Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости - Джон Кампфнер

Россия, охваченная демонстративным потреблением, была наиболее ярким из развивающихся рынков. Впервые я приехал сюда в конце 70–х годов и с тех пор регулярно бываю в России (я отработал здесь в качестве корреспондента два контракта, в середине 8о–х годов и в начале бурных 90–х). Я видел Советский Союз в застое и безрадостной изоляции. Шутка тех времен гласила: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят». Я видел СССР в бурные годы перестройки и гласности, когда страна начала открываться. Возвращаясь, я видел, что из планов Горбачева сначала ничего не вышло, а потом те же идеи были пущены в ход Борисом Ельциным. После провалившегося путча 1991 года и спровоцированного им развала СССР в новой России началась новая революция. Она происходила и в умах людей, и в политическом пространстве. Миллионы россиян перестали бояться, начали задавать вопросы властям. Расцвела свобода выражения.

Все, конечно, было не так, как впоследствии описывал Владимир Путин. Девяностые были объявлены «десятилетием хаоса». Этот взгляд обусловлен представлением о России как о стране, «которую мы потеряли» (распространенное в то время выражение, название популярного и захватывающего фильма Станислава Говорухина). Многие россияне рассматривают это время как эру «золотоискателей» из элиты, которые объединились с криминалом, чтобы разделить трофеи. Многие на Западе винят себя за упущенную возможность придать уверенный импульс движению России к демократии. Но еще большей ошибкой Запада, ставшей очевидной всему миру, было представление о нераздельности свободного рынка и демократии. Началось с «шоковой терапии» — монетаристской теории, приверженцы которой настаивали на необходимости приватизировать почти все, что принадлежало государству. Я помню бесчисленные пресс–конференции, проводимые министрами экономики и финансов, и я видел, что западные советники выступают в качестве кукловодов. Эти представители Запада продемонстрировали избыток энтузиазма и недостаток политической дальновидности. В общем, отношение Запада к России в 90–х годах представляло собой смесь снисходительности, лести и равнодушия. Российские либералы отвечали почтительностью, которая позднее перешла в неприязнь.

На продажу по самым низким ценам были выставлены сырьевые ресурсы целой страны, особенно нефть и газ. Их расхватали люди во власти, близкие к власти, удачливые или сообразительные. Первое поколение олигархов возникло в обществе, где практически не было правил. В 1991–1996 годах российское государство почти устранилось от надзора за обществом. Различия между законным и незаконным, моральным и аморальным едва просматривались. Не существовало определений организованной преступности, отмывания или вымогания денег. Все коммерческие сделки были законными и незаконными одновременно. Эти люди работали вместе с политической и силовой элитой, представители которой имели долю в прибылях.

Первая фаза перехода к капитализму внезапно закончилась торможением в 1998 году, когда рухнули инвестиционная «пирамида» и другие схемы откачки ценностей. Россия ошарашила международных инвесторов отказом платить по обязательствам и девальвацией рубля. По мере падения авторитета Ельцина олигархи начали консолидироваться. Наиболее влиятельным из них был Борис Березовский. Он поставил под свой контроль телеканал ОРТ и имел свободный доступ к влиятельным людям — дочери Ельцина и ее мужу. Вместе они дирижировали правительством, меняя премьер–министров (за 8 лет правления Ельцина сменилось 5 глав кабинета). Тем временем, пока незначительное меньшинство обогащалось, инфраструктура разрушалась. Десятки миллионов госслужащих — от солдат до милиционеров, от врачей до учителей — месяцами не получали свои уже обесценившиеся зарплаты. Средняя продолжительность жизни падала. Вернулись некоторые инфекционные заболевания, которые были побеждены в СССР. Школы и больницы обветшали.

Из тех, с кем я был знаком, преуспели люди, которые прежде имели дело с деньгами. Те, чьи таланты лежали в других областях, от науки до искусства, а также учителя и врачи, не только ощущали снижение уровня жизни. Пострадало их самоуважение. Они возлагали большие надежды на новое государственное устройство и чувствовали себя преданными. И все же, несмотря на свои обманутые ожидания, россияне пользовались беспрецедентными для себя свободами. Страна стала значительно более открытой. Я посетил несколько ранее закрытых районов. Во время одной из поездок я столкнулся с настороженным военным начальством арктической ядерной базы на Новой Земле, во время другой — арендовал военный вертолет на Камчатке и пригласил 20 местных жителей, включая священника, присоединиться к нам. Я вспоминаю охоту на оленя в сибирских снегах с Михаилом Калашниковым, изобретателем автомата, носящего его имя. Я подружился, если можно так сказать, с одним из лидеров путча 1991 года, бывшим премьер–министром Валентином Павловым, посетив его вскоре после освобождения из Лефортова. Все ощущали, что можно говорить свободно. Выходили новые газеты, в отрасль пришло новое поколение журналистов, работавших в таких ежедневных изданиях, как «Сегодня» и «Независимая газета», и не боявшихся законов против клеветы и других цензурных ограничений. Я познакомился со Светланой Сорокиной, одной из самых известных российских телеведущих, которая сделала себе имя в конце 8о–х годов, под занавес горбачевской эры: она отказалась оглашать пропагандистские тексты в вечерних новостях. Она и другие журналисты, в частности, Евгений Киселев с его воскресным вечерним шоу «Итоги», закладывали основу новых теленовостей и аналитики. Они могли увлеченно рассказывать о взятых ими жестких интервью или о вскрытых ими скандалах. Возможно, наибольшим прорывом стала телекомпания НТВ, основанная Владимиром Гусинским, одним из самых известных представителей первого поколения олигархов. НТВ создало новый стиль журналистского расследования, политического комментария и сатиры.

Гусинский, человек, обладавший некоторыми политическими убеждениями, воплощал в себе лучшее и худшее: несмотря на свои принципы, он не мог устоять перед деньгами. Как и у многих россиян в то время, быстрое обогащение стало основой его самоидентификации. Мне довелось достаточно хорошо узнать Гусинского и его жену, и было любопытно наблюдать, как умный, но не слишком яркий театральный режиссер не устоял перед внешним шиком. В Москве обычный обед непременно должен был стать расточительным банкетом, которым дирижировали официанты в белых перчатках. В Лондоне Гусинский не смог удержаться от того, чтобы продемонстрировать мне плавательный бассейн в своем особняке в Челси. В ресторанах он любил вернуть заказанного омара, потому что тот слишком мал. В то же время он был полон решимости посредством НТВ и «Сегодня» внести свой вклад в демократизацию России. Хуже всего, что он, кажется, перепутал демократический процесс и его результат. Он, а также шесть других олигархов, включая Березовского, оплатили кампанию по перевыборам Ельцина в 1996 году, позволив телевидению снова превратиться в орудие пропаганды. Алкоголизм и ухудшающееся здоровье президента не упоминались российскими либералами и западными посольствами. Они в точности знали, что происходит, но решили, что свобода слова не должна помешать успеху на выборах. Они настаивали на том, что цель оправдывает средства и что если Ельцина уберут, Россия может вернуться в темную эпоху репрессий. Свободой выражения пренебрегли во имя либеральной демократии.

К концу 90–х годов Ельцин превратился в посмешище. Чем более явными становились его запои и слабость экономики, тем громче становились призывы к «стабильности». Те же самые олигархи, которые манипулировали процессом продления пребывания Ельцина в должности, осознали теперь необходимость быстрой, организованной передачи власти. Они тщательно изучили перечень возможных кандидатов и остановились на Путине, неприметном бывшем офицере КГБ, которого они недавно определили на должность премьер–министра. По их мнению, он хорошо показал себя на этом посту, проявив профессионализм и жесткость. Его решение начать войну с повстанцами в Чечне оказалось популярным. Россия начала снова отстаивать свои права.

В ночь смены тысячелетий Ельцин поразил страну, объявив, что передает власть премьер–министру. Возвышение Путина отвечало не только чаяниям многих простых россиян, но и корпоративным интересам. В любом случае демократия обанкротилась задолго до того, как он взял власть в свои руки. Тремя месяцами позднее Путин получил необходимую «поддержку» народа благодаря выборам, проведенным теми же олигархами. Они щедро финансировали избирательную кампанию точно так же, как сделали это в 1996 году, и позаботились о том, чтобы устранить всех оппонентов Путина. Его наиболее серьезных соперников, к числу которых относились мэр Москвы Юрий Лужков и бывший премьер–министр Евгений Примаков, «призвали» сойти с дистанции. Владимир Потанин, один из выдающихся промышленных магнатов, во время кампании Путина заявил: «Посмотрим, выполнит ли он свои обещания». Эти обещания состояли в том, чтобы восстановить порядок, но также и в том, чтобы оставить в покое их бизнес–империи. Это было их соглашение с Путиным. Выглядел Пакт более оскорбительно и цинично, чем в остальных странах с переходной экономикой, поскольку в России его заключение объяснили интересами демократии.