10 мифов Советской страны - Александр Шубин

Зверства и грабежи творили солдаты всех сил Гражданской войны. Но для белых это было приговором. Никто, кроме них, не ставил в центр своей агитации восстановление «законности». Та часть населения, которая надеялась на белых, ждала от них именно законности, как от большевиков ждали земли и социальной справедливости, от Махно — воли и защиты крестьянских интересов. Явив вместо законности грабежи и зверства, белые показали населению, что от них нет никакой пользы, кроме вреда.

Порассуждав о бандитской сущности всех своих противников, даже Деникин признает: «Набегающая волна казачьих и добровольческих войск оставляла грязную муть в образе насилий, грабежей и еврейских погромов».[115]

Ничем не лучше были и колчаковцы. При подавлении крестьянских выступлений А. Колчак рекомендовал своим подчиненным уничтожать (то есть казнить) «агитаторов и смутьянов» (такая расплывчатая формулировка позволяла ставить к стенке любого недовольного новой властью), брать заложников, которых расстреливать, а их дома сжигать, если местные жители дают неверные сведения. Колчак предлагает брать пример с японцев, которые сжигают деревни, «поддерживающие» повстанцев.[116]

Методы взаимоотношений белых с крестьянами диктовались логикой военного остервенения и быстро сравнялись в жестокости с красными. Но у белых были и отличия, и не в их пользу. Характеризуя эволюцию белого движения, один из его идеологов В. Шульгин пишет: «Почти что святые» и начали это белое дело, но что же из него вышло? Боже мой!.. Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов»… Деревне за убийство было приказано доставить к одиннадцати часам утра «контрибуцию» — столько — то коров и т. д. Контрибуция не явилась, и ровно в одиннадцать открылась бомбардировка.

— Мы — как немцы, сказано, сделано… Огонь!..

Кого убило? Какую Маруську, Евдоху, Гапку, Приску, Оксану? Чьих сирот сделало навеки непримиримыми, жаждущими мщения… «бандитами»?..

Мы так же относимся к «жидам», как они к «буржуям». Они кричат: «Смерть буржуям», а мы отвечаем: «Бей жидов».[117] Эти заметки — приговор белому делу.

Коммунисты создавали новое общество, а значит, и новую элиту. Белые стремились сохранить прежнюю элиту, более культурную, но скованную аристократическими предрассудками и потому менее эффективную в условиях революции.

Белый авторитаризм был лишь менее последовательной моделью того же тоталитарного будущего, играл по большевистским правилам игры и потому проиграл. Шульгин вспоминает о разговоре с офицером перед «профилактическим» обстрелом крестьянской деревни: «Ведь как большевики действуют, они ведь не церемонятся, батенька… Это мы миндальничаем… Что там с этими бандитами разговаривать?»[118]

И белые не церемонились, доставляя народу выбор между офицерской и пролетарской диктатурой. Крестьяне в 1919–1920 гг. из двух зол предпочли второе.

В случае гипотетической победы Белого движения развитие нашей страны пошло бы, конечно, не так, как это случилось в советскую эпоху. В этом смысле альтернатива была, и, как показывает опыт Европы, это была альтернатива между коммунизмом и фашизмом. В 20–30–е гг. Европа и Северная Америка шли к индустриальной системе социального государства. Это развитие могло идти тремя путями: коммунистическим, нацистско — фашистским и социал — либеральным (включая сюда и варианты, предлагавшиеся демократическими социалистами). В России последний из этих путей в обход тоталитаризма был возможен в случае победы тех или иных социалистов, кроме коммунистов. Две первые возможности вели по тоталитарному пути. Коммунистический путь нам известен. «Белый» путь уже в период Гражданской войны заметно коричневел, как коричневели и другие диктаторские режимы Европы в первой трети XX века. Фашистские тенденции контрреволюционного авторитаризма по мере дальнейшей модернизации имели тенденцию к усилению.

Крестьянский бунт, бессмысленный или разумный?

Все мы помним из Пушкина: «не дай Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Раз во время Гражданской войны был бунт, и прежестокий (беспощадный), то, значит, был он и бессмысленным. А если был в нем какой — то смысл — то в поддержке реальной антибольшевистской силы — белых. Поднялся народ русский то ли в безумии, толп за Деникина и Колчака, да и пал под ударами жестоких красных карателей, не добившись своего. А чего добивался — то?

Гражданская война шла между красными и белыми? Не только. Была еще одна сила, которая по численности превосходила красных и белых, вместе взятых, — крестьянское повстанчество.

Крестьянство составляло большинство населения России, и от его поведения зависел исход Гражданской войны и революции. Однако крестьянство не было единой силой. Материальное положение сельских тружеников было различным. Большая часть бедняков поддерживала большевиков и левых эсеров, среднее крестьянство — эсеров, кулачество симпатизировало контрреволюции и отчасти эсерам. Впрочем, прямого соответствия материального положения крестьянина и его политической позиции не было. Зажиточный крестьянин мог сражаться в Красной армии, чтобы отомстить белым за убитых родственников, а религиозный бедняк мог поддержать белых, поскольку они защищали церковь от произвола «сатанинской власти».

Отсутствие четких увязок социального положения и политического поведения иногда заводит исследователей в тупик и разочаровывает их в поиске рациональных мотивов поведения вообще. Особенно если это поведение отходит от норм, принятых среди добропорядочных мещан.

Сейчас появилась мода объяснять события Гражданской войны массовым умственным помешательством населения, эдаким всероссийским психозом. Оно и понятно, с точки зрения сторонников «белой» идеи и либерализма народ только по неразумию мог пытаться сбросить со своей выи аристократическую и имущественную элиту. Так что психиатрический взгляд на социальные процессы вытекает не из результатов психологического исследования, а из недовольства того или иного автора поведением неразумного народа.

Так, обнаружив случай, когда крестьянское семейство убило топором и вилами соседа, В.П. Булдаков торопится объявить его примером «революционаризма», «типичного для психопатологии революции».[119] Хотя достаточно посмотреть по телевизору уголовную хронику, чтобы обнаружить множество примеров аналогичного поведения озверевших мещан или опустившихся маргиналов — без каких — либо признаков «революционаризма».

Лукавство «психопатологического» подхода (в котором, разумеется, нет признаков собственно психологического исследования) заключается в том, что революция объясняется патологией сознания априори, без доказательств. А доказательством объявляются все Жестокости, которые происходили тогда (хотя аналогичных жестокостей и «ненормальностей» много даже сегодня, в консервативную эпоху).

Повторяя к месту и не к месту слово «психопатология», В.П. Булдаков противоречит себе в соседних строках. Признав «общий практицизм крестьянского сознания и поведения» (практицизм предполагает рациональность, «нормальность»), автор «патологической» методологии тут же настаивает: «Общинная революция протекала в русле общей психопатологии смуты. Ее можно рассматривать и как одну из форм социального умопомрачения».[120] Так практицизм или умопомрачение? Все зависит от того, какой факт «психопатолог» вырвет из контекста. Например, участник белой экспедиции описывает гору трупов и честно признается, что не знает, кто перебил этих людей, и предполагает, что «одна часть населения зверски истребляла другую».[121] В.П. Булдакову не пришло в голову, что это могли быть жертвы предыдущей белой или красной экспедиции. Во всяком случае, он не намерен углубляться в исследование этой ситуации. И так все ясно — умопомрачение.

Вслед за В.П. Булдаковым, В.Л. Телицин ставит себе задачу: «Целью настоящего исследования является комплексный анализ взаимоотношения, взаимовлияния, взаимозависимости, взаимодействия и взаимопроникновения механизмов, порождающих крестьянское бунтарство, — переплетение подсознательных мотивов общественного восприятия эмоций, иллюзий, поверий, страстей, слухов, предрассудков, представлений, суеверий и прочего, поскольку именно они составляют «ткань бытия», саму реальность исторического процесса».[122] Вот так, уже до всякого исследования автор знает, что найдет: крестьяне выступали против власти (бунтовали) под влиянием не рациональных, а подсознательных мотивов, эмоций и суеверий. Будь они рациональны и рассудительны, нагнули бы шею пониже, с удовольствием надели бы ярмо. Впрочем, побродив вокруг да около крестьянского подсознания (но не дав исследования этой проблемы), B.Л. Телицин все же согласился с теми исследователями, которые считают: «крестьяне защищали свои собственные интересы».[123] То есть действовали вполне рационально, разумно.