Старость - радость для убийц - Лилия Беляева

Михаил, естественно, удивился, почему всем этим делом не занимается следствие прокуроры там всякие. Рассказала ему, как мы с Маринкой ходили по кабинетам правоохранителей и что там услышали.

- Чудные вы, все-таки, отдельные женщины, которые в газетах работают, сказал Михаил. - Нет чтобы личные дела устраивать, богатых мужей искать...

Мы пришли к нему домой. Он при мне позвонил Удодову и нажал ту кнопку на "Панасонике", которая врубает звук, слышный при желании даже на улице.

- О, Миша! - услыхала я голос Виктора Петровича. - Что вдруг вспомнил обо мне?

- А интересно узнать: не ты ли мелькал с длинноногой брюнеточкой на тусовке в "Рэдиссон-Славянской", где киношники собрались? Недельку назад?

- Брюнеточка понравилась?

- Классная девочка, классная!

- Только таких и держим!

- Рад за тебя, Витя, искренне рад. Воровать не стану. Есть просьбишка.

- Всегда готов! Попутно не исполнишь ли мою небольшую?

- Излагай.

- Надо бы снимки сделать ты бы взялся... порадовал наших ветеранов? Как они обедают, гуляют-отдыхают... Снимков десять. Мы их на стенде повесим. Старые отыграли свое. Сам понимаешь, такой у нас контингент - сегодня жив старичок, книжку читает, на гитаре струны перебирает, а завтра... исчез. Мы, конечно, можем заплатить, но, сам понимаешь, не деньгами, деньжатами... Но Бог тебе припомнит это деяние! Доброе отношение к стареньким - благое дело, Миша!

- Вас понял. Не откажу. Завтра утром имею свободное время. Как ты?

- Все дела отменю! К нам же комиссия должна явиться - мы ей и покажем свеженький стенд! Выручаешь ты меня, Миша, как всегда! У тебя какая просьба?

- Приеду, скажу.

- Договорились.

Он положил трубку в гнездо.

- Татьяна, где твой милый?

- Уехамши. А что?

- Как же он не отговорил тебя от этого авантюрного мероприятия?

- Пробовал. Не хватило терпения. Да и аргументов. Отговорить можно женщину домашнюю, обремененную детьми, стиркой-готовкой... А я что? Я перекати-поле... Кстати, вроде тебя.

- Значит, твердо решила в прорубь головой?

- Твердо, Миша. Где наша не пропадала! Любопытный же кроксвордик получается с этим самым показательным Домом! Вот и внедрюсь, и присмотрюсь-прислушаюсь, и поломаю голову, почему да отчего да кто виноват, и шарахну дубиной правды по башке нашего обывателя! Может, даже книгу напишу и получу Нобелевскую премию!

- Только так! - поддержал он меня. - Иначе и браться незачем. Мне из премии на бутылку выделишь?

- Да ты, вроде, не пьешь... Кстати, почему не пьешь?

- Кстати, все свое выпил и завязал. В Афгане еще. Аппарат как удержишь, если руки трясутся? Вот то-то же... Да и бабочки-козявочки пьяниц не уважают, фыркают и улетают.

Он поднял со стола фотографию оранжевой бабочки с черной окаемочкой на крыльях, повертел, то приближая, то отдаляя:

- Жаль, Татьяна, я должен уехать. Жаль.

- Не жалей, так устроено, от меня все уезжают.

- Должен уехать и уеду в этот выходной. Хотя если бы был поблизости... Но - должен. Хода назад нет.

- Куда ж это?

- В Таджикистан. Ну и, конечно, бабочек поснимаю и прочую мелочевку. Ключ от квартиры отдаю тебе. Ты же должна где-то жить в качестве Штирлица?

- Я почти сняла уже комнату...

- Дай отбой.

- Михаил, ты - золото...

- Знаю. Другие - нет, не убеждены. А то бы орденок на ленточке повесили.

Под вечер следующего дня он мне доложил:

- Влез в доверие к Вите Удодову по уши! Отщелкал ему двадцать пять кадров. Завтра отнесу. Про тебя говорил... Представил как девицу трезвую, но небольшого ума. Без замаха девицу.

- Правильно. Пойду обрабатывать свою сводную сестрицу. Это ж она - Наташа из Воркуты.

- А если не согласится?

- Убедю. Постараюсь. Костьми лягу.

Вообще-то я не была до конца уверена, что моя провинциалочка легко согласится сыграть свою роль в приключенческом сюжете. Девица она замедленных реакций, патриархальных представлений, что можно, что нельзя, а что нельзя ни в коем случае. Но, с другой стороны, она вряд ли захочет портить со мной отношения.

Я пришла домой, позвонила на дачу, где она с матерью огородничала у богатенькой старушки, которая хотела питаться овощами только со своей земли. Договорились встретиться.

Наташа появилась с улыбкой, веселая, загорелая, её светлая челочка отливала атласом:

- Ой, как там хорошо! У нас домик отдельный! Но нам там только до осени. Мама хочет в Грецию. Там работники нужны. Там долларами платят.

- Ты часто в Москву ездишь?

- А зачем? На даче природа.

- У тебя паспорт с собой?

- С собой, в сумке. А что?

Я начала издалека, перечислила особенности и трудности своей журналистской работы, подчеркнула значимость каждой заметки, где автор выступает против аморального поведения молодежи, бичует безответственность тех молодых людей, которые пьют, употребляют наркотики, хулиганят.

- Это же все ужасно? Ты так думаешь? - спросила Наташу.

- Ясное дело.

- поэтому уверена, ты готова помочь мне.

- Чем смогу... А как?

- Мне надо поселиться в студенческом общежитии. Ну будто я приехала поступать или подруга чья-то. Мне надо посмотреть, как там живут, как юноши и девушки проводят свое время. Чтобы написать все по правде. Чтобы помочь было тем, кому нужно.

- А что я делать должна?

- Ничего. Мне от тебя нужен только твой паспорт. Я с ним пойду туда. Со своим не могу. Я должна прическу сменить. Одеться, как ты. Чтоб никто не узнал.

- Ой, как интересно! Я тебе тогда все отдам воркутинское! И сережки, и юбку, и кофту! Раз такое дело-то! И цепочку с крестиком бери! Бери, бери, у меня ещё одна, серебряная есть и такой же крестик!

- Ой и бедовые мы с тобой девки, Наташа! Надо бы отца поблагодарит лишний раз.

- И верно! Бедовых девок в свет пустил! Со мной поедешь или я тебе все привезу?

- С тобой. Но ты и матери ни слова.

- Поняла.

- И ещё одно: в Москве не появляйся до двадцатого июня. Я тебе сама позвоню, когда будет можно.

- Раз надо - не высунусь с дачи.

- Теперь я тебя расспрошу про Воркуту, про школу, где ты училась, про детсадик, про дом, где жила...

- Давай, начинай...

... Глянула в окно, где сияло чистотой и невинностью голубенькое майское небо, почикала ножницами по воздуху и резанула... К моим ногам слетела длинная светлая прядь...

Михаил, как ему и было велено, сидел на кухне, допивал кофе и продолжал считать мою затею по меньшей мере необдуманной. У двери, в прихожей, уже стояла его командировочная тяжеленная сумища, где основное место занимали фотопринадлежности, включая три фотоаппарата и фоторужье.

- Вхожу на подиум! Музыка! Гляди!

- Мать честная! - воскликнул он то ли в восхищении, то ли в досаде. - Во что себя превратила! Глухая провинция! Не жалко волос-то?

- Не-а. Немножко.

- Ох, Татьяна, Татьяна... И куда лезешь на свою голову! Не женское это дело!

- Ага! Женщине пристало лишь прозябать на задворках жизни. Без претензий.

- В последний раз спрашиваю: ты хоть понимаешь, куда лезешь? Там уже целых два трупа. Или три.

- Не каркай! Но если я уже и волосы изуродовала во имя правды - значит, ходу мне назад нет.

Он поднял с пола свою сумищу...

- Знаешь, почему ты затеяла все это? Потому что без любви живешь, без настоящей, кондовой любви, чтоб до скрежета костей и поломки челюстей.

- Золотые слова роняешь, Михаил! Но дороже всего была бы подсказочка: где сыскать такого мужичка, чтоб он к тебе и ты к нему со всей искрометной страстью, чтоб друг от друга автокраном не отодрали? Где? Сам-то куда, между прочим, помчался? В Таджикистан, на границу, где пульки не только соловьями свистят, но и жалят. Чего тебе-то в Москве не хватает?

- А может, тоже любви? Надо подумать. Так или иначе, хочу встретить тебя здоровой и невредимой. И веселой тоже!

- А я - тебя. Два дур... то бишь сапога - пара.

И мы рассмеялись. Он захлопнул за собой дверь. А я осталась одна-одинешенька в чужой квартире, с чуждой мне челкой до бровей, разлученная с родными и близкими. Зато при "легенде", подтвержденной чужим, но отнюдь не фальшивым, паспортом, со знанием разного рода подробностей из жизни Наташи Игнатьевой из Воркуты, которая, кстати, согласно придумке Михаила, есть евойная любовница... А то б почему он держал её в своей комнате? Какой ему интерес?

... На следующее утро, как и было договорено через Михаила, молоденькая женщина с челкой, весьма провинциального вида, робко входила в кабинет директора Дома ветеранов работников искусств Удодова Виктора Петровича.

- Я - Наташа, из Воркуты, - произнесла смиренно, замирая на пороге и поначалу даже как бы не смея поднять глаза на Большого начальника за столом. Я от Михаила Воронцова... он фотографирует для газет...

- Ясненько, ясненько, - зарокотал баритон. - Что ж вы стоите, садитесь!

Села. На кончик стула.

- Ваши документы, пожалуйста...

Протянула паспорт и трудовую книжку, робко взглянула на человека за столом: "Совсем не узнал?! Или притворяется?!" Нет, судя по всему, принял "Наташу из Воркуты" за чистую монету, никак не сопоставив её с давешней экстраординарной мадамой в черной широкополой шляпе, алом пиджаке, белых брюках, черных перчатках, черных очках...