Тереза Дескейру - Франсуа Мориак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но сейчас, в гостиной их аржелузского дома, госпожу де ла Трав беспокоило только одно: явная неловкость, которую испытывал каждый из присутствующих; она внимательно наблюдала за Дегилемом, устремившим на Бернара свои сорочьи глаза.
- Бернар, ты бы сходил посмотреть, что делает Тереза... Может быть, ей нездоровится.
Анна, равнодушная, как будто отрешившаяся от всего, что может произойти, первая услышала знакомые шаги: "Да вот она, уже спускается по лестнице". Бернар прижал руку к груди: опять началось сердцебиение. Какое идиотство, что он не приехал сюда вчера вечером! Нужно было заранее прорепетировать эту сцену с Терезой. Что-то она скажет? Она способна все испортить, не сделав ничего такого, за что ее можно было бы упрекнуть. Как она медленно спускается по ступенькам! А все уже встали, все повернулись к двери, и наконец Тереза отворила ее.
Несомненно, Бернар долгие годы помнил, как при появлении этого изможденного существа, этого маленького, бледного и накрашенного личика у него прежде всего мелькнула мысль: "Суд присяжных". Но возникла она не по поводу преступления Терезы. Ему вдруг вспомнилось цветное приложение к "Пти паризьен", украшавшее в числе многих других картинок дощатую беседку в аржелузском саду его родителей; и в знойные дни под жужжание мух и неистовое стрекотание кузнечиков в траве он, ребенком, со страхом вглядывался в эту красно-зеленую картину, изображавшую "Узницу замка Пуатье".
Так и теперь он испуганно смотрел на это бескровное, исхудалое лицо и корил себя за свое безумие: ведь надо было сразу же, во что бы то ни стало устранить эту ужасную женщину, отбросить ее, как выбрасывают в воду бомбу, которая с минуты на минуту может взорваться. Сознательно или безотчетно, но Тереза вызывала у каждого мысль о какой-то драме, хуже того - о каком-то происшествии из уголовной хроники; она, несомненно, могла быть только преступницей или жертвой... Собравшиеся в гостиной родственники встретили ее возгласами удивления и жалости столь непритворными, что Дегилем заколебался в своих выводах, не знал, что ему и думать. А Тереза объяснила:
- Но ведь все это очень просто. Погода была плохая, я совсем не выходила на воздух и потеряла аппетит. Я почти ничего не ела. Но ведь лучше похудеть, чем располнеть, верно?.. Давай, Анна, поговорим о тебе. Я так рада...
Тереза взяла ее за руки (она сидела, Анна стояла) и долго глядела на нее. С исхудалого, как будто истаявшего лица на Анну смотрели такие знакомые глаза; когда-то, в детстве, их пристальный взгляд раздражал ее, и она говорила Терезе: "Что ты так смотришь на меня? Перестань!"
- Я так радуюсь твоему счастью, Анна.
И на губах Терезы мелькнула улыбка, поздравлявшая Анну с ее "счастьем", адресованная и господину Дегилему, его плешивой голове, жандармским усам, покатым плечам, его коротенькой визитке и его жирненьким ляжкам, обтянутым брюками в серую и черную полоску (да что ж, мужчина как мужчина, словом муж). Затем она вновь перевела глаза на Анну и сказала:
- Сними шляпку... Ну вот, я и узнаю тебя, душенька.
Анна же видела теперь совсем близко кривившийся рот Терезы, ее глаза, никогда не проливавшие слез, но она не знала, о чем в эту минуту думала Тереза. Господин Дегилем высказал мысль, что и зимою деревня не так уж страшна для женщины, если она любит свое гнездышко. "В доме всегда столько работы..."
- Что же ты не спросишь меня о Мари?
- Правда, правда... Расскажи о Мари...
И тут Анна как будто вновь стала недоверчивой, враждебной - не зря же она несколько месяцев очень часто и с одинаковым выражением повторяла своей матери: "Я бы ей все простила, она в конце концов душевнобольная, но ее равнодушия к Мари я не могу вынести. Мать, которая нисколько не интересуется своим ребенком. Приводите тут какие угодно оправдания, а я считаю это гнусным".
Тереза догадывалась, что думает Анна: "Она презирает меня за то, что я не заговорила прежде всего о Мари. Как объяснить ей? Она не поняла бы, что я полна собой, всецело занята собой. Анна ждет не дождется детей, чтобы раствориться в них, подобно своей матери, подобно всем женщинам-семьянинкам. А мне всегда необходимо думать о своем, я стараюсь обрести себя... Анна скоро позабудет и свою юность, и свою дружбу со мной, позабудет и ласки Жана Азеведо - все позабудет при первом же писке младенца, которым ее наградит вот этот гном, даже не сняв свою визитку. Женщина-семьянинка жаждет утратить свою индивидуальную жизнь. Как прекрасна такая жертва во имя блага всего рода, и я чувствую красоту этой обезличенности, этого самоотречения... Но я-то, я..."
Тереза попыталась не слушать того, что говорили вокруг, а думать о Мари; крошка теперь, должно быть, уже лепечет. "Приятно было бы послушать ее болтовню, но только недолго, она быстро наскучила бы мне и захотелось бы поскорее остаться наедине с самой собой..." Она спросила Анну:
- А Мари, наверно, уже хорошо говорит?
- Повторяет все, что услышит. Ужасно забавно. Закукарекает петух или машина даст гудок, она сейчас же поднимет пальчик и скажет: "Слышишь? Бибика кличит". Такая душечка! Такая прелесть!
Тереза думала: "Надо прислушаться, о чем они там говорят. В голове у меня так пусто... О чем это толкует господин жених?" И, сделав над собой усилие, она слушает.
- У меня в Балисаке имение, но наши смолокуры не такие усердные, как здесь: собирают смолу четыре раза в год, а в Аржелузе - семь, а то и восемь раз.
- Ну, ваши смолокуры просто лодыри, ведь цены-то на смолу завидные.
- Да-да. Нынче смолокур зарабатывает по сто франков в день! Но мы, кажется, утомили вашу супругу.
Тереза откинула голову на спинку кресла. Все встали, Бернар решил переночевать в Аржелузе. Дегилем сказал, что он сам поведет его машину, а завтра шофер пригонит ее обратно и привезет багаж Бернара.
Тереза сделала усилие, чтобы привстать, но свекровь удержала ее.
Тогда она закрыла глаза и услышала, как Бернар сказал матери:
- Ну уж эти Бальоны! Сейчас я им задам такую головомойку, что они ее долго будут помнить!
- Слушай, ты все-таки не увлекайся, а то они, чего доброго, возьмут расчет, а нам это ни к чему: во-первых, они слишком много знают а кроме того, имение... Одному только Бальону известны все его границы.
Затем, отвечая на какую-то реплику Бернара, которую Тереза не расслышала, госпожа де ла Трав добавила:
- Будь все же поосторожнее, очень-то ей не доверяй, следи за каждым ее жестом, никогда не позволяй, чтобы она одна входила в кухню или в столовую!.. Да нет, она не в обмороке, она спит или притворяется...
Тереза открывает глаза, перед ней Бернар, он держит в руке стакан и говорит:
- Вот выпейте скорее. Это испанское вино, оно очень укрепляет силы.
А затем, поскольку Бернар всегда делает то, что решил, он идет в кухню и дает там волю своему негодованию. Разговор идет на местном наречии. Тереза слушает кудахтанье Бальонши и думает: "Бернар чего-то испугался! Но чего именно?" Он возвращается.
- Мне кажется, вам приятнее будет есть в столовой, а не у себя в комнате. Я уже отдал распоряжение, чтобы вам накрывали на стол, как прежде - в столовой.
Право, Бернар стал таким же, как в дни следствия, - союзником, желающим во что бы то ни стало вызволить ее из беды. Он хочет, чтобы она выздоровела, чего бы это ни стоило. Да, он, несомненно, испугался. Вот он сидит перед ней, ворошит кочергой жар в камине. Тереза наблюдает за ним, но не может угадать, какой образ возникает в пламени перед его выпуклыми глазами, а видит он там красно-зеленый рисунок приложения к "Пти паризьен" - "Узница замка Пуатье".
Сколько бы ни лил дождь, на песчаной почве Аржелуза не остается ни одной лужи. В самой середине зимы достаточно солнышку выглянуть на один час, и уже можно спокойно гулять в туфлях на веревочной подошве по дорогам, устланным ковром сухих и упругих сосновых игл. Бернар пропадал на охоте по целым дням, но к вечеру всегда возвращался домой, спрашивал, как Тереза себя чувствует, еще никогда он так не заботился о ней. В их отношениях не было натянутости. Он заставлял ее взвешиваться каждые три дня, позволял курить только после еды и не больше двух сигарет. По его совету Тереза очень много ходила пешком по лесу: "Физические упражнения возбуждают аппетит лучше всякого аперитива".
Теперь Тереза уже не боялась Аржелуза. Ей казалось, что сосны расступаются, размыкают свои ряды, ветвями подают ей знак, чтоб она уходила на волю. Как-то раз вечером Бернар сказал ей: "Я прошу вас подождать только до свадьбы Анны. Пусть все ланды еще раз увидят нас с вами вместе, а после вы будете свободны". В ту ночь она не могла сомкнуть глаз: тревога и радость не давали ей спать. На рассвете она услышала пение петухов - казалось, они не перекликаются, а поют хором, все разом, наполняя и небо и землю единым ликующим воплем. Итак, Бернар выпустит ее на волю, как выпустил он когда-то в ланды дикую кабаниху, которую не мог приручить. Когда Анна выйдет замуж за своего Дегилема, пусть себе люди болтают что угодно. Бернар привезет Терезу в Париж, она погрузится в его пучину, а он вернется домой. Так было у них условлено. Ни развода, ни официального "раздельного жительства" - для посторонних предлогом выставят ее здоровье. ("Она чувствует себя хорошо только в путешествиях".) Бернар будет регулярно ей высылать ее долю дохода от сбора смолы.