы и огорченно вздохнул:

– Вот черт, почти одиннадцать, уже неприлично людей беспокоить. Ладно, попробую набрать его завтра прямо с самого утра, расскажу о тебе.

– А вдруг я медкомиссию не пройду? – испугалась Вера. – В сорок четыре года каких только болячек скрытых не найдут.

– Значит, будешь работать вольнонаемным сотрудником, без погон и без звания, – успокоил ее Орлов. – В Академии такой вариант предусмотрен. Верочка, поверь мне, это самый лучший выход, если получится. Академия – единственное место, где твои знания действительно будут востребованы. Ну, кроме следствия, конечно. Но на следствии, как я понял, тебе уже не работать. Верно?

– Верно, – кивнула Вера Леонидовна, немного подумала и добавила решительно: – Даже если предложат – не останусь. Не хочу. Больше не хочу.

Вера долго ловила такси, стоя у края тротуара с поднятой рукой и не замечая времени. Она не вспоминала свою работу, не оценивала успешность карьеры и не сожалела об утраченных служебных перспективах. «Здесь и сейчас» она находилась в исходной точке нового пути. Решение принято: она больше не хочет быть следователем и играть в игры, делающие из нее послушную марионетку. Здесь и сейчас она должна смотреть вперед, а не оглядываться назад.

Вера Леонидовна плохо помнила, как добралась до дома и что делала до утра. На рассвете она обнаружила себя сидящей в халате на кухне с большой кружкой остывшего невкусного чая в руках. Круговерть ночных мыслей оставила в голове неприятный осадок тревоги перед новой работой. В Академии ли или где-то еще, но, так или иначе, Вере придется заниматься чем-то другим, в другом месте и с другими коллегами.

Неизвестно, сколько времени она бы еще просидела в оцепенении, если бы из комнаты не выползла Татьяна, заспанная и растрепанная.

– Мам, привет. Ты что, вообще не ложилась? Я проснулась, смотрю – твой диван не разложен, постели нет… Или ты пришла только сейчас?

Вера встряхнулась, поставила чашку на стол, заставила себя улыбнуться.

– Все в порядке, заяц. Просто нужно было подумать кое о чем. А ты чего так рано подскочила? Экзамен же только послезавтра. Или я путаю?