Костер на льду (повесть и рассказы) - Борис Порфирьев

— Ну, расскажите мне что-нибудь,— сказала она.— Как вы сражались. Какой-нибудь боевой эпизод. Гово­рят, что вы майор? Нет? Не скрывайте от меня.— Она погрозила мне пальцем.— А тогда почему у вас так мно­го орденов? Ах, не ваши? Да ну, бросьте. Я же знаю.— Она улыбнулась мне, посмотрела на свое кольцо и по­играла им.— Говорят, что вы нарочно легли в эту пала­ту, чтобы быть со своими бойцами? Вы так их любите? Говорят, что и они вас любят?.. Это ваши друзья? Ну, ну — друзья,— Она опять взглянула на кольцо и по­играла им. Потом посмотрела мне в глаза.— Ну, мне пора.

Она поднялась с табуретки.

— Заходите, Ася,— сказал я.

В дверях она остановилась и произнесла, обращаясь ко всей палате:

— До свиданья, товарищи!

Я проводил ее взглядом и вздохнул. И только тут увидел Ладу, которая уже сидела подле Володи.

— Здравствуй, Ладочка,— сказал я.— С праздником тебя! Не забываешь нашу морскую свинку?

— Вы тоже не теряетесь,— улыбнулась она, помахав мне рукой.

— Чисто официальные отношения. На деловой поч­ве. Она секретарь у главного врача.

— Ну, раз секретарь, тогда, конечно, официаль­ные,— пошутила Лада.— Я, между прочим, так и поду­мала. Да вот Володя что-то не соглашается со мной.

— Наклонитесь, пожалуйста,— попросил я.— Сейчас я запущу в него подушкой.

— Помалкивай, мелкий завистник,— улыбнулся Во­лодя.— Сбежала от тебя твоя секретарша?

Я замахнулся подушкой и сделал вид, что сержусь. Потом откинулся на спину и забросил здоровую руку за голову. Я видел, что Володе с Ладой сейчас не до меня. Но мне было приятно слушать ее восторженный рассказ о Ленинграде. Если ей верить — на свете не было города лучше. Да, настал праздник и у ленинград­цев. Только представить — семнадцать месяцев бло­кады!..

Я скосил взгляд на Ладу. Впервые она показалась мне очень красивой, видимо, радость разгладила мор­щины, а синие круги вокруг глаз шли ей. Потом я поду­мал, что ко многим сегодня пришли знакомые девушки, а к одному из соседней палаты явилась даже жена, и только вот у меня по-прежнему никого нет, но, может быть, и у меня будет любовь; правда, чем, например, плоха Ася? Я повернулся на бок и оглядел всех девушек, сидящих около раненых, дольше других задержавшись взглядом на Ладе. Да, конечно, никто из них, даже Лада, не шел в сравнение с Асей. Я долго лежал так и старался себе внушить, что влюбился в Асю, и вспоми­нал, с каким вкусом она одевается и вообще до чего она хороша. Внушал так упорно, что, в конце концов, мне действительно показалось, что я влюблен в нее.

Я решил, что под любым предлогом завтра добьюсь того, чтобы она пришла посидеть со мной. Вообще, в от­личие от Володиной Лады, она сможет приходить ко мне в любое время, когда только нам с ней захочется.

Глава пятая

Со мной в одной роте служил земляк.Москвич. Славный парень, Лешка.С одного котелка мы с ним ели так:Он ложку, я ложку.(Евгений Винокуров).

Однако все мои мечты полетели к черту, так как в этот же день, вскоре после того, как ушли гости, у меня сильно вскочила температура, и мне уже было не до Аси. Дежурный врач вызвал начальника отделения, благо это было легко сделать, потому что он жил при госпитале. Но профессор не стал меня осматривать и признался, что выпил ради праздника и у него трясутся руки.

— Потерпи до завтра,— добавил он и опять при­плюснул мой нос, сказав, что такой русский парень мо­жет найти в себе силы потерпеть.

Наутро над моим столом в операционной склонилось несколько человек, и я со страхом ждал их приговора. Я решил, что ни за что не дам ампутировать ногу — соскочу со стола, сбегу из операционной, из госпиталя... Мысли мои прерывались, голова пылала, руки казались толстыми и тяжелыми, как бревна.

Я не ошибся. Решение было общим.

Но вместо того, чтобы ругаться и возражать, я про­изнес чужим и жалким голосом чужую и жалкую шутку:

— Профессор, не режьте. Кто на мне, безногом, женится?

Произнес и ужаснулся: неужели это я? Не может быть! Это во мне сидит другой человек и выдает себя за меня. Как, значит, я действительно слаб, если он осмелился поднять голову!..

И скорее не от страха, а от обиды на свою слабость у меня выступили слезы.

Однако никто ничего не нашел пошлого в шутке, а наша палатная докторша даже сказала:

— Ну, милый мой, у нас под новый год одна нянечка увезла к себе домой выписанного офицера без обеих ног и без руки. Погрузила на санки и увезла... А из-за тако­го красавца, как ты, девушки просто драться будут.

Боясь, что спрятавшийся во мне человек произнесет новую пошлость, я закусил до крови губу. Боль заста­вила его замолчать, а голова моя стала ясной, и ко мне вернулись силы.

Я резким движением приподнялся и, усевшись, ска­зал твердо:

— Профессор. Еще дело не безнадежное. Я знаю. Дайте мне две недели сроку.

Это был мой голос и мои слова.

— Не будем препираться, Снежков,— сказала палат­ная докторша.

Не глядя на нее, я повторил:

— Профессор, дайте две недели. Если я не выдержу, делайте через две недели, что хотите.

Он ничего не ответил, а тяжело задышал и начал ковыряться в моей пятке.

Я с тоской ждал его решения.

Потом он вскинул очки на морщинистый лоб и, по­вернувшись ко мне спиной, заговорил с врачами. Я не мог оторвать взгляда от его лысины. Мысли мои опять спутались, и я понял, что посторонний человек снова под­нимает во мне свою голову, и почувствовал, как его сло­ва подступают к моему горлу; еще мгновение, и губы мои разомкнутся и выпустят их наружу. Собирая по­следние силы, я втянул нижнюю губу в рот — как можно дальше — и прикусил ее. Снова все было в порядке. Я прислушался, к врачам, но значения слов «сепсис», «летальный» — я не знал.

И вдруг профессор с хмурой улыбкой повернулся ко мне и сказал:

— Твоя взяла. Но учти, если будет хуже, не стану ждать двух недель.

Когда мой столик легко покатился к дверям, опера­ционная сестра на ходу склонилась надо мной, и я уви­дел в ее глазах слезы, от которых мне самому захотелось расплакаться. Марлевым тампоном она стерла кровь с моей губы и, отыскав мою руку, сжала ее. Я ответил на рукопожатие, но столик уже выкатился в коридор, и ее рука выскользнула из моей.

Дождавшись, когда в палате не осталось никого, кроме раненых, я сбросил уксусный компресс со лба и попросил Володю проверить, нет ли в коридоре врача. Никого не было. Тогда я поднялся, взял костыли и чувствуя, как кружится и пылает голова, пошел к за­ветному окошку.

— Уйди,— сказал я Володе.

Он ушел.

Я взял пригоршню снега и растер свои плечи и грудь докрасна. Я должен был выполнить обещание, данное профессору. Я должен был помочь ему в борьбе с этой проклятой гангреной. К черту тех, кто ноет и не верит в свои силы! К черту тех, кто не верит в жизнь!

Я растирал себя вафельным полотенцем, приговари­вая в такт движения рук:

— Я выдержу! Я выдержу! Я выдержу!

Возвратившись в палату, я отдал свой табак Во­лоде:

— Ша! С сегодняшнего дня не курю. Буду просить— не давай.

— Есть не давать,— ответил он в тон.

— Володька,— сказал я.— Мы должны выдержать.

— Ну, чего ты это... Приходится терпеть — война...

— Ты прав.— Я вздохнул и попытался отогнать от себя мрачные мысли.

Он сменил мне компресс:

— Что, брат, не везет?

— Не везет.

Мы помолчали.

— Володька,— сказал я,— вот лежу и думаю: есть вещи, которые не зависят от нас.

— Война?

Я покачал головой:

— Нет, я не об этом. Я согласен сделать, что угодно, но... ничего не меняется от этого. Вот, например, темпе­ратура... и эта... чертова... гангрена... Неужели человек... бессилен?..

— Ты победишь,— сказал он.

Видимо, я все-таки здорово ослаб, потому что у меня выступили слезы.

— Ты иди,— сказал я.— Мне надо немного вздрем­нуть.

Он понял меня и, снова сменив мне компресс, ушел.

Голова моя пылала и мысли расплывались. Иногда я проваливался в небытие. И всякий раз, открывая гла­за, я видел рядом с собой Володю Я вяло улыбался ему и кивал головой:

— Иди.

Вечером, вытащив у меня из-под мышки термометр, он весело воскликнул:

— Ну, вот, видишь! Ниже стала! Уже тридцать девять.

Я сделал вид, что поверил ему.

Так длилось несколько дней. Я терял сознание, при­ходил в себя, отвечал на вопросы врачей, обменивался словом-двумя с Володей, немного ел, принимал стрепто­цид и снова забывался.

Как-то, очнувшись, я услыхал шепот своего соседа по койке:

— Тише ты, дура. Не буди Сашку.

Играли в домино. Я слышал слабый стук костяшек. Коптилка тускло освещала стену, в которую упирался мой взгляд.